Неточные совпадения
По моему же личному взгляду, если хотите, даже нечто и сделано: распространены
новые, полезные мысли, распространены некоторые
новые, полезные сочинения, вместо прежних мечтательных и романических;
литература принимает более зрелый оттенок; искоренено и осмеяно много вредных предубеждений…
«Каждый пытается навязать тебе что-нибудь свое, чтоб ты стал похож на него и тем понятнее ему. А я — никому, ничего не навязываю», — думал он с гордостью, но очень внимательно вслушивался в суждения Спивак о
литературе, и ему нравилось, как она говорит о
новой русской поэзии.
Из Петербурга Варвара приехала заметно похорошев; под глазами, оттеняя их зеленоватый блеск, явились интересные пятна; волосы она заплела в две косы и уложила их плоскими спиралями на уши, на виски, это сделало лицо ее шире и тоже украсило его. Она привезла широкие платья без талии, и, глядя на них, Самгин подумал, что такую одежду очень легко сбросить с тела. Привезла она и
новый для нее взгляд на
литературу.
—
Новое течение в
литературе нашей — весьма показательно. Говорят, среди этих символистов, декадентов есть талантливые люди. Литературный декаданс указывал бы на преждевременное вырождение класса, но я думаю, что у нас декадентство явление подражательное, юнцы наши подражают творчеству жертв и выразителей психического распада буржуазной Европы. Но, разумеется, когда подрастут — выдумают что-нибудь свое.
И, стремясь возвыситься над испытанным за этот день, — возвыситься посредством самонасыщения словесной мудростью, — Самгин повторил про себя фразы недавно прочитанного в либеральной газете фельетона о текущей
литературе; фразы звучали по-новому задорно, в них говорилось «о духовной нищете людей, которым жизнь кажется простой, понятной», о «величии мучеников независимой мысли, которые свою духовную свободу ценят выше всех соблазнов мира».
— Вот видите: мне хочется пройти с Марфенькой практически историю
литературы и искусства. Не пугайтесь, — поспешил он прибавить, заметив, что у ней на лице показался какой-то туман, — курс весь будет состоять в чтении и разговорах… Мы будем читать все, старое и
новое, свое и чужое, — передавать друг другу впечатления, спорить… Это займет меня, может быть, и вас. Вы любите искусство?
Выросши из периода шалостей, товарищи поняли его и окружили уважением и участием, потому что, кроме характера, он был авторитетом и по знаниям. Он походил на немецкого гелертера, знал древние и
новые языки, хотя ни на одном не говорил, знал все
литературы, был страстный библиофил.
И нам смешно читать, когда в современной французской
литературе «engagement» считается чем-то
новым.
И мы имеем все основания полагать мировую миссию России в ее духовной жизни, в ее духовном, а не материальном универсализме, в ее пророческих предчувствиях
новой жизни, которыми полна великая русская
литература, русская мысль и народная религиозная жизнь.
Я был раза два-три; он говорил о
литературе, знал все
новые русские книги, читал журналы, итак, мы с ним были как нельзя лучше.
Он должен был прежде всего выразить кризис миросозерцания интеллигенции, духовные искания того времени, идеализм, движение к христианству,
новое религиозное сознание и соединить это с
новыми течениями в
литературе, которые не находили себе места в старых журналах, и с политикой левого крыла Союза освобождения, с участием более свободных социалистов.
Творческий подъем в
литературе начала XX века обогатил меня
новыми темами, усложнил мою мысль.
В конце концов под обвинение в романтизме подпадало все, что было значительного, талантливого, оригинального в мировой
литературе и мысли
новых веков, особенно XIX века, ненавистного для врагов романтизма.
Это было время
нового эстетического сознания и
новых течений в
литературе и искусстве.
У капитана была давняя слабость к «науке» и «
литературе». Теперь он гордился, что под соломенной крышей его усадьбы есть и «
литература» (мой брат), и «наука» (студент), и вообще — умная
новая молодежь. Его огорчало только, что умная молодежь как будто не признает его и жизнь ее идет особой струей, к которой ему трудно примкнуть.
Но в сущности и романтизм, и печоринство уже выдохлись в тогдашней молодежи. Ее воображением завладевали образы, выдвигаемые тогдашней «
новой»
литературой, стремившейся по — своему ответить на действительные вопросы жизни.
Брат сначала огорчился, по затем перестал выстукивать стопы и принялся за серьезное чтение: Сеченов, Молешотт, Шлоссер, Льюис, Добролюбов, Бокль и Дарвин. Читал он опять с увлечением, делал большие выписки и порой, как когда-то отец, кидал мне мимоходом какую-нибудь поразившую его мысль, характерный афоризм, меткое двустишие, еще, так сказать, теплые, только что выхваченные из
новой книги. Материал для этого чтения он получал теперь из баталионной библиотеки, в которой была вся передовая
литература.
Политически журнал был левого, радикального направления, но он впервые в истории русских журналов соединял такого рода социально-политические идеи с религиозными исканиями, метафизическим миросозерцанием и
новыми течениями в
литературе.
Деятели русской революции жили идеями Чернышевского, Плеханова, материалистической и утилитарной философией, отсталой тенденциозной
литературой, они не интересовались Достоевским, Л. Толстым, Вл. Соловьевым, не знали
новых движений западной культуры.
Символисты сознавали себя
новым течением и были в конфликте с представителями старой
литературы.
Через три года явилось второе произведение Островского: «Свои люди — сочтемся»; автор встречен был всеми как человек совершенно
новый в
литературе, и немедленно всеми признан был писателем необычайно талантливым, лучшим, после Гоголя, представителем драматического искусства в русской
литературе.
Впоследствии, когда я уже был студентом, а потом петербургским чиновником, приезжавшим в отпуск, я всегда спешил повидаться с Чичаговым: прочесть ему все, что явилось
нового в
литературе, и поделиться с ним моими впечатлениями, молодыми взглядами и убеждениями.
— Это совсем другое! — произнес Неведомов, как бы даже удивленный этим сравнением. — Виктор Гюго больше всего обязан своей славой тому, что явился тотчас после бесцветной, вялой послереволюционной
литературы и, действительно, в этом бедном французском языке отыскал
новые и весьма сильные краски.
Так вот оно как. Мы, русские, с самого Петра I усердно"учим по-немецку"и все никакого случая поймать не можем, а в Берлине уж и теперь"случай"предвидят, и, конечно, не для того, чтоб читать порнографическую
литературу г. Цитовича, учат солдат"по-русску". Разумеется, я не преминул сообщить об этом моим товарищам по скитаниям, которые нашли, что факт этот служит
новым подтверждением только что формулированного решения: да, Берлин ни для чего другого не нужен, кроме как для человекоубивства.
Было время, когда в
литературе довольно ходко пропагандировалось, что России предстоит возвестить миру"
новое слово".
Француз усовершенствовал наконец воспитание Юлии тем, что познакомил ее уже не теоретически, а практически с
новой школой французской
литературы. Он давал ей наделавшие в свое время большого шуму: «Le manuscrit wert», «Les sept péchés capitaux», «L’âne mort» [«Зеленая рукопись» (Гюстава Друино), «Семь смертных грехов» (Эжена Сю), «Мертвый осел» (Жюля Жанена) (франц.)] и целую фалангу книг, наводнявших тогда Францию и Европу.
И в этот день, когда граф уже ушел, Александр старался улучить минуту, чтобы поговорить с Наденькой наедине. Чего он не делал? Взял книгу, которою она, бывало, вызывала его в сад от матери, показал ей и пошел к берегу, думая: вот сейчас прибежит. Ждал, ждал — нейдет. Он воротился в комнату. Она сама читала книгу и не взглянула на него. Он сел подле нее. Она не поднимала глаз, потом спросила бегло, мимоходом, занимается ли он
литературой, не вышло ли чего-нибудь
нового? О прошлом ни слова.
В последнее время в нашей
литературе после тщетного искания «
новых людей» начали выводить юношей, решившихся во что бы то ни стало быть свежими… свежими, как фленсбургские устрицы, привозимые в С.-Петербург…
Успех этой вещицы превзошел все ожидания. Все называли Фаинушку умницей и поздравляли
литературу с
новым свежим дарованием. А Глумов не выдержал и крикнул: ах, милая! Но, главным образом, всех восхитила мысль, что если бы все так писали, тогда цензорам нечего было бы делать, а следовательно, и цензуру можно бы упразднить. А упразднивши цензуру, можно бы и опять.
— Вот что, молодой человек, — советовал полковник, интересовавшийся моей работой, — я давно болтаюсь около
литературы и выработал свою мерку для каждой
новой вещи. Возьмите страницу и сосчитайте сколько раз встречаются слова «был» и «который». Ведь в языке — весь автор, а эти два словечка рельефно показывают, какой запас слов в распоряжении данного автора. Языку, конечно, нельзя выучиться, но нужно относиться к нему с крайней осторожностью. Нужна строгая школа, то, что у спортсменов называется тренировкой.
— Экое веретено, экая скотина!.. Такой мерзавец, то ни приедет
новый человек, он всегда ходит, всех смущает. Мстит все нам. Ну, да погоди он себе: он нынче, говорят, стал ночами по заборам мелом всякие пасквили на губернатора и на меня сочинять; дай срок, пусть его только на этой обличительной
литературе изловят, уж я ему голову сорву.
Экономия и недосуги этих господ, признаюсь, меня жестоконько покоробили; но, думаю, может быть это только в чиновничестве загостилось старое кривлянье на
новый лад. Дай-ка заверну в другие углы; поглазею на
литературу: за что так на нее жалуются?
Ходил в театр: давали пьесу, в которой показано народное недоверие к тому, что
новая правда воцаряется. Одно действующее лицо говорит, что пока в лежащих над Невою каменных «свинтусах» (сфинксах) живое сердце не встрепенется, до тех пор все будет только для одного вида. Автора жесточайше изругали за эту пьесу. Спрашивал сведущих людей: за что же он изруган? За то, чтобы правды не говорил, отвечают… Какая дивная
литература с ложью в идеале!
Очевидно, что критика, делающаяся союзницей школяров и принимающая на себя ревизовку литературных произведений по параграфам учебников, должна очень часто ставить себя в такое жалкое положение: осудив себя на рабство пред господствующей теорией, она обрекает себя вместе с тем и на постоянную бесплодную вражду ко всякому прогрессу, ко всему
новому и оригинальному в
литературе.
Он соответствует
новой фазе нашей народной жизни, он давно требовал своего осуществления в
литературе, около него вертелись наши лучшие писатели; но они умели только понять его надобность и не могли уразуметь и почувствовать его сущности; это сумел сделать Островский.
С появлением улицы
литература, в смысле творческом, не замедлила совсем сойти со сцены, отчасти за недоступностью
новых мотивов для разработки, отчасти за общим равнодушием ко всему, что не прикасается непосредственно к уличному галдению.
— А вот почему. Я недавно переезжал через Оку на пароме с каким-то барином. Паром пристал к крутому месту: надо было втаскивать экипажи на руках. У барина была коляска претяжелая. Пока перевозчики надсаживались, втаскивая коляску на берег, барин так кряхтел, стоя на пароме, что даже жалко его становилось… Вот, подумал я,
новое применение системы разделения работ! Так и нынешняя
литература: другие везут, дело делают, а она кряхтит.
Кроме любви к
литературе и к театру, которая соединяла меня с Александром Панаевым, скоро открылась
новая общая склонность: натуральная история и собирание бабочек; эта склонность развилась, впрочем, вполне следующею весною.
Потом я завел серьезный разговор с ним о
новом цензурном уставе и доказывал ему, что если буквально его держаться и все толковать в дурную сторону, на что устав давал полное право цензору, то мы уничтожим
литературу, что я намерен толковать все в хорошую сторону.
Убедительным доказательством, что
новый устав не внушал опасений и не стеснял
литературы, — служили три просьбы об издании
новых журналов с будущего 1828 года.
В самом деле, — как чувствуется веяние
новой жизни, когда, по прочтении Обломова, думаешь, что вызвало в
литературе этот тип.
Подметить эти
новые фазы его существования, определить сущность его
нового смысла — это всегда составляло громадную задачу, и талант, умевший сделать это, всегда делал существенный шаг вперед в истории нашей
литературы.
Обломов есть лицо не совсем
новое в нашей
литературе; но прежде оно не выставлялось пред нами так просто и естественно, как в романе Гончарова.
К моему удивлению, Гаврило Степаныч порядочно знал политическую экономию, читал Адама Смита, Милля, Маркса и постоянно жалел только о том, что, не зная
новых языков, он не может пользоваться богатой европейской
литературой по разным экономическим вопросам из первых рук, а не дожидаясь переводов на русский язык; в статистике Гаврило Степаныч был как у себя дома, читал Кетле и Кольба, а работы русского профессора Янсона он знал почти наизусть.
Комедия «Горе от ума» держится каким-то особняком в
литературе и отличается моложавостью, свежестью и более крепкой живучестью от других произведений слова. Она как столетний старик, около которого все, отжив по очереди свою пору, умирают и валятся, а он ходит, бодрый и свежий, между могилами старых и колыбелями
новых людей. И никому в голову не приходит, что настанет когда-нибудь и его черед.
Желая присвоить России лучшие творения древней и
новой чужестранной
Литературы, Она учредила Комиссию для переводов, определила награду для трудящихся — и скоро почти все славнейшие в мире Авторы вышли на языке нашем, обогатили его
новыми выражениями, оборотами, а ум Россиян
новыми понятиями.
Таким образом, во все время царствования Екатерины русская
литература постоянно повторяла ту мысль, что писателям дана полная свобода откровенно высказывать все, что угодно. Мысль эта сделалась постоянным и непреложным мнением и много раз высказывалась и впоследствии, долго спустя после смерти Екатерины. Так, например, Карамзин в своей записке «О старой и
новой России», указавши на свободу печати при Екатерине, приводит даже и объяснение этого явления в таком виде...
Когда нам указывают на
новое направление
литературы, на ее серьезность, на ее влияние в обществе — мы всегда припоминаем стих...
Литература потянулась как-то сонно и вяло;
новых органов литературных не являлось, да и старые-то едва-едва плелись, мурлыча читателям какие-то сказочки; о живых вопросах вовсе перестали говорить; появились какие-то библиографические стремления в науке; прежние деятели замолкли или стали выть по-волчьи.
В то самое время, как «Морской сборник» поднял вопрос о воспитании и Пирогов произнес великие слова: «Нужно воспитать человека!», — в то время, как университеты настежь распахнули двери свои для жаждущих истины, в то время, как умственное движение в
литературе, преследуя титаническую работу человеческой мысли в Европе, содействовало развитию здравых понятий и разрешению общественных вопросов: — в это самое время сеть железных дорог готовилась уже покрыть Россию во всех направлениях и начать
новую эру в истории ее путей сообщения; свободная торговля получила могущественное развитие с понижением тарифа; потянулась к нам вереница купеческих кораблей и обозов; встрепенулись и зашумели наши фабрики; пришли в обращение капиталы; тучные нивы и благословенная почва нашей родины нашли лучший сбыт своим богатым произведениям.