— Мы здесь не умеем жить, — говорил Петр Облонский. — Поверишь ли, я провел лето в Бадене; ну, право, я чувствовал себя совсем молодым человеком. Увижу женщину молоденькую, и мысли… Пообедаешь, выпьешь слегка — сила, бодрость. Приехал в Россию, — надо было к жене да еще в деревню, — ну, не поверишь, через две недели надел халат, перестал
одеваться к обеду. Какое о молоденьких думать! Совсем стал старик. Только душу спасать остается. Поехал в Париж — опять справился.
Неточные совпадения
Долли пошла в свою комнату, и ей стало смешно.
Одеваться ей не во что было, потому что она уже надела свое лучшее платье; но, чтоб ознаменовать чем-нибудь свое приготовление
к обеду, она попросила горничную обчистить ей платье, переменила рукавчики и бантик и надела кружева на голову.
— Кажется, уж пора
к обеду, — сказала она. — Совсем мы не видались еще. Я рассчитываю на вечер. Теперь надо итти
одеваться. Я думаю, и ты тоже. Мы все испачкались на постройке.
Ужас! Она не додумалась до конца, а торопливо
оделась, наняла извозчика и поехала
к мужниной родне, не в Пасху и Рождество, на семейный
обед, а утром рано, с заботой, с необычайной речью и вопросом, что делать, и взять у них денег.
Велела
одеваться Марфеньке, Верочке и приказала мимоходом Василисе достать парадное столовое белье, старинное серебро и хрусталь
к завтраку и
обеду. Повару, кроме множества блюд, велела еще варить шоколад, послала за конфектами, за шампанским.
Странная, однако ж, вещь! Слыл я, кажется, когда-то порядочным человеком, водки в рот не брал, не наедался до изнеможения сил, после
обеда не спал,
одевался прилично, был бодр и свеж, трудился, надеялся, и все чего-то ждал,
к чему-то стремился… И вот в какие-нибудь пять лет какая перемена! Лицо отекло и одрябло; в глазах светится собачья старость; движения вялы; словесности, как говорит приятель мой, Яков Астафьич, совсем нет… скверно!
Конечно!.. — согласился граф и, когда Бегушев от него ушел, он, наскоро собравшись и
одевшись, сошел вниз, где, впрочем, увидав приготовленные блага
к обеду, не мог удержаться и, выпив залпом две рюмки водки, закусил их огромными кусищами икры, сыру и, захватив потом с собою около пятка пирожков, — отправился.
На другой день поутру, когда мы
оделись и пришли пить чай в дом, Иван Ипатыч, против обыкновения, вышел
к нам, объяснил мою вину Манасеиным и Елагину, приказал им идти в гимназию, а меня лишил чаю, велел остаться дома, идти во флигель, раздеться, лечь в постель и пролежать в ней до вечера, а вместо завтрака и
обеда велел дать мне ломоть хлеба и стакан воды.
Стал ездить на
обеды, сопровождать дам в галереи и даже на гулянья, щегольски
одеваться и утверждать гласно, что художник должен принадлежать
к обществу, что нужно поддержать его званье, что художники
одеваются, как сапожники, не умеют прилично вести себя, не соблюдают высшего тона и лишены всякой образованности.
Посидев немного, Татьяна Ивановна простилась с постояльцем и отправилась
к Катерине Архиповне помогать барышням
одеваться. Мы оставим моего героя среди его мечтаний и перейдем вместе с почтеннейшею хозяйкою в квартиру Ступицыных, у которых была тоже страшная суетня. Две старшие, Пашет и Анет, начали хлопотать еще с самого
обеда о своем туалете; они примеривали башмаки, менялись корсетами и почти до ссоры спорили, которой из них надеть на голову виноград с французской зеленью: им обеим его хотелось.
В одном из писем князя Шаховского, писанном прежде писем Жуковского и Пушкина, интересно следующее описание литературного
обеда у графа Ф. П. Толстого, которое показывает впечатление, произведенное «Юрием Милославским», при первом его появлении в печати: «Я уже совсем
оделся, чтоб ехать на свидание с нашими первоклассными писателями, как вдруг принесли мне твой роман; я ему обрадовался и повез с собой мою радость
к гр. Толстому.
Вот отец помолился богу, поел хлебца,
оделся и говорит матери: «А есть яички свежие, так испеки в золе
к обеду». И пошел со двора.
Наконец, окачивание окончено. Матросы
одеваются, и тотчас же раздаются свистки, призывающие
к водке и
к обеду.
К обеду она уже
оделась. Разве поправить волосы — и можно в них вколоть цветной бантик.
— Антон Пантелеич! Вы продолжайте пить чай с прохладцей, — сказал он, вставая, — а я
оденусь и поеду.
К обеду должен быть Низовьев, и подъедет господин Первач… Вот целый день и уйдет на них. Завтра мы отправимся вместе в имение того помещика… как бишь его… Черносошного… владельца усадьбы и парка.
Ананас уступили ей за три рубля. Это ей доставило удовольствие: и недорого и подарок
к обеду славный. Скупа ли она? Мысль эта все чаще и чаще приходила Анне Серафимовне. Скупа! Пожалуй, и говорят так про нее. И не один Виктор Мироныч. Но правда ли? Никому она зря не отказывала. В доме за всем глаз имеет. Да как же иначе-то? На туалет, — а она любит
одеться, — тратит тысячи три. Зато в школу целый шкап книг и пособий пожертвовала. Можно ли без расчета?
С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила по праздникам
к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням,
одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили
к ней, и потом обедала; за
обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три-четыре гостей, после
обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала.