Неточные совпадения
— Да, Бог дает крест и дает
силу нести его. Часто удивляешься, к чему тянется эта жизнь…
С той стороны! —
с досадой
обратилась она к Вареньке, не так завёртывавшей ей пледом ноги.
— Отчего ж вы не
обратитесь к ней? — сказал
с участьем Платонов. — Мне кажется, если бы она только поближе вошла в положенье вашего семейства, она бы не в
силах была отказать вам, как бы ни была туга.
— Позвольте, позвольте, я
с вами совершенно согласен, но позвольте и мне разъяснить, — подхватил опять Раскольников,
обращаясь не к письмоводителю, а все к Никодиму Фомичу, но стараясь всеми
силами обращаться тоже и к Илье Петровичу, хотя тот упорно делал вид, что роется в бумагах и презрительно не обращает на него внимания, — позвольте и мне
с своей стороны разъяснить, что я живу у ней уж около трех лет,
с самого приезда из провинции и прежде… прежде… впрочем, отчего ж мне и не признаться в свою очередь,
с самого начала я дал обещание, что женюсь на ее дочери, обещание словесное, совершенно свободное…
Не то чтоб он понимал, но он ясно ощущал, всею
силою ощущения, что не только
с чувствительными экспансивностями, как давеча, но даже
с чем бы то ни было ему уже нельзя более
обращаться к этим людям в квартальной конторе, и будь это всё его родные братья и сестры, а не квартальные поручики, то и тогда ему совершенно незачем было бы
обращаться к ним и даже ни в каком случае жизни; он никогда еще до сей минуты не испытывал подобного странного и ужасного ощущения.
«Довольно! — произнес он решительно и торжественно, — прочь миражи, прочь напускные страхи, прочь привидения!.. Есть жизнь! Разве я сейчас не жил? Не умерла еще моя жизнь вместе
с старою старухой! Царство ей небесное и — довольно, матушка, пора на покой! Царство рассудка и света теперь и… и воли, и
силы… и посмотрим теперь! Померяемся теперь! — прибавил он заносчиво, как бы
обращаясь к какой-то темной
силе и вызывая ее. — А ведь я уже соглашался жить на аршине пространства!
Разгорался спор, как и ожидал Самгин. Экипажей и красивых женщин становилось как будто все больше. Обогнала пара крупных, рыжих лошадей, в коляске сидели, смеясь, две женщины, против них тучный, лысый человек
с седыми усами; приподняв над головою цилиндр, он говорил что-то,
обращаясь к толпе, надувал красные щеки, смешно двигал усами, ему аплодировали. Подул ветер и, смешав говор, смех, аплодисменты, фырканье лошадей, придал шуму хоровую
силу.
И Илюша
с печалью оставался дома, лелеемый, как экзотический цветок в теплице, и так же, как последний под стеклом, он рос медленно и вяло. Ищущие проявления
силы обращались внутрь и никли, увядая.
А она, совершив подвиг, устояв там, где падают ничком мелкие натуры, вынесши и свое и чужое бремя
с разумом и величием, тут же, на его глазах, мало-помалу опять
обращалась в простую женщину, уходила в мелочи жизни, как будто пряча свои
силы и величие опять — до случая, даже не подозревая, как она вдруг выросла, стала героиней и какой подвиг совершила.
— Предки наши были умные, ловкие люди, — продолжал он, — где нельзя было брать
силой и волей, они создали систему, она
обратилась в предание — и вы гибнете систематически, по преданию, как индианка, сожигающаяся
с трупом мужа…
Впрочем, я
с благодарностью вспоминаю об этих своеобразных состязаниях. Гимназия не умела сделать интересным преподавания, она не пыталась и не умела использовать тот избыток нервной
силы и молодого темперамента, который не поглощался зубристикой и механическим посещением неинтересных классов… Можно было совершенно застыть от скуки или
обратиться в автоматический зубрильный аппарат (что со многими и случалось), если бы в монотонную жизнь не врывались эпизоды этого своеобразного спорта.
В качестве забравшего
силу, Мышников
обратился к попечителю учебного округа
с систематическим рядом замаскированных доносов и добился своего.
И она, и Аглая остановились как бы в ожидании, и обе, как помешанные, смотрели на князя. Но он, может быть, и не понимал всей
силы этого вызова, даже наверно можно сказать. Он только видел пред собой отчаянное, безумное лицо, от которого, как проговорился он раз Аглае, у него «пронзено навсегда сердце». Он не мог более вынести и
с мольбой и упреком
обратился к Аглае, указывая на Настасью Филипповну...
Один из ваших убийц в ваших глазах
обратился в женщину, а из женщины в маленького, хитрого, гадкого карлика, — и вы всё это допустили тотчас же, как совершившийся факт, почти без малейшего недоумения, и именно в то самое время, когда,
с другой стороны, ваш разум был в сильнейшем напряжении, выказывал чрезвычайную
силу, хитрость, догадку, логику?
— Вы не станете, конечно, отрицать, — начал Гаврила Ардалионович, — прямо
обращаясь к слушавшему его изо всех
сил Бурдовскому, выкатившему на него от удивления глаза и, очевидно, бывшему в сильном смятении, — вы не станете, да и не захотите, конечно, отрицать серьезно, что вы родились ровно два года спустя после законного брака уважаемой матушки вашей
с коллежским секретарем господином Бурдовским, отцом вашим.
Подымаясь на крыльцо, он услышал такие восклицания, что не мог выдержать и уже совсем было
обратился к публике
с намерением произнести надлежащую речь, но, к счастию, был остановлен Бурдовским и самою Дарьей Алексеевной, выбежавшею
с крыльца; они подхватили и увели его
силой в комнаты.
Разговор вообще плохо вязался, и Нюрочка выбивалась из
сил, чтобы занять чем-нибудь мудреных гостей. Прежде всего, конечно, явился чай, но Таисья отказалась. О. Сергей все покашливал. Нюрочка предчувствовала, что вся эта сцена разрешится какою-нибудь неприятностью, — так и случилось. Выпив свой стакан, о. Сергей
обратился к Таисье
с таким вопросом...
Иногда эта добродетельная наклонность вознаграждается самым обидным образом. Трудишься-трудишься иной раз, выбиваешься из
сил, симпатизируя и стараясь что-нибудь выведать из преступника — разумеется, pour son propre bien, [ради его собственного блага (франц.).] — и достигнешь только того, что обвиняемый, не без горькой иронии, к тебе же
обращается с следующими простыми словами...
Показал, как иногда полезно бывает заставлять ум
обращаться к началам вещей, не торопясь формулированием изолированных выводов; как это обращение,
с одной стороны, укрепляет мыслящую способность, а
с другой стороны, возбуждает в обывателе доверие, давая ему возможность понять, в
силу каких соображений и на какой приблизительно срок он обязывается быть твердым в бедствиях.
«Последний ваш поступок дает мне право исполнить давнишнее мое желание и разойтись
с вами. Если вы вздумаете меня преследовать и захотите
силой заставить меня жить
с вами, я
обращусь к правительству и буду у него просить защиты от вас».
Составилась работоспособная редакция, а средств для издания было мало. Откликнулся на поддержку идейной газеты крупный железнодорожник В.К. фон Мекк и дал необходимую крупную сумму. Успех издания рос. Начали приглашаться лучшие
силы русской литературы, и 80-е годы можно считать самым блестящим временем газеты,
с каждым днем все больше и больше завоевывавшей успех. Действительно, газета составлялась великолепно и оживилась свежестью информации, на что прежде мало
обращалось внимания.
Они разделены
с простонародьем глубочайшею бездной, и это замечается вполне только тогда, когда благородный вдруг сам,
силою внешних обстоятельств действительно на деле лишится прежних прав своих и
обратится в простонародье.
Софья Николавна скоро одумалась, вновь раскаянье заговорило в ней, хотя уже не
с прежнею
силой; она переменила тон,
с искренним чувством любви и сожаления она
обратилась к мужу, ласкала его, просила прощенья,
с неподдельным жаром говорила о том, как она счастлива, видя любовь к себе в батюшке Степане Михайлыче, умоляла быть
с ней совершенно откровенным, красноречиво доказала необходимость откровенности — и мягкое сердце мужа, разнежилось, успокоилось, и высказал он ей все, чего решился было ни под каким видом не сказывать, не желая ссорить жену
с семьей.
— Приветствую вас у себя, дорогие гости, — грассировал «барин»,
обращаясь к К.
С. Станиславскому и обводя глазами других. — Вы
с высоты своего театрального Олимпа спустились в нашу театральную преисподнюю. И вы это сделали совершенно правильно, потому что мы тоже, как и вы, люди театра. И вы и мы служим одному великому искусству — вы как боги, мы как подземные
силы… Ол pайт!
Угадывая инстинктом природу молодой страсти своего возлюбленного, Ольга Федотовна не решилась ни на какие прямые
с ним откровенности. Она правильно сообразила, что этим она его не возьмет, и
обратилась к хитрости, к
силе своих чар и своего кокетства.
Как пленник, брошенный в пустой глубокий колодец, я не знаю, где я и что меня ждет. От меня не скрыто лишь, что в упорной, жестокой борьбе
с дьяволом, началом материальных
сил, мне суждено победить, и после того материя и дух сольются в гармонии прекрасной и наступит царство мировой воли. Но это будет, лишь когда мало-помалу, через длинный, длинный ряд тысячелетий, и луна, и светлый Сириус, и земля
обратятся в пыль… А до тех пор ужас, ужас…
Когда возвращались из церкви, то бежал вслед народ; около лавки, около ворот и во дворе под окнами тоже была толпа. Пришли бабы величать. Едва молодые переступили порог, как громко, изо всей
силы, вскрикнули певчие, которые уже стояли в сенях со своими нотами; заиграла музыка, нарочно выписанная из города. Уже подносили донское шипучее в высоких бокалах, и подрядчик-плотник Елизаров, высокий, худощавый старик
с такими густыми бровями, что глаза были едва видны, говорил,
обращаясь к молодым...
Некоторые из этих волокит влюбились не на шутку и требовали ее руки: но ей хотелось попробовать лестную роль непреклонной… и к тому же они все были прескушные: им отказали… один
с отчаяния долго был болен, другие скоро утешились… между тем время шло: она сделалась опытной и бойкой девою: смотрела на всех в лорнет,
обращалась очень смело, не краснела от двусмысленной речи или взора — и вокруг нее стали увиваться розовые юноши, пробующие свои
силы в словесной перестрелке и посвящавшие ей первые свои опыты страстного красноречия, — увы, на этих было еще меньше надежды, чем на всех прежних; она
с досадою и вместе тайным удовольствием убивала их надежды, останавливала едкой насмешкой разливы красноречия — и вскоре они уверились, что она непобедимая и чудная женщина; вздыхающий рой разлетелся в разные стороны… и наконец для Лизаветы Николавны наступил период самый мучительный и опасный сердцу отцветающей женщины…
Вдруг что-то случилось; все страшно закричали и
обратились, выжидая, к дверям, и в это мгновение раздались звонкие три удара в колокольчик, но
с такой
силой, как будто его хотели сорвать
с дверей.
— Ваше превосходительство, — сказал он Крылину томно, останавливаясь среди лестницы, — не приходилось ли вам испытывать такое чувство, будто какая-то невидимая
сила вытягивает вас в длину, вы все тянетесь-тянетесь и, наконец,
обращаетесь в тончайшую проволоку? Субъективно это выражается в каком-то особенном сладострастном чувстве, которое ни
с чем сравнить нельзя.
— Послушай, —
обратился он к вознице. — Так ты говоришь, что здесь не опасно? Это жаль… Я люблю
с разбойниками драться… На вид-то я худой, болезненный, а
силы у меня, словно у быка… Однажды напало на меня три разбойника… Так что ж ты думаешь? Одного я так трахнул, что… что, понимаешь, богу душу отдал, а два другие из-за меня в Сибирь пошли на каторгу. И откуда у меня
сила берется, не знаю… Возьмешь одной рукой какого-нибудь здоровилу, вроде тебя, и… и сковырнешь.
Но он таит про себя это знание, быть может сознавая, что оно под
силу не всякому, и, быть может, именно в этом сдержанном выражении, глядевшем точно из-за какой-то завесы на всякого, к кому
обращался Федор Бесприютный
с самыми простыми словами, скрывалась главная доля того обаяния, которое окружало вожака арестантской партии.
Она стала почти на самой черте; но видно было, что не имела
сил переступить ее, и вся посинела, как человек, уже несколько дней умерший. Хома не имел духа взглянуть на нее. Она была страшна. Она ударила зубами в зубы и открыла мертвые глаза свои. Но, не видя ничего,
с бешенством — что выразило ее задрожавшее лицо —
обратилась в другую сторону и, распростерши руки, обхватывала ими каждый столп и угол, стараясь поймать Хому. Наконец остановилась, погрозив пальцем, и легла в свой гроб.
— Можете себе представить случай, — начал Иван Ильич,
обращаясь исключительно к Акиму Петровичу несколько дрожащим, но уже развязным голосом. Он даже растягивал и разделял слова, ударял на слоги, букву я стал выговаривать как-то на э, одним словом, сам чувствовал и сознавал, что кривляется, но уже совладеть
с собою не мог; действовала какая-то внешняя
сила. Он ужасно много и мучительно сознавал в эту минуту.
По-видимому, не ошиблись, призвав его на помощь, ибо тотчас, узнав, в чем вся
сила,
обратился он к накуролесившему Семену Ивановичу и
с видом такого человека, который имеет превосходство и, сверх того, знает штуку, сказал: «Что ты, Сенька? вставай! что ты, Сенька, Прохарчин-мудрец, благоразумию послужи!
И Ницше ясно понимал, что из всех его предпосылок настоятельно вытекал вывод о необходимости религиозного утешения, — того религиозного утешения, против которого его интеллектуальная совесть протестовала изо всех
сил. В позднейшем предисловии к «Рождению трагедии» он представляет себе читателя, который
обращается к нему
с таким возражением...
— Умоляю вас, — сказал он,
обращаясь к фельдмаршалу, — простите мне, что я отрекся от первого моего показания и не хотел стать на очную ставку
с этою женщиной. Мне жаль ее, бедную. Наконец, я откроюсь вам совершенно: я любил ее и до сих пор люблю без памяти. Я не имел
сил покинуть ее, любовь приковала меня к ней, и вот — довела до заключения. Не деньги, которые она должна была мне, но страстная, пламенная любовь к ней заставила меня покинуть князя Радзивила и отправиться
с ней в Италию.
— Вы простите, дорогая m-lle Marie, но Тася — моя слабость. Она, вы знаете, единственная из моих троих детей, не знала отцовской ласки: муж умер, когда Тасе была всего неделя, вот почему мне так жалко было мою сиротку, и я старалась ее баловать и за отца, и за себя. Я понимаю, что Тася избалована, но я так люблю мою девочку, что не в
силах теперь
обращаться с него строго и сурово.
— Женщину! — произнес он, качая головою. — За что он так
с женщиной поступил? —
обратился он к Андрею Ивановичу. —
Силу показал над кем!
"Однодворец"после переделки, вырванной у меня цензурой Третьего отделения, нашел себе сейчас же такое помещение, о каком я и не мечтал! Самая крупная молодая
сила Александрийского театра — Павел Васильев —
обратился ко мне. Ему понравилась и вся комедия, и роль гарнизонного офицера, которую он должен был создать в ней. Старика отца, то есть самого"Однодворца", он предложил Самойлову, роль старухи, жены его, — Линской,
с которой я (как и
с Самойловым) лично еще не был до того знаком.
К"Современнику"я ни за чем не
обращался и никого из редакции лично не знал;"Отечественные записки"совсем не собирали у себя молодые
силы.
С Краевским я познакомился сначала как
с членом Литературно-театрального комитета, а потом всего раз был у него в редакции, возил ему одну из моих пьес. Он предложил мне такую плохую плату, что я не нашел нужным согласиться, что-то вроде сорока рублей за лист, а я же получал на 50 % больше, даже в"Библиотеке", финансы которой были уже не блистательны.
По тому почету,
с каким члены-учредители кружка
обратились к нему, прося занять место, только все догадывались, что это —
сила общепризнанная.
Юрий Денисович
с такой любовью относился к своему только что приобретенному хуторку. Он вкладывал в него все свои
силы и был так счастлив иметь это крошечное именье, хорошенькую маленькую усадьбу. И вдруг… от одной пустой неосторожности, от беспечного обращения
с огнем она должна погибнуть и
обратиться в груду пепла.
Тони припоминала, как она выезжала со старушкой в свет, пока та еще была в
силах делать выезды, как избранный кружок, собиравшийся у нее в доме,
обращался с бедною воспитанницей, словно
с родной дочерью аристократической барыни. Засыпая у себя дома, ей чудилось, что сухая рука ее, исписанная синими жилками, благословляла ее на сон грядущий, и она верила, что благословение это принесет ей счастье. Помнила Тони, как заболела тяжко старушка, перемогалась недолго и просила ее перед смертью закрыть ей глаза.
Друг ее детства, Григорий, или Гритлих,
с годами из тщедушного мальчика
обратился в стройного юношу, полного
сил и здоровья, добытого физическими упражнениями и суровой жизнью среди суровых рыцарей.
Друг ее детства, Григорий или Гритлих,
с летами из тщедушного мальчика
обратился в стройного юношу, полного
сил и здоровья, добытого физическими упражнениями и суровой жизнью среди суровых рыцарей.
Репутация «чародея» окружала его той таинственностью, которую русский народ отождествляет со знакомством
с нечистою
силою, и хотя в трудные минуты жизни и
обращается к помощи тайных и непостижимых для него средств, но все же со страхом взирает на знающих и владеющих этими средствами.
Мнение, высказанное «особой», хотя и не в такой ясно определенной форме, слышала она и от других лиц, к которым
обращалась за советом, но «настойчивая старушка» оставалась при своем особом мнении и всеми
силами старалась найти себе союзников и помощников в деле расстройства не нравящегося, скажем более, ужасающего ее брака племянника ее Глебушки
с Дарьей Николаевной Ивановой.
Бенигсен
обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять всё положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные
силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но
с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить и, заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг
обращаясь к нему.
Бояться, стараться избегать этой
силы,
обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно.
— Да, да, так, так… — говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. — Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми
силами души всегда искал одного: быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем — если они были — происходили не от него. Так он смягчился? — говорил Пьер. — Какое счастье, что он свиделся
с вами, — сказал он Наташе, вдруг
обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.