Неточные совпадения
Так школьник, неосторожно задравши своего товарища и получивши за то от него удар линейкою по лбу, вспыхивает, как
огонь, бешеный выскакивает из лавки и гонится за испуганным товарищем своим, готовый разорвать его на части; и вдруг наталкивается на входящего в класс учителя: вмиг притихает бешеный порыв и упадает бессильная ярость. Подобно ему, в один миг пропал, как бы не бывал вовсе,
гнев Андрия. И видел он перед собою одного только страшного отца.
С новым, странным, почти болезненным, чувством всматривался он в это бледное, худое и неправильное угловатое личико, в эти кроткие голубые глаза, могущие сверкать таким
огнем, таким суровым энергическим чувством, в это маленькое тело, еще дрожавшее от негодования и
гнева, и все это казалось ему более и более странным, почти невозможным. «Юродивая! юродивая!» — твердил он про себя.
Гнев и печаль, вера и гордость посменно звучат в его словах, знакомых Климу с детства, а преобладает в них чувство любви к людям; в искренности этого чувства Клим не смел, не мог сомневаться, когда видел это удивительно живое лицо, освещаемое изнутри
огнем веры.
Великий царь, отсрочь мое изгнанье, —
Огонь любви моей воспламенит
Снегурочки нетронутое сердце.
Клянусь тебе великими богами,
Снегурочка моей супругой будет,
А если нет — пускай меня карает
Закон царя и страшный
гнев богов.
— Но ты не знал и только немногие знали, что небольшая часть их все же уцелела и осталась жить там, за Стенами. Голые — они ушли в леса. Они учились там у деревьев, зверей, птиц, цветов, солнца. Они обросли шерстью, но зато под шерстью сберегли горячую, красную кровь. С вами хуже: вы обросли цифрами, по вас цифры ползают, как вши. Надо с вас содрать все и выгнать голыми в леса. Пусть научатся дрожать от страха, от радости, от бешеного
гнева, от холода, пусть молятся
огню. И мы, Мефи, — мы хотим…
Сначала она изумилась, испугалась и побледнела страшно… потом испуг в ней сменился негодованием, она вдруг покраснела вся, до самых волос — и ее глаза, прямо устремленные на оскорбителя, в одно и то же время потемнели и вспыхнули, наполнились мраком, загорелись
огнем неудержимого
гнева.
— Батюшка, князь Афанасий Иванович, как тебе сказать? Всякие есть травы. Есть колюка-трава, сбирается в Петров пост. Обкуришь ею стрелу, промаху не дашь. Есть тирлич-трава, на Лысой горе, под Киевом, растет. Кто ее носит на себе, на того ввек царского
гнева не будет. Есть еще плакун-трава, вырежешь из корня крест да повесишь на шею, все тебя будут как
огня бояться!
Они всю жизнь свою не теряли способности освещаться присутствием разума; в них же близкие люди видали и блеск радостного восторга, и туманы скорби, и слезы умиления; в них же сверкал порою и
огонь негодования, и они бросали искры
гнева —
гнева не суетного, не сварливого, не мелкого, а
гнева большого человека.
«
Гнев, — соображал он, — прогневаться, огневаться, — вот он откуда,
гнев, — из
огня! У кого
огонь в душе горит, тот и гневен бывает. А я бывал ли гневен-то? Нет во мне
огня, холодна душа моя, оттого все слова и мысли мои неживые какие-то и бескровные…»
Вспомнилось, как однажды слово «
гнев» встало почему-то рядом со словом «
огонь» и наполнило усталую в одиночестве душу угнетающей печалью.
И тихо взвился к небу, как красный стяг, багровый, дымный, косматый, угрюмый
огонь, медленно свирепея и наливаясь
гневом, покрутился над крышей, заглянул, перегнувшись, на эту сторону — и дико зашумел, завыл, затрещал, раздирая балки. И много ли прошло минут, — а уж не стало ночи, и далеко под горою появилась целая деревня, большое село с молчаливою церковью; и красным полотнищем пала дорога с тарахтящими телегами.
Молнии, слепя глаза, рвали тучи… В голубом блеске их вдали вставала горная цепь, сверкая синими
огнями, серебряная и холодная, а когда молнии гасли, она исчезала, как бы проваливаясь в тёмную пропасть. Всё гремело, вздрагивало, отталкивало звуки и родило их. Точно небо, мутное и гневное,
огнём очищало себя от пыли и всякой мерзости, поднявшейся до него с земли, и земля, казалось, вздрагивала в страхе пред
гневом его.
Дарил также царь своей возлюбленной ливийские аметисты, похожие цветом на ранние фиалки, распускающиеся в лесах у подножия Ливийских гор, — аметисты, обладавшие чудесной способностью обуздывать ветер, смягчать злобу, предохранять от опьянения и помогать при ловле диких зверей; персепольскую бирюзу, которая приносит счастье в любви, прекращает ссору супругов, отводит царский
гнев и благоприятствует при укрощении и продаже лошадей; и кошачий глаз — оберегающий имущество, разум и здоровье своего владельца; и бледный, сине-зеленый, как морская вода у берега, вериллий — средство от бельма и проказы, добрый спутник странников; и разноцветный агат — носящий его не боится козней врагов и избегает опасности быть раздавленным во время землетрясения; и нефрит, почечный камень, отстраняющий удары молнии; и яблочно-зеленый, мутно-прозрачный онихий — сторож хозяина от
огня и сумасшествия; и яснис, заставляющий дрожать зверей; и черный ласточкин камень, дающий красноречие; и уважаемый беременными женщинами орлиный камень, который орлы кладут в свои гнезда, когда приходит пора вылупляться их птенцам; и заберзат из Офира, сияющий, как маленькие солнца; и желто-золотистый хрисолит — друг торговцев и воров; и сардоникс, любимый царями и царицами; и малиновый лигирий: его находят, как известно, в желудке рыси, зрение которой так остро, что она видит сквозь стены, — поэтому и носящие лигирий отличаются зоркостью глаз, — кроме того, он останавливает кровотечение из носу и заживляет всякие раны, исключая ран, нанесенных камнем и железом.
Вот и этот ругается, но — другим
огнём горит его
гнев.
Как чужие-то отец с матерью
Безжалостливы уродилися:
Без
огня у них сердце разгорается,
Без смолы у них
гнев раскипается;
Насижусь-то я у них, бедная,
По конец стола дубового,
Нагляжусь-то я, наплачуся.
Я хочу дрожать от страха, от радости, я хочу говорить слова, полные
огня, страсти,
гнева… слова, острые, как ножи, горящие, точно факелы… я хочу бросить их людям множество, бросить щедро, страшно!..
Увы! покоясь на траве густой,
Проказник старый обнимал бесстыдно
Упругий стан под юбкою простой
И не жалел ни ножки миловидной,
Ни круглых персей, дышащих весной!
И долго, долго бился, но напрасно!
Огня и сил лишен уж был несчастный.
Он встал, вздохнул (нельзя же не вздохнуть),
Поправил брюхо и пустился в путь,
Оставив тут обманутую деву,
Как Ариадну, преданную
гневу.
А Устинья следом за ним. Мерными шагами, ходко спешит она к перелеску,
огнем пышет лицо, искрами брызжут глаза, губы от
гнева и ревности так и подергивает. «Коль не мне, никому за тобой не быть!.. Крови твоей напьюсь, а другой не отдам!.. А эту разлучницу, эту змею подколодную!.. Корнями ее обвести, зельем опоить, ножом зарезать!..»
Ничем нельзя смягчить
гнева, даже справедливого, так быстро, как сказавши гневающемуся про того, на кого он гневается: «Да ведь он несчастный!» Что дождь для
огня, то и сострадание для
гнева.
Беме на тот же, в сущности, вопрос отвечал учением о различении в Боге трех принципов, причем первому из них, началу
гнева,
огня и тьмы, соответствует своя особая категория творений, и паразиты кн.
Остолбенела Марья Ивановна, услыхав от Дуни такие нежданные речи. Увидела она, что перед ней стоит не прежняя смиренная, покорная и послушная девушка. Гордый взор Дуни блистал ярким
огнем, и Марья Ивановна нашла в нем поразительное сходство со взором Марка Данилыча, когда, бывало, он с ничем неудержимым
гневом напускался на кого-нибудь из подначальных.
Крик же свой в комнатах, что «это я сделал», он относил к тому, что он обличил Бодростина и подвел его под народный
гнев, в чем-де и может удостоверить Горданов, с которым они ехали вместе и при котором он предупреждал Бодростина, что нехорошо курить сигару, когда мужики требовали, чтоб
огня нигде не было, но Бодростин этим легкомысленно пренебрег.
Меж тем Михаил Андреевич появился переодетый в чистое белье, но гневный и страшно недовольный. Ему доложили, что мужики опять собираются и просят велеть погасить
огни. Глафира рассеяла его
гнев: она предложила прогулку в Аленин Верх, где мужики добывают из дерева живой
огонь, а на это время в парадных комнатах, окна которых видны из деревни, погасят
огни.
Я с
гневом бросил сигару в
огонь камина и измерил глазами окно и Магнуса… нет, эта туша была слишком велика для игры в мяч.
— Государь и великий князь, — начал Феофил. — Я, богомолец твой, со священными семи соборов и с другими людинами, молим тебя утушить
гнев, который ты возложил на отчину твою.
Огонь и меч твой ходят по земле нашей, не попусти гибнуть рабам твоим под зельем их.
Весь необузданный, страстный темперамент юноши вылился в этих словах. Неприятный
огонь снова пылал в его глазах, руки были сжаты в кулаки. Он дрожал всем телом под влиянием дикого порыва возмущения. Очевидно, он решился начать борьбу с отцом, которого прежде так боялся. Но взрыва
гнева отца, которого ожидал сын, не последовало. Иван Осипович смотрел на него серьезно и молчал с выражением немого упрека по взгляде.
Тот с
гневом, разумеется мысленно, отвечает: «Возвращусь с щитом или на нем!» В резерве огромная датская собака тащит за собою человек пять героев, пылающих
огнем мужества.
Гладких молчал, но две крупные слезы повисли на его ресницах. Ему тяжело было выразить согласие, обвиняющее горячо любимую им дочь своего старого друга, а, быть может, он и не находил ее столь виновной, как ее отец, а только неосторожной, но он хорошо знал характер своего друга, знал, что противоречить ему, во время вспышки
гнева, все равно, что подливать масла в
огонь.
— Изменники, вы дорого поплатитесь! Не будет пощады никому;
огнем и мечом истреблю крамольный дух! Я покажу, как карает московский царь измену! — в страшном
гневе воскликнул Иоанн.
— Государь и великий князь! — начал Феофил, — я, богомолец твой, со священными семи соборов и с другими людинами, молим тебя утушить
гнев, который ты возложил на отчину твою.
Огонь и меч ходят по земле нашей, не попусти гибнуть рабам твоим под зельем их.
Начал чувствовать ее о. Василий, и чувствовал ее то как отчаяние и безумный страх, то как жалость,
гнев и надежду. И был он по-прежнему суров и холоден с виду, когда ум и сердце его уже плавились на
огне непознаваемой правды и новая жизнь входила в старое тело.