Неточные совпадения
Городничий. Нет, нет; позвольте уж мне самому. Бывали трудные случаи в жизни, сходили, еще даже и спасибо получал. Авось бог вынесет и теперь. (
Обращаясь к Бобчинскому.)Вы говорите, он молодой
человек?
— Что вы за
люди? и зачем ко мне пожаловали? —
обратился к ним князь.
— Я даже изобразить сего не в состоянии, почтеннейшая моя Марфа Терентьевна, —
обращался он
к купчихе Распоповой, — что бы я такое наделал и как были бы сии
люди против нынешнего благополучнее, если б мне хотя по одному закону в день издавать предоставлено было!
— То есть как тебе сказать… Стой, стой в углу! —
обратилась она
к Маше, которая, увидав чуть заметную улыбку на лице матери, повернулась было. — Светское мнение было бы то, что он ведет себя, как ведут себя все молодые
люди. Il fait lа сour à une jeune et jolie femme, [Он ухаживает зa молодой и красивой женщиной,] a муж светский должен быть только польщен этим.
— А мы думали вас застать на поле, Василий Семеныч, —
обратилась она
к доктору,
человеку болезненному, — вы были там?
Я
обращаюсь к вам, а не
к Алексею Александровичу только потому, что не хочу заставить страдать этого великодушного
человека воспоминанием о себе.
— Господи, помилуй! прости, помоги! — твердил он как-то вдруг неожиданно пришедшие на уста ему слова. И он, неверующий
человек, повторял эти слова не одними устами. Теперь, в эту минуту, он знал, что все не только сомнения его, но та невозможность по разуму верить, которую он знал в себе, нисколько не мешают ему
обращаться к Богу. Всё это теперь, как прах, слетело с его души.
К кому же ему было
обращаться, как не
к Тому, в Чьих руках он чувствовал себя, свою душу и свою любовь?
Он говорил,
обращаясь к Богу: «сделай, если Ты существуешь, то, чтоб исцелился этот
человек (ведь это самое повторялось много раз), и Ты спасешь его и меня».
Он, этот умный и тонкий в служебных делах
человек, не понимал всего безумия такого отношения
к жене. Он не понимал этого, потому что ему было слишком страшно понять свое настоящее положение, и он в душе своей закрыл, запер и запечатал тот ящик, в котором у него находились его чувства
к семье, т. е.
к жене и сыну. Он, внимательный отец, с конца этой зимы стал особенно холоден
к сыну и имел
к нему то же подтрунивающее отношение, как и
к желе. «А! молодой
человек!»
обращался он
к нему.
— Ах да, позвольте вас познакомить, — сказал он. — Мои товарищи: Филипп Иваныч Никитин, Михаил Станиславич Гриневич, — и
обратившись к Левину: — земский деятель, новый, земский
человек, гимнаст, поднимающий одною рукой пять пудов, скотовод и охотник и мой друг, Константин Дмитрич Левин, брат Сергея Иваныча Кознышева.
— Я приехал, но поздно. Виноват, — прибавил он и
обратился к адъютанту, — пожалуйста, от меня прикажите раздать, сколько выйдет на
человека.
— Решения, какого-нибудь решения, Алексей Александрович. Я
обращаюсь к тебе теперь («не как
к оскорбленному мужу», хотел сказать Степан Аркадьич, но, побоявшись испортить этим дело, заменил это словами:) не как
к государственному
человеку (что̀ вышло не кстати), а просто как
к человеку, и доброму
человеку и христианину. Ты должен пожалеть ее, — сказал он.
— А, ты так? — сказал он. — Ну, входи, садись. Хочешь ужинать? Маша, три порции принеси. Нет, постой. Ты знаешь, кто это? —
обратился он
к брату, указывая на господина в поддевке, — это господин Крицкий, мой друг еще из Киева, очень замечательный
человек. Его, разумеется, преследует полиция, потому что он не подлец.
— Я нездоров, я раздражителен стал, — проговорил, успокоиваясь и тяжело дыша, Николай Левин, — и потом ты мне говоришь о Сергей Иваныче и его статье. Это такой вздор, такое вранье, такое самообманыванье. Что может писать о справедливости
человек, который ее не знает? Вы читали его статью? —
обратился он
к Крицкому, опять садясь
к столу и сдвигая с него до половины насыпанные папиросы, чтоб опростать место.
И в канцелярии не успели оглянуться, как устроилось дело так, что Чичиков переехал
к нему в дом, сделался нужным и необходимым
человеком, закупал и муку и сахар, с дочерью
обращался, как с невестой, повытчика звал папенькой и целовал его в руку; все положили в палате, что в конце февраля перед Великим постом будет свадьба.
С каждым годом притворялись окна в его доме, наконец остались только два, из которых одно, как уже видел читатель, было заклеено бумагою; с каждым годом уходили из вида более и более главные части хозяйства, и мелкий взгляд его
обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал в своей комнате; неуступчивее становился он
к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а не
человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги
обращались в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука в подвалах превратилась в камень, и нужно было ее рубить,
к сукнам, холстам и домашним материям страшно было притронуться: они
обращались в пыль.
Вы посмеетесь даже от души над Чичиковым, может быть, даже похвалите автора, скажете: «Однако ж кое-что он ловко подметил, должен быть веселого нрава
человек!» И после таких слов с удвоившеюся гордостию
обратитесь к себе, самодовольная улыбка покажется на лице вашем, и вы прибавите: «А ведь должно согласиться, престранные и пресмешные бывают
люди в некоторых провинциях, да и подлецы притом немалые!» А кто из вас, полный христианского смиренья, не гласно, а в тишине, один, в минуты уединенных бесед с самим собой, углубит во внутрь собственной души сей тяжелый запрос: «А нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?» Да, как бы не так!
Он не
обращался наобум ко всякому помещику, но избирал
людей более по своему вкусу или таких, с которыми бы можно было с меньшими затруднениями делать подобные сделки, стараясь прежде познакомиться, расположить
к себе, чтобы, если можно, более дружбою, а не покупкою приобрести мужиков.
Поди ты сладь с
человеком! не верит в Бога, а верит, что если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо создание поэта, ясное как день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и ему оно понравится, и он станет кричать: «Вот оно, вот настоящее знание тайн сердца!» Всю жизнь не ставит в грош докторов, а кончится тем, что
обратится наконец
к бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками, или, еще лучше, выдумает сам какой-нибудь декохт из невесть какой дряни, которая, бог знает почему, вообразится ему именно средством против его болезни.
— А это что, — сказала она, вдруг схватив меня за левую руку. — Voyez, ma chère, [Посмотрите, моя дорогая (фр.).] — продолжала она,
обращаясь к г-же Валахиной, — voyez comme ce jeune homme s’est fait élégant pour danser avec votre fille. [посмотрите, как расфрантился этот молодой
человек, чтобы танцевать с вашей дочерью (фр.).]
— Никогда!.. Впрочем, вот уж два года хочу все замок купить, — прибавил он небрежно. — Счастливые ведь
люди, которым запирать нечего? —
обратился он, смеясь,
к Соне.
— А осмелюсь ли, милостивый государь мой,
обратиться к вам с разговором приличным? Ибо хотя вы и не в значительном виде, но опытность моя отличает в вас
человека образованного и
к напитку непривычного. Сам всегда уважал образованность, соединенную с сердечными чувствами, и, кроме того, состою титулярным советником. Мармеладов — такая фамилия; титулярный советник. Осмелюсь узнать: служить изволили?
— Для чего я не служу, милостивый государь, — подхватил Мармеладов, исключительно
обращаясь к Раскольникову, как будто это он ему задал вопрос, — для чего не служу? А разве сердце у меня не болит о том, что я пресмыкаюсь втуне? Когда господин Лебезятников, тому месяц назад, супругу мою собственноручно избил, а я лежал пьяненькой, разве я не страдал? Позвольте, молодой
человек, случалось вам… гм… ну хоть испрашивать денег взаймы безнадежно?
— Не правда ли-с? — продолжал Петр Петрович, приятно взглянув на Зосимова. — Согласитесь сами, — продолжал он,
обращаясь к Разумихину, но уже с оттенком некоторого торжества и превосходства и чуть было не прибавил: «молодой
человек», — что есть преуспеяние, или, как говорят теперь, прогресс, хотя бы во имя науки и экономической правды…
— Вот вы, наверно, думаете, как и все, что я с ним слишком строга была, — продолжала она,
обращаясь к Раскольникову. — А ведь это не так! Он меня уважал, он меня очень, очень уважал! Доброй души был
человек! И так его жалко становилось иной раз! Сидит, бывало, смотрит на меня из угла, так жалко станет его, хотелось бы приласкать, а потом и думаешь про себя: «приласкаешь, а он опять напьется», только строгостию сколько-нибудь и удержать можно было.
— Бедность не порок, дружище, ну да уж что! Известно, порох, не мог обиды перенести. Вы чем-нибудь, верно, против него обиделись и сами не удержались, — продолжал Никодим Фомич, любезно
обращаясь к Раскольникову, — но это вы напрасно: на-и-бла-га-а-ар-р-род-нейший, я вам скажу,
человек, но порох, порох! Вспылил, вскипел, сгорел — и нет! И все прошло! И в результате одно только золото сердца! Его и в полку прозвали: «поручик-порох»…
Не то чтоб он понимал, но он ясно ощущал, всею силою ощущения, что не только с чувствительными экспансивностями, как давеча, но даже с чем бы то ни было ему уже нельзя более
обращаться к этим
людям в квартальной конторе, и будь это всё его родные братья и сестры, а не квартальные поручики, то и тогда ему совершенно незачем было бы
обращаться к ним и даже ни в каком случае жизни; он никогда еще до сей минуты не испытывал подобного странного и ужасного ощущения.
— Нет, учусь… — отвечал молодой
человек, отчасти удивленный и особенным витиеватым тоном речи, и тем, что так прямо, в упор,
обратились к нему. Несмотря на недавнее мгновенное желание хотя какого бы ни было сообщества с
людьми, он при первом, действительно обращенном
к нему, слове вдруг ощутил свое обычное неприятное и раздражительное чувство отвращения ко всякому чужому лицу, касавшемуся или хотевшему только прикоснуться
к его личности.
Дико́й. Что ж ты, украдешь, что ли, у кого? Держите его! Этакой фальшивый мужичонка! С этим народом какому надо быть
человеку? Я уж не знаю. (
Обращаясь к народу.) Да вы, проклятые, хоть кого в грех введете! Вот не хотел нынче сердиться, а он, как нарочно, рассердил-таки. Чтоб ему провалиться! (Сердито.) Перестал, что ль, дождик-то?
Бесстыдство Швабрина чуть меня не взбесило; но никто, кроме меня, не понял грубых его обиняков; по крайней мере никто не обратил на них внимания. От песенок разговор
обратился к стихотворцам, и комендант заметил, что все они
люди беспутные и горькие пьяницы, и дружески советовал мне оставить стихотворство, как дело службе противное и ни
к чему доброму не доводящее.
— Мне его по знакомству старый товарищ высылает, — поспешно проговорил Василий Иванович, — но мы, например, и о френологии [Френология — псевдонаука о зависимости психики
человека от наружной формы черепа.] имеем понятие, — прибавил он,
обращаясь, впрочем, более
к Аркадию и указывая на стоявшую на шкафе небольшую гипсовую головку, разбитую на нумерованные четыреугольники, — нам и Шенлейн [Шенлейн, Радемахер — немецкие ученые, медики.] не остался безызвестен, и Радемахер.
— У меня очень покойная коляска, — прибавил несчастный молодой
человек,
обращаясь к Аркадию, — я могу вас подвезти, а Евгений Васильич может взять ваш тарантас, так оно даже удобнее будет.
— Скушно говорит старец, — не стесняясь, произнес толстый
человек и
обратился к Диомидову, который стоял, воткнув руки в стол, покачиваясь, пережидая шум: — Я тебя, почтенный, во Пскове слушал, в третьем году, ну, тогда ты — ядовито говорил!
Разгорался спор, как и ожидал Самгин. Экипажей и красивых женщин становилось как будто все больше. Обогнала пара крупных, рыжих лошадей, в коляске сидели, смеясь, две женщины, против них тучный, лысый
человек с седыми усами; приподняв над головою цилиндр, он говорил что-то,
обращаясь к толпе, надувал красные щеки, смешно двигал усами, ему аплодировали. Подул ветер и, смешав говор, смех, аплодисменты, фырканье лошадей, придал шуму хоровую силу.
— Так вы с ним по ночам шатаетесь! —
обратился он
к Райскому. — А знаете ли вы, что он подозрительный
человек, враг правительства, отверженец церкви и общества?
И вот ей не
к кому
обратиться! Она на груди этих трех
людей нашла защиту от своего отчаяния, продолжает находить мало-помалу потерянную уверенность в себе, чувствует возвращающийся в душу мир.
— Не мешайте ему, матушка, — сказал Нил Андреич, — на здоровье, народ молодой! Так как же вы понимаете
людей, батюшка? —
обратился он
к Райскому, — это любопытно!
— Скажи Николаю Васильевичу, что мы садимся обедать, — с холодным достоинством
обратилась старуха
к человеку. — Да кушать давать! Ты что, Борис, опоздал сегодня: четверть шестого! — упрекнула она Райского. Он был двоюродным племянником старух и троюродным братом Софьи. Дом его, тоже старый и когда-то богатый, был связан родством с домом Пахотиных. Но познакомился он с своей родней не больше года тому назад.
— Так изволите видеть: лишь замечу в молодом
человеке этакую прыть, — продолжал он,
обращаясь к Райскому, — дескать, «я сам умен, никого и знать не хочу» — и пожурю, и пожурю, не прогневайтесь!
— Какой странный
человек! Слышите, Тит Никоныч, что он говорит! —
обратилась бабушка
к Ватутину, отталкивая Райского.
Исчезла бы великая идея бессмертия, и приходилось бы заменить ее; и весь великий избыток прежней любви
к Тому, который и был бессмертие,
обратился бы у всех на природу, на мир, на
людей, на всякую былинку.
Вот на этого-то
человека и рассчитывал Стебельков, но потребовалась
к нему рекомендация, и он
обратился ко мне.
С самыми лучшими чувствами симпатии и добрых воспоминаний
обращаюсь я постоянно
к этой эпохе плавания по морям,
к кругу этих отличных
людей и встречаюсь с ними всегда, как будто не расставался никогда.
[Слова: то, что для того кончая: незаметных им самим жестокостей., исключенные в корректуре цензурой, там же Толстым заменены следующими словами:
обращаться с просьбой
к человеку, которого он не уважал.]
До острога было далеко, а было уже поздно, и потому Нехлюдов взял извозчика и поехал
к острогу. На одной из улиц извозчик,
человек средних лет, с умным и добродушным лицом,
обратился к Нехлюдову и указал на огромный строющийся дом.
Он стал искать глазами начальство и, увидав невысокого худого
человека с усами, в офицерских погонах, ходившего позади народа,
обратился к нему...
Не чувствуешь любви
к людям, сиди смирно, — думал Нехлюдов,
обращаясь к себе, — занимайся собой, вещами, чем хочешь, но только не
людьми.
Он, нравственный и твердый
человек, друг ее мужа, старался
обращаться с ней как с сестрой, но в отношениях его
к ней проскальзывало нечто большее, и это нечто большее пугало их обоих и вместе с тем украшало теперь их трудную жизнь.
— Нет, мой и не пьет и не курит, — сказала женщина, собеседница старика, пользуясь случаем еще раз похвалить своего мужа. — Таких
людей, дедушка, мало земля родит. Вот он какой, — сказала она,
обращаясь и
к Нехлюдову.
— Это я про свое горе рассказываю, — сказал Тарас, задушевно дружески
обращаясь к Нехлюдову. —
Человек такой попался душевный, — разговорились, я и сказываю.