Неточные совпадения
Он смотрел то на крест, то на звезду, вдыхал в себя свежий морозный воздух, равномерно вбегающий в комнату, и, как во
сне, следил зa возникающими в воображении
образами воспоминаниями.
Теперь с каким она вниманьем
Читает сладостный роман,
С каким живым очарованьем
Пьет обольстительный обман!
Счастливой силою мечтанья
Одушевленные созданья,
Любовник Юлии Вольмар,
Малек-Адель и де Линар,
И Вертер, мученик мятежный,
И бесподобный Грандисон,
Который нам наводит
сон, —
Все для мечтательницы нежной
В единый
образ облеклись,
В одном Онегине слились.
Слышит он рассказы
снов, примет, звон тарелок и стук ножей, жмется к няне, прислушивается к ее старческому, дребезжащему голосу: «Милитриса Кирбитьевна!» — говорит она, указывая ему на
образ хозяйки.
Мать осыпала его страстными поцелуями, потом осмотрела его жадными, заботливыми глазами, не мутны ли глазки, спросила, не болит ли что-нибудь, расспросила няньку, покойно ли он спал, не просыпался ли ночью, не метался ли во
сне, не было ли у него жару? Потом взяла его за руку и подвела его к
образу.
Она содрогалась, изнемогала, но с мужественным любопытством глядела на этот новый
образ жизни, озирала его с ужасом и измеряла свои силы… Одна только любовь не изменяла ей и в этом
сне, она стояла верным стражем и новой жизни; но и она была не та!
В
снах тоже появилась своя жизнь: они населились какими-то видениями,
образами, с которыми она иногда говорила вслух… они что-то ей рассказывают, но так неясно, что она не поймет, силится говорить с ними, спросить, и тоже говорит что-то непонятное. Только Катя скажет ей поутру, что она бредила.
И вот она, эта живая женщина, перед ним! В глазах его совершилось пробуждение Веры, его статуи, от девического
сна. Лед и огонь холодили и жгли его грудь, он надрывался от мук и — все не мог оторвать глаз от этого неотступного
образа красоты, сияющего гордостью, смотрящего с любовью на весь мир и с дружеской улыбкой протягивающего руку и ему…
— Кто мог? Видишь, я, может быть, это сам выдумал, а может быть, кто и сказал. Представь, я сейчас
сон видел: входит старик с бородой и с
образом, с расколотым надвое
образом, и вдруг говорит: «Так расколется жизнь твоя!»
Под этим небом, в этом воздухе носятся фантастические призраки; под крыльями таких ночей только снятся жаркие
сны и необузданные поэтические грезы о нисхождении Брамы на землю, о жаркой любви богов к смертным — все эти страстные
образы, в которых воплотилось чудовищное плодородие здешней природы.
С своей стороны Алексей был в восхищении, целый день думал он о новой своей знакомке; ночью
образ смуглой красавицы и во
сне преследовал его воображение.
Однажды привиделся ему
сон. Стоит будто он в ангельском
образе, окутанный светлым облаком; в ушах раздается сладкогласное ангельское славословие, а перед глазами присносущий свет Христов горит… Все земные болести с него как рукой сняло; кашель улегся, грудь дышит легко, все существо устремляется ввысь и ввысь…
Два дни и две ночи спал Петро без просыпу. Очнувшись на третий день, долго осматривал он углы своей хаты; но напрасно старался что-нибудь припомнить: память его была как карман старого скряги, из которого полушки не выманишь. Потянувшись немного, услышал он, что в ногах брякнуло. Смотрит: два мешка с золотом. Тут только, будто сквозь
сон, вспомнил он, что искал какого-то клада, что было ему одному страшно в лесу… Но за какую цену, как достался он, этого никаким
образом не мог понять.
Но и неоформленный и нерешенный, он все-таки лежал где-то в глубине сознания, а по ночам, когда пестрые впечатления дня смолкали, он облекался в
образы и управлял моими
снами.
Мне привиделся страшный
сон, подробности которого я не мог вспомнить совсем ясно, но в каком-то спутанном клубке смутных
образов я все-таки видел Славка, слышал какие-то его просьбы, мольбы и слезы…
Русская религиозная философия пробудилась от долгого
сна мысли вследствие толчков, полученных от германской философии, главным
образом от Шеллинга и Гегеля.
Теперь ему казалось уже тесно в его заколдованном круге. Его тяготила спокойная тишь усадьбы, ленивый шепот и шорох старого сада, однообразие юного душевного
сна. Тьма заговорила с ним своими новыми обольстительными голосами, заколыхалась новыми смутными
образами, теснясь с тоскливою суетой заманчивого оживления.
Так во
сне мозг часто свободно творит идеи и
образы, которых ему никогда бы не создать при участии воли.
Это был какой-то блестящий и фантастический
сон, который разбился потом самым безжалостным
образом.
У него горела голова, жгло веки глаз, сохли губы. Он нервно курил папиросу за папиросой и часто приподымался с дивана, чтобы взять со стола графин с водой и жадно, прямо из горлышка, выпить несколько больших глотков. Потом каким-то случайным усилием воли ему удалось оторвать свои мысли от прошедшей ночи, и сразу тяжелый
сон, без всяких видений и
образов, точно обволок его черной ватой.
Но все это я помню как сквозь
сон, как в тумане, и милый
образ бедной девочки мелькал передо мной среди забытья, как виденье, как картинка; она подносила мне пить, оправляла меня на постели или сидела передо мной, грустная, испуганная, и приглаживала своими пальчиками мои волосы.
— Просто на себя не похож, — говорила она, — в лихорадке, по ночам, тихонько от меня, на коленках перед
образом молится, во
сне бредит, а наяву как полуумный: стали вчера есть щи, а он ложку подле себя отыскать не может, спросишь его про одно, а он отвечает про другое.
— Хорошо все это, словно во
сне, так хорошо! Хотят люди правду знать, милая вы моя, хотят! И похоже это, как в церкви, пред утреней на большой праздник… еще священник не пришел, темно и тихо, жутко во храме, а народ уже собирается… там зажгут свечу пред
образом, тут затеплят и — понемножку гонят темноту, освещая божий дом.
Она слушала, волновалась, мыслила, мечтала… Но в эти одинокие мечтания неизменно проникал
образ Семигорова, как светлый луч, который пробудил ее от
сна, осветил ее душу неведомыми радостями. Наконец сердце не выдержало — и увлеклось.
Входя в дом Аггея Никитича, почтенный аптекарь не совсем покойным взором осматривал комнаты; он, кажется, боялся встретить тут жену свою; но, впрочем, увидев больного действительно в опасном положении, он забыл все и исключительно предался заботам врача; обложив в нескольких местах громадную фигуру Аггея Никитича горчичниками, он съездил в аптеку, привез оттуда нужные лекарства и, таким
образом, просидел вместе с поручиком у больного до самого утра, когда тот начал несколько посвободнее дышать и, по-видимому, заснул довольно спокойным
сном.
— Не я-с говорю это, я во
сне бы никогда не посмел подумать того, — отвечал ей немного уже опешивший Тулузов, — но это могут сказать другие, и, главное, может таким
образом понять правительство, которое зорко следит за подобными отношениями и обеспечивает крепостных людей от подобного самоуправства: сын этого Власия, как вы сами видели, не из смирных; грубиян и проходимец великий; он найдет себе заступу, и вам может угрожать опасность, что у вас отберут ваше имение в опеку.
Таким
образом, мир был заключен, и мы в самом приятном расположении духа сели за обед. Но что еще приятнее: несмотря на обильный завтрак у Балалайкина, Очищенный ел и пил совершенно так, как будто все происходившее утром было не более как приятный
сон. Каждое кушанье он смаковал и по поводу каждого подавал драгоценные советы, перемешивая их с размышлениями и афоризмами из области высшей морали.
Вечером, после чаю, который, в первый раз в жизни, прошел совершенно безмолвно, он встал, по обыкновению, на молитву; но напрасно губы его шептали обычное последование на
сон грядущий: возбужденная мысль даже внешним
образом отказывалась следить за молитвой.
В чуткой, болезненной дремоте проходит бульшая часть ночи, и только к утру
сон настоящим
образом вступает в свои права.
Он жил тихо, ходил бесшумно, говорил пониженным голосом. Иногда его выцветшая борода и пустые глаза высовывались откуда-то из-за угла и тотчас исчезали. Перед
сном он долго стоял в буфете на коленях у
образа с неугасимой лампадой, — я видел его сквозь глазок двери, похожий на червонного туза, но мне не удалось видеть, как молится буфетчик: он просто стоял и смотрел на икону и лампаду, вздыхая, поглаживая бороду.
— По крайней мере, я вижу твою искренность, Фалалей, — сказал он, — искренность, которой не замечаю в других. Бог с тобою! Если ты нарочно дразнишь меня этим
сном, по навету других, то Бог воздаст и тебе и другим. Если же нет, то уважаю твою искренность, ибо даже в последнем из созданий, как ты, я привык различать
образ и подобие Божие… Я прощаю тебя, Фалалей! Дети мои, обнимите меня, я остаюсь!..
Дело было вечером, и Митенька основательно рассудил, что самое лучшее, что он может теперь сделать, — это лечь спать. Отходя на
сон грядущий, он старался дать себе отчет в том, что он делал и говорил в течение дня, — и не мог. Во
сне тоже ничего не видал. Тем не менее дал себе слово и впредь поступать точно таким же
образом.
Но по уходе пристава тоска обуяла еще пуще. Целую ночь метался он в огне, и ежели забывался на короткое время, то для того только, чтоб и во
сне увидеть, что он помпадур. Наконец, истощив все силы в борьбе с бессонницей, он покинул одинокое ложе и принялся за чтение «Робинзона Крузое». Но и тут его тотчас же поразила мысль: что было бы с ним, если б он, вместо Робинзона, очутился на необитаемом острове? Каким
образом исполнил бы он свое назначение?
Исполнение христианского долга благотворно подействовало на Софью Николавну; она заснула, тоже в первый раз, и проснувшись часа через два с радостным и просветленным лицом, сказала мужу, что видела во
сне образ Иверской божьей матери точно в таком виде, в каком написана она на местной иконе в их приходской церкви; она прибавила, что если б она могла помолиться и приложиться к этой иконе, то, конечно, матерь божия ее бы помиловала.
На меня от его говора самым неприличным
образом находил неодолимейший магнетический
сон.
— Не на радость!.. Нет, Юрий Дмитрич, я не хочу гневить бога: с тобой и горе мне будет радостью. Ты не знаешь и не узнал бы никогда, если б не был моим супругом, что я давным-давно люблю тебя. Во
сне и наяву, никогда и нигде я не расставалась с тобою… ты был всегда моим суженым. Когда злодейка кручина томила мое сердце, я вспоминала о тебе, и твой
образ, как ангел-утешитель, проливал отраду в мою душу. Теперь ты мой, и если ты также меня любишь…
Приемыш не принимал ни малейшего участия в веселье товарища. Раскинув теперь руки по столу и положив на них голову свою с рассыпавшимися в беспорядке черными кудрями, он казался погруженным в глубокий
сон. Раз, однако ж, неизвестно отчего, ветер ли сильнее застучал воротами, или в памяти его, отягченной
сном и хмелем, неожиданно возник один из тех страшных
образов, которые преследовали его дорогой, только он поднял вдруг голову и вскочил на ноги.
Все это проходит передо мною как во
сне. И при этом прежде всего, разумеется, представляется вопрос: должен ли я был просить прощения? — Несомненно, милая тетенька, что должен был. Когда весь жизненный строй основан на испрошении прощения, то каким же
образом бессильная и изолированная единица (особливо несовершеннолетняя) может ускользнуть от действия общего закона? Ведь ежели не просить прощения, так и не простят. Скажут: нераскаянный! — и дело с концом.
Илье вспоминались голубые
сны товарища, и пред ним вставал
образ Якова, тоже весь голубой, лёгкий, прозрачный, с яркими и добрыми, как звёзды, глазами…
Долинский приподнялся, дошел на цыпочках до дивана и прилег. Он был очень изнурен многими бессонными ночами и уснул как умер. Однако, несмотря на крепкий
сон, часу во втором ночи, его как будто кто-то самым бесцеремонным
образом толкнул под бок. Он вскочил, оглянулся и вздрогнул. Даша, опершись на свою подушку локотком, манила Долинского к себе пальчиком, и тихонько, шепотом называла его имя.
«Вот дуралей-то!» — прибавлял он, повертываясь опять на прежний бок, и таким
образом он промучился до самого утра, или, лучше сказать, до двенадцати часов, когда мог ехать к Жиглинской, где ожидал встретить князя, который, может быть, снова предложит ему деньги; но князи он не нашел там: тот был дома и отсыпался за проведенную без
сна ночь.
Когда так медленно, так нежно
Ты пьешь лобзания мои,
И для тебя часы любви
Проходят быстро, безмятежно;
Снедая слезы в тишине,
Тогда, рассеянный, унылый,
Перед собою, как во
сне,
Я вижу
образ вечно милый;
Его зову, к нему стремлюсь;
Молчу, не вижу, не внимаю;
Тебе в забвенье предаюсь
И тайный призрак обнимаю.
Об нем в пустыне слезы лью;
Повсюду он со мною бродит
И мрачную тоску наводит
На душу сирую мою.
К сожалению, однако ж, все это было только во
сне; в действительности же мне было суждено проснуться самым трагическим
образом.
И таким
образом мы жили в чаду самых разнообразных страхов. С одной стороны — опасения, что детей наших переедят свиньи, с другой — грустное предвидение относительно неломания шапок… Возможно ли же, чтобы при такой перспективе мы, беззащитные, так сказать, временно лишенные покровительства законов, могли иметь какие-нибудь другие
сны, кроме страшных!
И, таким
образом, получив для страшных
снов прочную реальную основу, я с горестью убеждаюсь, что прежние веселые
сны не возвратятся ко мне, по малой мере, до тех пор, пока не возвратится порождавшее их крепостное право.
— После, мой друг! после. Дай мне привыкнуть к мысли, что это был бред, сумасшествие, что я видела его во
сне. Ты узнаешь все, все, мой друг! Но если его
образ никогда не изгладится из моей памяти, если он, как неумолимая судьба, станет между мной и моим мужем?.. о! тогда молись вместе со мною, молись, чтоб я скорей переселилась туда, где сердце умеет только любить и где любовь не может быть преступлением!
Я думала, что, видя вас благополучным, менее буду несчастлива; что, произнеся клятву любить вас одного, при помощи божией, я забуду все прошедшее; что
образ того, кто преследовал меня наяву и во
сне, о ком я не могла и думать без преступления, изгладится навсегда из моей памяти.
— Ах, боже мой! И в самом деле, может быть, я и это тоже видел во
сне! так что я теперь и не знаю, как туда по-ка-заться. Как бы это, друг мой, узнать на-вер-но, каким-нибудь по-сто-рон-ним
образом: делал я предложение иль нет? А то, представь, каково теперь мое положение?
И в смутном, как
сон, движении
образов началась погоня и спасание. Сразу пропал мост и лягушки, лес пробежал, царапаясь и хватая, ныряла луна в колдобинах, мелькнула в лунном свете и собачьем лае деревня, — вдруг с размаху влетели в канаву, вывернулись лицом прямо в душистую, иглистую траву.
Тройка, семерка, туз — преследовали его во
сне, принимая все возможные виды: тройка цвела перед ним в
образе пышного грандифлора, семерка представлялась готическими воротами, туз огромным пауком.
Я тот, которому внимала
Ты в полуночной тишине,
Чья мысль душе твоей шептала,
Чью грусть ты смутно отгадала,
Чей
образ видела во
сне.