Неточные совпадения
20) Угрюм-Бурчеев, бывый прохвост. [Искаженное наименование «профоса» — солдата в
армии XVIII века, убиравшего нечистоты и приводившего в исполнение приговоры о телесном наказании.] Разрушил старый город и построил другой на
новом месте.
Похвастался отлично переплетенной в зеленый сафьян, тисненный золотом, книжкой Шишкова «Рассуждение о старом и
новом слоге» с автографом Дениса Давыдова и чьей-то подписью угловатым почерком, начало подписи было густо зачеркнуто, остались только слова: «…за сие и был достойно наказан удалением в
армию тысяча восемьсот четвертого году».
— Помилуй, мамо! зачем губишь верный народ? чем прогневили? Разве держали мы руку поганого татарина; разве соглашались в чем-либо с турчином; разве изменили тебе делом или помышлением? За что ж немилость? Прежде слышали мы, что приказываешь везде строить крепости от нас; после слышали, что хочешь поворотить в карабинеры;теперь слышим
новые напасти. Чем виновато запорожское войско? тем ли, что перевело твою
армию через Перекоп и помогло твоим енералам порубать крымцев?..
Люди занимаются делом, обсуждают
новый закон о книгопечатании, предпринимают реорганизацию
армий и флотов, а к ним лезут с протестами против бесповоротного удара судьбы!
Во всё это время приятели, а более всего то заднее чувство недовольства
новым, которое является при каждой перемене положения, успели убедить его в том, что он сделал величайшую глупость, поступив в действующую
армию.
Пускаются в дело все искусства от архитектуры до поэзии для воздействия на души людей и для одурения их, и воздействие это происходит неперестающее. Особенно очевидна эта необходимость гипнотизирующего воздействия на людей для приведения их в состояние одурения на деятельности
армии спасения, употребляющей
новые, не привычные нам приемы труб, барабанов, песней, знамен, нарядов, шествий, плясок, слез и драматических приемов.
Со всеми возмутительными мерами побуждения кое-какие полукалеки, наконец, были забриты и началась
новая мука с их устройством к делу. Вдруг сюрпризом начало обнаруживаться, что евреи воевать не могут. Здесь уже ваш Николай Семенович Мордвинов никакой помощи нам оказать не мог, а военные люди струсили, как бы «не пошел портеж в
армии». Жидки же этого, разумеется, весьма хотели и пробовали привесть в действо хитрость несказанную.
Предположено было: пользуясь замешательством, произведенным Пугачевым, произвести
новое восстание в Польше и в белорусских воеводствах, отошедших по первому разделу во владение России, самой же принцессе, вместе с Радзивилом, ехать в Константинополь и оттуда послать в русскую
армию, находившуюся в Турции, воззвание, в котором предъявить свои права на престол, занимаемый Екатериной.
Да, да, она попросит своего неожиданного
нового знакомого отвести ее к ней… к этой Ольге и та укажет ей путь, как ей устроиться в качестве сестры милосердия в действующую
армию, на войну.
— Теперь вы будете отправлены на фронт, в передовую линию, и там, в боях за рабочее дело, искупите свою вину. Я верю, что скоро мы опять сможем назвать вас нашими товарищами… — А третьего мы все равно отыщем, и ему будет расстрел… Товарищи! — обратился он к толпе. — Мы сегодня уходим. Красная
армия освободила вас от гнета ваших эксплуататоров, помещиков и хозяев. Стройте же
новую, трудовую жизнь, справедливую и красивую!
И только
новые случаи, подобные описанному, да то, что в неприятельской
армии два отряда действительно перебили друг друга почти поголовно, дойдя ночью до рукопашной схватки, дает мне право думать, что тут была ошибка.
Интенданты были очень горды, что опоздали с ними всего на месяц: в русско-турецкую войну полушубки прибыли в
армию только в мае [Впрочем, как впоследствии выяснилось, особенно гордиться было нечего: большое количество полушубков пришло в
армию даже не в мае, а через год после заключения мира. «
Новое Время» сообщало в ноябре 1906 года: «В Харбин за последнее время продолжают прибывать как отдельные вагоны, так и целые поезда грузов интендантского ведомства, состоящих главным образом из теплой одежды.
Многие мундиры, полушубки и валенки были уж так заношены, что совершенно не годились в дело. Написали требование на
новые вещи. И тут открылось поразительное обстоятельство: запаса теплой одежды в
армии больше не было!
Было горькое разочарование. И слухи пошли уж совсем другие: решено сформировать
новую трехсоттысячную
армию для Кореи, построить
новый огромный флот; Япония рассчитывает воевать еще в течение всего 1905 года…
Но вот чего совершенно было невозможно понять: уже в течение месяца Мукден был центром всей нашей
армии; госпиталями и врачами
армия была снабжена даже в чрезмерном изобилии; и тем не менее санитарное начальство никак не умело или не хотело устроить в Мукдене постоянного госпиталя; оно довольствовалось тем, что хватало за полы проезжие госпитали и водворяло их в свои бараки впредь до случайного появления в его кругозоре
новых госпиталей. Неужели все это нельзя было устроить иначе?
Желая скрыть свое настоящее имя, он выдал себя за трабантского офицера Кикбуша, только что вчера прибывшего из
армии королевской с известиями к генерал-вахтмейстеру о
новых победах и теперь, по исполнении своего дела, возвращающегося в
армию; присовокупил, что между тем ему дано от генерала поручение заехать по дороге в Гельмет и доложить баронессе о немедленном приезде его превосходительства; что он остановлен у корчмы видом необыкновенной толпы, угадал тайну актеров и просит позволения участвовать в их шутке.
Говорили они о французской
армии, о ее готовности, вооружении, а особенно о будущем поражении немцев и
новом величии Франции.
— Да, да, — поспешно заговорил государь, — тем более, что нам придется серьезно обдумать меры усиления войск, положение европейских государств меня сильно тревожит, надо ожидать
новых осложнений, которые могут привести к
новых войнам, надо отыскать средства усилить
армию без обременения государства, так как Гурьев все жалуется на плохие финансы.
Великий князь Николай Павлович одобрил это решение своего брата Михаила и даже отправил к нему генерала Толля, начальника главного штаба первой
армии, главная квартира которой находилась в Могилеве на Днестре, прибывшего в столицу с тайным поручением к
новому императору от главнокомандующего этой
армией, графа Сакена, выразив ему желание, чтобы он оставался в Неннале с великим князем, под предлогом, что они ожидают императора.
Армия «комиссионеров» не редела от этих потерь,
новые члены прибывали в усиленной пропорции — все слои столичного общества выбрасывали в нее своих так или иначе свихнувшихся представителей: и уволенный без права поступления на службу чиновник, и выключенный из духовного причетник, и выгнанный из полка офицер, разорившийся помещик, сбившийся с настоящей дороги дворянин, порой даже титулованный — все, что делалось подонками столицы, — все они были «комиссионерами».
Вскоре к нему присоединились десятки других отозванных от «кормления» служак, и они составили чуть не целую
армию «недовольных»
новыми порядками и ликующих при малейшей неудаче, ошибке или невинном промахе «
новых деятелей».
Получив власть, они начали безуспешно исправлять некоторые свои ошибки, например, пытались возродить
армию, но наряду с этим делали все
новые и
новые ошибки.
Несмотря на то, что дипломаты еще твердо верили в возможность мира и усердно работали с этою целью, несмотря на то. что император Наполеон сам писал письмо императору Александру, называя его Monsieur mon frère [Государь брат мой] и искренно уверяя, что он не желает войны, и что всегда будет любить и уважать его — он ехал к
армии и отдавал на каждой станции
новые приказания, имевшие целью торопить движение
армии от запада к востоку.
Кроме этих поименованных лиц, русских и иностранцев (в особенности иностранцев, которые с смелостью, свойственною людям в деятельности среди чужой среды, каждый день предлагали
новые неожиданные мысли), было еще много лиц второстепенных, находившихся при
армии потому, что тут были их принципалы.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения предложив совершенно
новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) необъяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению,
армия должна была соединившись ожидать неприятеля.
Разговор с графом Растопчиным, его тон озабоченности и поспешности, встреча с курьером, беззаботно рассказывавшим о том, как дурно идут дела в
армии, слухи о найденных в Москве шпионах, о бумаге, ходящей по Москве, в которой сказано, что Наполеон до осени обещает быть в обеих русских столицах, разговор об ожидаемом на завтра приезде государя ― всё это с
новою силой возбуждало в Пьере то чувство волнения и ожидания, которое не оставляло его со времени появления кометы и в особенности с начала войны.
Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам
новой науки — стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив
армии, подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник гошпиталей, — куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо, государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть и не один, а несколько) предлагает
новый проект, диаметрально-противуположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противуположное тому, что́ говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал, все описывают различно положение неприятельской
армии.
Кончить русскую революцию может лишь русское крестьянство, лишь народившаяся в самой революции
новая буржуазия, лишь красная
армия, опомнившаяся от своего кровавого бреда, лишь
новая интеллигенция, духовно углубившаяся в трагическом опыте революции и стяжавшая себе
новые положительные идеи.
На вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург для угрожания сей столице, в которой не могло остаться много войска, ибо с вверенною вам
армиею, действуя с решительностью и деятельностью, вы имеете все средства отвратить сие
новое несчастие.
Дело же очевидно было так: позиция была избрана по реке Колоче, пересекающей большую дорогу не под прямым, а под острым углом, так что левый фланг был в Шевардине, правый около селения
Нового и центр в Бородине, при слиянии рек Колочи и Войны. Позиция эта, под прикрытием реки Колочи, для
армии, имеющей целью остановить неприятеля, движущегося по Смоленской дороге к Москве, очевидна для всякого, кто посмотрит на Бородинское поле, забыв о том, как произошло сражение.
Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш-Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к
армии и начала
новой кампании.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение, и потом в
армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился
новый, требовавшийся деятель.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины
армии, и
новое сражение оказалось физически-невозможным.
Он рассказывал дамам, с шутливою улыбкой на губах, последнее — в среду — заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым,
новым петербургским военным генерал-губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из
армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным.
В вечер 26-го августа, и Кутузов и вся русская
армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на
новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтоб он хотел кого-нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
В этот же день в квартире государя было получено известие о
новом движении Наполеона, могущем быть опасным для
армии, известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо объезжал с государем дрисские укрепления и доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef-d’oeuvre’ом [верхом совершенства] тактики, долженствующим погубить Наполеона, — что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской
армии.
Но вдруг в 1812-м году французами одержана победа под Москвой, Москва взята, и вслед за тем без
новых сражений не Россия перестала существовать, а перестала существовать 600-тысячная
армия, потом наполеоновская Франция. Натянуть факты на правила истории, сказать, что поле сражения в Бородине осталось за русскими, что после Москвы были сражения, уничтожившие
армию Наполеона, — невозможно.
Одна
армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и казалось бы тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что-нибудь выгодное и предпринять что-нибудь
новое. Но после четырехдневной остановки, толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу — по пробитому следу.