Неточные совпадения
Самгин не знал, но почему-то пошевелил бровями так, как будто о дяде Мише излишне говорить; Гусаров
оказался блудным сыном богатого подрядчика малярных и кровельных работ, от отца ушел еще будучи в шестом классе гимназии, учился в казанском институте ветеринарии, был изгнан со второго курса, служил приказчиком в богатом поместье Тамбовской губернии, матросом
на волжских
пароходах, а теперь — без работы, но ему уже обещано место табельщика
на заводе.
— Да — вот что:
на Каме,
на пароходе — сестра милосердия, знакомое лицо, а — кто? Не могу вспомнить. Вдруг она эдак поежилась, закуталась пледом — Лидия Тимофеевна.
Оказалось, везет мужа в Тверь — хоронить.
На следующее лето он ехал
на пароходе; один из простонародия, толпившегося
на палубе,
оказался его прошлогодним сослуживцем до лямке, а таким-то образом его спутники — студенты узнали, что его следует звать Никитушкою Ломовым.
Начальник острова говорил мне, что когда ему однажды понадобилось узнать, сколько ежегодно прибывало из России арестантов
на пароходах Добровольного флота, начиная с 1879 г., то пришлось обращаться за сведениями в главное тюремное управление, так как в местных канцеляриях нужных цифр не
оказалось.
Гинце, как-то прочитывая
на пароходе статейные списки, сам отобрал краткосрочных и назначил их к отправке
на юг; потом же среди этих счастливцев
оказалось 20 бродяг и непомнящих, то есть самых закоренелых и безнадежных.
Еще не качало, но Елена, которая не успела пообедать в городе и рассчитывала поесть
на пароходе, вдруг почувствовала, что потеряла аппетит. Тогда она спустилась вниз, в глубину каютных отделений, и попросила у горничной дать ей койку.
Оказалось, однако, что все места заняты. Краснея от стыда за себя и за другого человека, она вынула из портмоне рубль и неловко протянула его горничной. Та отказалась.
Оказалось, что с перепугу, что его ловят и преследуют
на суровом севере, он ударился удирать
на чужбину через наш теплый юг, но здесь с ним тоже случилась маленькая неприятность, не совсем удобная в его почтенные годы:
на сих днях я получил уведомление, что его какой-то армейский капитан невзначай выпорол
на улице, в Одессе, во время недавних сражений греков с жидами, и добродетельный Орест Маркович Ватажков столь удивился этой странной неожиданности, что, возвратясь выпоротый к себе в номер, благополучно скончался «естественною смертью», оставив
на столе билет
на пароход, с которым должен был уехать за границу вечером того самого дня, когда пехотный капитан высек его
на тротуаре, неподалеку от здания новой судебной палаты.
Продолжался разговор о «Велизарии».
Оказывается,
пароход принадлежит купцу Тихомирову, который, когда напьется, сгоняет капитана с рубки и сам командует
пароходом, и во что бы то ни стало старается догнать и перегнать уходящий из Рыбинска «Самолет»
на полчаса раньше по расписанию, и бывали случаи, что догонял и перегонял, приводя в ужас несчастных пассажиров.
Мы сидели за чаем
на палубе. Разудало засвистал третий. Видим, с берега бежит офицер в белом кителе, с маленькой сумочкой и шинелью, переброшенной через руку. Он ловко перебежал с пристани
на пароход по одной сходне, так как другую уже успели отнять. Поздоровавшись с капитаном за руку, он легко влетел по лестнице
на палубу — и прямо к отцу. Поздоровались.
Оказались старые знакомые.
Тогда стали оглядываться по всем сторонам и заметили, что Фермора нет. Но при этом сразу никто не предполагал, что он погиб в волнах, а думали, что он запропастился где-нибудь
на пароходе, и потому суетились, бегали, искали его по всем местам, где можно и даже где нельзя человеку спрятаться… Но все поиски
оказались тщетны, — и только тогда, когда были осмотрены все закоулки и все мышиные норочки, — тогда впервые у капитана явилось ужасное предположение, что Фермора нет
на пароходе.
Цыпенюк и Лещенецкий. Один держит буфеты
на пароходах, другой — гостиницу «Варшава». У обоих собственные дома. Цыпенюк — гласный. У Лещенецкого — содержанка венская этуаль. А раньше оба служили коридорными в «Киеве». При них один купец из Москвы скоропостижно скончался в номере и как будто не по собственному почину. Цыпенюка схватили, — царапины у него
оказались на руках и
на лбу, — мариновали в остроге полтора года, но ничего не могли с ним поделать: уперся, как бык. Тоже выпустили.
Телеграммы шли все самые противоречивые: одна — за мир, другая — за войну. Окончательное заседание постоянно отсрочивалось. Вдруг приносилась весть: «Мир заключен!»
Оказывалось, неправда. Наконец, полетели черные, зловещие телеграммы: Витте не соглашается ни
на какие уступки, ему уже взято место
на пароходе, консультант профессор Мартенс упаковывает свои чемоданы… Прошел слух, что командующие армиями съехались к Линевичу
на военный совет, что
на днях готовится наступление.
Таково состояние воинов перед сражением, когда у них не
оказалось зарядов, таково оно у моряков, когда
на полном бегу
парохода от сильнейшего неприятеля кочегар закричал: «нет больше топлива».
Расплатившись с извозчиками, Антон Михайлович сдал багаж, взял себе билет первого класса и вошел
на пароход, где в общей мужской каюте застал только одного пассажира. Они разговорились. Попутчик
оказался местным купцом Иннокентием Павловичем Китмановым, ехавшим по делам в Томск.
Погуляв
на палубе, они спустились вниз, вошли в рубку, куда и приказали дать себе чаю, Китманов
оказался человеком побывавшим всюду, как в Западной, так и в Восточной Сибири, и рассказы его заинтересовали Шатова. Незаметно за беседою пронеслись часы.
На пароход стали собираться пассажиры, хотя не особенно в большом количестве. Наступила ночь.
После акта пристав составил опись найденным при покойном вещам и деньгам — их
оказалось около двух тысяч рублей — а также переданному ему капитаном
парохода багажа самоубийцы. В принятии последнего он выдал капитану особую расписку,
на которой подписался: Полицейский пристав города Нарыма Флегонт Никитич Сироткин.