Неточные совпадения
Он приехал к Брянскому, пробыл у него пять минут и поскакал назад. Эта быстрая
езда успокоила его. Всё тяжелое, что было в его отношениях к Анне, вся неопределенность, оставшаяся после их разговора, всё выскочило из его головы; он с наслаждением и волнением думал теперь о скачке, о том, что он всё-таки поспеет, и изредка ожидание счастья свидания нынешней
ночи вспыхивало ярким светом в его воображении.
Прошло четыре года. В городе у Старцева была уже большая практика. Каждое утро он спешно принимал больных у себя в Дялиже, потом уезжал к городским больным, уезжал уже не на паре, а на тройке с бубенчиками, и возвращался домой поздно
ночью. Он пополнел, раздобрел и неохотно ходил пешком, так как страдал одышкой. И Пантелеймон тоже пополнел, и чем он больше рос в ширину, тем печальнее вздыхал и жаловался на свою горькую участь:
езда одолела!
Я невольно полюбовался Павлушей. Он был очень хорош в это мгновение. Его некрасивое лицо, оживленное быстрой
ездой, горело смелой удалью и твердой решимостью. Без хворостинки в руке,
ночью, он, нимало не колеблясь поскакал один на волка… «Что за славный мальчик!» — думал я, глядя на него.
Ночь была тихая, славная, самая удобная для
езды. Ветер то прошелестит в кустах, закачает ветки, то совсем замрет; на небе кое-где виднелись неподвижные серебристые облачка; месяц стоял высоко и ясно озарял окрестность. Я растянулся на сене и уже вздремнул было… да вспомнил о «неладном месте» и встрепенулся.
Все там было свое как-то: нажгут дома, на происшествие поедешь, лошадки фыркают, обдавая тонким облаком взметенного снега,
ночь в избе, на соломе, спор с исправником, курьезные извороты прикосновенных к делу крестьян, или
езда теплою вешнею
ночью, проталины, жаворонки так и замирают, рея в воздухе, или, наконец, еще позже, едешь и думаешь… тарантасик подкидывает, а поле как посеребренное, и по нем ходят то тяжелые драхвы, то стальнокрылые стрепеты…
Только что слезши с коня, едва успев переодеться и надушиться, он уже готов танцевать всю
ночь напролет, хотя весь и разбит долгой верховой
ездой.
В Багрове происходило следующее: с пятнадцатого сентября Степан Михайлыч считал дни и часы и ждал каждую минуту нарочного из Уфы, которому велено было скакать день и
ночь на переменных; это дело было тогда внове, и Степан Михайлыч его не одобрял, как пустую трату денег и ненужную тревогу для обывателей; он предпочитал
езду на своих; но важность и торжественность события заставила его отступить от обычного порядка.
Дорога жалась над речкой, к горам. У «Чертова пальца» она отбегала подальше от хребта, и на нее выходил из ложбины проселок… Это было самое опасное место, прославленное многочисленными подвигами рыцарей сибирской
ночи. Узкая каменистая дорога не допускала быстрой
езды, а кусты скрывали до времени нападение. Мы подъезжали к ложбине. «Чертов палец» надвигался на нас, все вырастая вверху, во мраке. Тучи пробегали над ним и, казалось, задевали за его вершину.
Обидная для меня мысль, что я напугался от скорой
езды, не выходила из головы Евсеича; он не велел шибко ехать, чтоб
ночью как-нибудь не опрокинуться, и ужасно надоел мне своими докучными расспросами и рассуждениями.
Буран свирепел час от часу. Бушевал всю
ночь и весь следующий день, так что не было никакой
езды. Глубокие овраги делались высокими буграми…
За одиннадцать лет, при ежедневной
езде, наверное, было пережито немало интересных приключений. В ясные летние и в суровые осенние
ночи или зимою, когда тройку с воем кружит злая метель, трудно уберечься от страшного, жуткого. Небось не раз носили лошади, увязал в промоине тарантас, нападали злые люди, сбивала с пути вьюга…
Часов в пять утра, после морозной
ночи и утомительной
езды, я сижу в избе вольного ямщика, в горнице, и пью чай.
Мягкой и липкой ватой сыплются клочья снега, и отвесно, и вбок, и покрывают побурелые от
езды улицы новым рыхлым слоем. Сквозь замутившуюся мглу
ночи бледно мигают фонари. Всякий звук заглушён и подавлен; чуть слышно ерзанье полозьев и топот пешеходов по тротуарам.
— Грязно теперь ехать, Василий Сергеич, — сказал он, когда на берегу запрягали лошадей. — Погодили бы ездить еще недельки с две, пока суше станет. А то и вовсе бы не ездили… Ежели бы толк какой от
езды был, а то, сами изволите знать, люди веки вечные ездят, и днем и
ночью, а всё никакого толку. Право!
Скоро скрылась Варшава и Прага в мглистой дали. Потянулась белая однообразная дорога. Санный путь еще не совсем установился. Кочки и выбоины попадались на каждом шагу и награждали Суворова беспрерывными толчками. Не привыкший к продолжительной
езде в крытом экипаже, он то и дело вскрикивал, но все же решил продолжать путь безостановочно, отдыхая только по
ночам.
А по
ночам, когда Владимир Михайлович работал и только дребезжание стекол от уличной
езды нарушало тишину, собака чутко дремала возле него и пробуждалась при малейшем его движении.
«Переждем хоть время
ночи;
Ветер встал от полуночи;
Хладно в поле, бор шумит;
Месяц тучами закрыт». —
«Ветер буйный перестанет;
Стихнет бор, луна проглянет;
Едем, нам сто верст
езды.
Слышишь? Конь грызет бразды,
Бьет копытом с нетерпенья.
Миг нам страшен замедленья...
Князь Андрей, несмотря на быструю
езду и бессонную
ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне.