Неточные совпадения
К огорчению Харитона Артемьича, первый
номер «Запольского курьера» вышел без всяких ругательств, а в программе были напечатаны какие-то непонятные слова: о народном хозяйстве, об образовании, о насущных нуждах края, о будущем земстве и т. д. Первый
номер все-таки произвел некоторую сенсацию: обругать
никого не обругали, но это еще не значило, что не обругают потом. В банке новая газета имела свои последствия. Штофф сунул
номер Мышникову и проговорил с укоризной...
— В субботу, выпустив
номер, — рассказал Пятницкий, — я пошел сюда, в «Палермо» (редакция была почти рядом, на Петровке). Сижу за пивом, вдруг вбегает взбешенный Миллер — глаза сверкают, губы дрожат, в руках газета. Сел со мной, больше
никого в комнате этой не было, положил передо мной газету, левой рукой тычет в нос, а правой вцепился мне в плечо и шепчет, точь-в-точь как Отелло Дездемоне: «Платок! Платок...
Всю розничную торговлю в Москве того времени держал в своих руках крупный оптовик Петр Иванович Ласточкин, имевший газетную торговлю у Сретенских ворот и на Моховой. Как и почему, —
никто того тогда не знал, — П.И. Ласточкин, еще в 4 часа утра, в типографии взял несколько тысяч
номеров «Жизни» вместо двухсот экземпляров, которые брал обычно. И не прогадал.
— Молодость прошла — отлично… — злобно повторял я про себя. — Значит, она
никому не нужна; значит, выпал скверный
номер; значит, вообще наплевать. Пусть другие живут, наслаждаются, радуются… Черт с ними, с этими другими. Все равно и жирный король и тощий нищий в конце концов сделаются достоянием господ червей, как сказал Шекспир, а в том числе и другие.
Треплев. В городе, на постоялом дворе. Уже дней пять, как живет там в
номере. Я было поехал к ней, и вот Марья Ильинишна ездила, но она
никого не принимает. Семен Семенович уверяет, будто вчера после обеда видел ее в поле, в двух верстах отсюда.
Аркадина. Ах, что может быть скучнее этой вот милой деревенской скуки! Жарко, тихо,
никто ничего не делает, все философствуют… Хорошо с вами, друзья, приятно вас слушать, но… сидеть у себя в
номере и учить роль — куда лучше!
Не зная лично меня и не зная, кто написал эту статейку, он сказал один раз в моем присутствии: «
Никто еще, никогда не говаривал обо мне, то есть о моем даровании, так верно, как говорит, в последнем
номере „Московского вестника“, какой-то неизвестный барин».
И вот однажды идет утренняя, почти
никому не нужная репетиция. Все вялы, скучны, обозлены: и артисты, и животные, и конюхи. У всех главное на уме: «Что будем сегодня есть?» Вдруг приходит из города старый Винценто, третьестепенный артист; был он помощником режиссера, да еще выпускали его самым последним
номером в вольтижировке, на затычку. Приходит и кричит...
Когда его партнер в ярко-шелковом костюме, расшитом атласными бабочками и сверкающими блестками, предлагал ему показать публике новый
номер, он, так и быть, соглашался, — «раз вышел на манеж, надо же работать!» — но соглашался с унынием и недоверием: «Все равно это
никому не интересно».
Многие из больных видели, когда его переносили вместе с постелью в отдельный
номер; несли его головою вперед, и он был неподвижен, только темные впавшие глаза переходили с предмета на предмет, и было в них что-то такое безропотно-печальное и жуткое, что
никто из больных не выдерживал их взгляда — и отворачивался.
Также иногда в понедельник, в среду или в пятницу, в так называемые «пустые» дни, выпускали Пьера работать на туго натянутом корабельном канате; старый
номер,
никого не удивляющий даже в Италии, в этой родине цирка, где цирковую работу любят и понимают. Но мы, цирковые, стоя за униформой, этого
номера никогда не пропускали. Десять сальто-мортале на канате с балансиром в руках — это не шутка. Этого, пожалуй, кроме Пьера,
никто бы не мог сделать в мире.
Бывал в шестьдесят четвертом
номере студент Каруев, всегда ровный, всегда веселый и слегка высокомерный. При нем все несколько менялось: пелись только хорошие песни,
никто не дразнил Райко, и силач Толкачев, не знавший границ ни в наглости, ни в раболепстве, услужливо помогал ему надевать пальто. А Каруев иногда умышленно забывал поздороваться с ним и заставлял его делать фокусы, как ученую собаку...
Заперт
номер Дмитрия Петровича, и
никто не знает, куда он уехал.
Когда он жил в Варшаве, в том самом коридоре, где был его
номер, убили поляка, которого жонд заподозрил в шпионстве, и никогда
никто не был арестован по этому делу.
Одни нанимали офицеры, которые имели постоянное пребывание в городе, а другие
номера содержались для временно прибывающих из деревенских стоянок, и эти
никому из посторонних людей не передавались, а так и шли все «под офицеров».
Едва за комиссаром затворилась дверь
номера, как Савин запер ее на ключ, быстро оделся в верхнее платье и выпрыгнул из окна. По счастию, этот оригинальный выход из гостиницы не был
никем замечен.