Неточные совпадения
Стон ужаса пробежал по толпе: его спина была синяя полосатая рана, и по этой-то ране его следовало бить кнутом. Ропот и мрачный вид собранного народа заставили полицию торопиться,
палачи отпустили законное число ударов, другие заклеймили, третьи сковали ноги, и дело казалось оконченным. Однако сцена эта поразила жителей; во всех кругах Москвы говорили об ней. Генерал-губернатор донес об этом государю. Государь велел назначить
новый суд и особенно разобрать дело зажигателя, протестовавшего перед наказанием.
Первою жертвой
нового главного управляющего сделался
Палач, чего и нужно было ожидать.
В своей
новой должности Ефим Андреич имел право занять казенную квартиру
Палача на самом руднике, что он и сделал.
Мухина спасло то, что старый
Палач еще не забыл жигаля Елеску и не особенно притеснял
нового рабочего.
Рачителиха еще смотрела крепкою женщиной лет пятидесяти. Она даже не взглянула на
нового гостя и машинально черпнула мерку прямо из открытой бочки. Только когда
Палач с жадностью опрокинул стакан водки в свою пасть, она вгляделась в него и узнала. Не выдавая себя, она торопливо налила сейчас же второй стакан, что заставило
Палача покраснеть.
Казнь должна была совершиться в селе. И, вернувшись в воскресенье от обедни, Маланья, в
новом платье и
новых башмаках, доложила барыне, что строят виселицу и к середе ждут
палача из Москвы и что воют семейные не переставая, по всей деревне слышно.
Сам преступник сидел, понурив голову, и, только по временам поворачивая ее назад, взглядывал на жену; на тех же дрогах сидел, спустив с них ноги,
палач в плисовых
новых штанах, в красной рубахе и в легонькой, как бы кучерской поддевке.
И в хаос ярких, но незаконченных образов, угнетавших Цыганка своею стремительностью, ворвался
новый: как хорошо быть
палачом в красной рубахе.
Это было
новое чувство — чувство спокойного и бесповоротного осуждения; если бы топор в руке
палача мог чувствовать, он, вероятно, чувствовал бы себя так же — холодный, острый, блестящий и спокойный топор.
— Так ты говоришь, что Яшка повесился, сам себя предал казни? Как будто на его шею не достало бы у нас другой петли, не нашлось бы и на его долю
палача! Али затруднять не пожелал? Чуял, собака, что не стоит
новой веревки. Исполать ему, добру молодцу!
Отцу он оставил «грамотку», в которой объяснял, что не может продолжать жить среди потоков крови неповинных, проливаемой рукой его отца, что «сын
палача» — он не раз случайно подслушал такое прозвище — должен скрыться от людей, от мира. Он умолял далее отца смирить свою злобу, не подстрекать царя к
новым убийствам, удовольствоваться нажитым уже добром и уйти от двора молиться.
Ничком и навзничь лежавшие тела убитых, поднятые булавы и секиры на
новые жертвы, толпа обезумевших
палачей, мчавшихся кто без шапки, кто нараспашку, с засученными рукавами, обрызганными кровью руками, которая капала с них, — все это представляло поразительную картину.
— Благое же начало ты этому спасению сделал, послав своего старца в стан русский под
Новый Городок с подметным письмом! Чего лучше? В нем обещал предать меня, обманщика, злодея, беглеца, прямо в руки
палача Томилы. Я копаю русским яму; голову мою Шереметев купил бы ценою золота; сам царь дорого бы заплатил за нее! И за эту кровную услугу ты же требовал награды: не тревожить твоих домочадцев зарубежных. То ли самое писал ты тогда?
До сих пор не было у нас
палача, посвятите его в
новый, высокий сан.
Шум, ропот, визг, вопли убиваемых, заздравные окрики, гик, смех и стон умирающих — все слилось вместе в одну страшную какофонию. Ничком и навзничь лежавшие тела убитых, поднятые булавы и секиры на
новые жертвы, толпа обезумевших
палачей, мчавшихся: кто без шапки, кто нараспашку с засученными рукавами, обрызганными кровью руками, которая капала с них, — все это представляло поразительную картину.