Неточные совпадения
Но как
ни строго хранили будочники вверенную им тайну, неслыханная весть об упразднении градоначальниковой головы в несколько
минут облетела весь город. Из обывателей многие плакали, потому что почувствовали себя сиротами и, сверх того, боялись подпасть под ответственность за то, что повиновались такому градоначальнику, у которого
на плечах вместо головы была пустая посудина. Напротив, другие хотя тоже плакали, но утверждали, что за повиновение их ожидает не кара, а похвала.
Между тем новый градоначальник оказался молчалив и угрюм. Он прискакал в Глупов, как говорится, во все лопатки (время было такое, что нельзя было терять
ни одной
минуты) и едва вломился в пределы городского выгона, как тут же,
на самой границе, пересек уйму ямщиков. Но даже и это обстоятельство не охладило восторгов обывателей, потому что умы еще были полны воспоминаниями о недавних победах над турками, и все надеялись, что новый градоначальник во второй раз возьмет приступом крепость Хотин.
Несмотря
на то что он не присутствовал
на собраниях лично, он зорко следил за всем, что там происходило. Скакание, кружение, чтение статей Страхова — ничто не укрылось от его проницательности. Но он
ни словом,
ни делом не выразил
ни порицания,
ни одобрения всем этим действиям, а хладнокровно выжидал, покуда нарыв созреет. И вот эта вожделенная
минута наконец наступила: ему попался в руки экземпляр сочиненной Грустиловым книги:"О восхищениях благочестивой души"…
И молодые и старые как бы наперегонку косили. Но, как они
ни торопились, они не портили травы, и ряды откладывались так же чисто и отчетливо. Остававшийся в углу уголок был смахнут в пять
минут. Еще последние косцы доходили ряды, как передние захватили кафтаны
на плечи и пошли через дорогу к Машкину Верху.
Несмотря
на то, что туалет, прическа и все приготовления к балу стоили Кити больших трудов и соображений, она теперь, в своем сложном тюлевом платье
на розовом чехле, вступала
на бал так свободно и просто, как будто все эти розетки, кружева, все подробности туалета не стоили ей и ее домашним
ни минуты внимания, как будто она родилась в этом тюле, кружевах, с этою высокою прической, с розой и двумя листками наверху ее.
Хотя Алексей Александрович и знал, что он не может иметь
на жену нравственного влияния, что из всей этой попытки исправления ничего не выйдет, кроме лжи; хотя, переживая эти тяжелые
минуты, он и не подумал
ни разу о том, чтоб искать руководства в религии, теперь, когда его решение совпадало с требованиями, как ему казалось, религии, эта религиозная санкция его решения давала ему полное удовлетворение и отчасти успокоение.
Ревность его в эти несколько
минут, особенно по тому румянцу, который покрыл ее щеки, когда она говорила с Весловским, уже далеко ушла. Теперь, слушая ее слова, он их понимал уже по-своему. Как
ни странно было ему потом вспоминать об этом, теперь ему казалось ясно, что если она спрашивает его, едет ли он
на охоту, то это интересует ее только потому, чтобы знать, доставит ли он это удовольствие Васеньке Весловскому, в которого она, по его понятиям, уже была влюблена.
В кабинете Алексей Александрович прошелся два раза и остановился у огромного письменного стола,
на котором уже были зажжены вперед вошедшим камердинером шесть свечей, потрещал пальцами и сел, разбирая письменные принадлежности. Положив локти
на стол, он склонил
на бок голову, подумал с
минуту и начал писать,
ни одной секунды не останавливаясь. Он писал без обращения к ней и по-французски, упоребляя местоимение «вы», не имеющее того характера холодности, который оно имеет
на русском языке.
Какая бы горесть
ни лежала
на сердце, какое бы беспокойство
ни томило мысль, все в
минуту рассеется;
на душе станет легко, усталость тела победит тревогу ума.
Я взошел в хату: две лавки и стол, да огромный сундук возле печи составляли всю ее мебель.
На стене
ни одного образа — дурной знак! В разбитое стекло врывался морской ветер. Я вытащил из чемодана восковой огарок и, засветив его, стал раскладывать вещи, поставив в угол шашку и ружье, пистолеты положил
на стол, разостлал бурку
на лавке, казак свою
на другой; через десять
минут он захрапел, но я не мог заснуть: передо мной во мраке все вертелся мальчик с белыми глазами.
В эту
минуту я встретил ее глаза: в них бегали слезы; рука ее, опираясь
на мою, дрожала; щеки пылали; ей было жаль меня! Сострадание — чувство, которому покоряются так легко все женщины, — впустило свои когти в ее неопытное сердце. Во все время прогулки она была рассеянна,
ни с кем не кокетничала, — а это великий признак!
Я помню, что в продолжение ночи, предшествовавшей поединку, я не спал
ни минуты. Писать я не мог долго: тайное беспокойство мною овладело. С час я ходил по комнате; потом сел и открыл роман Вальтера Скотта, лежавший у меня
на столе: то были «Шотландские пуритане»; я читал сначала с усилием, потом забылся, увлеченный волшебным вымыслом… Неужели шотландскому барду
на том свете не платят за каждую отрадную
минуту, которую дарит его книга?..
— Ваше сиятельство, — сказал Муразов, — кто бы
ни был человек, которого вы называете мерзавцем, но ведь он человек. Как же не защищать человека, когда знаешь, что он половину зол делает от грубости и неведенья? Ведь мы делаем несправедливости
на всяком шагу и всякую
минуту бываем причиной несчастья другого, даже и не с дурным намереньем. Ведь ваше сиятельство сделали также большую несправедливость.
В продолжение этого времени он имел удовольствие испытать приятные
минуты, известные всякому путешественнику, когда в чемодане все уложено и в комнате валяются только веревочки, бумажки да разный сор, когда человек не принадлежит
ни к дороге,
ни к сиденью
на месте, видит из окна проходящих плетущихся людей, толкующих об своих гривнах и с каким-то глупым любопытством поднимающих глаза, чтобы, взглянув
на него, опять продолжать свою дорогу, что еще более растравляет нерасположение духа бедного неедущего путешественника.
В ту же
минуту он предлагал вам ехать куда угодно, хоть
на край света, войти в какое хотите предприятие, менять все что
ни есть
на все, что хотите.
Не один господин большой руки пожертвовал бы сию же
минуту половину душ крестьян и половину имений, заложенных и незаложенных, со всеми улучшениями
на иностранную и русскую ногу, с тем только, чтобы иметь такой желудок, какой имеет господин средней руки; но то беда, что
ни за какие деньги, нижé имения, с улучшениями и без улучшений, нельзя приобресть такого желудка, какой бывает у господина средней руки.
Последние слова он уже сказал, обратившись к висевшим
на стене портретам Багратиона и Колокотрони, [Колокотрони — участник национально-освободительного движения в Греции в 20-х г. XIX в.] как обыкновенно случается с разговаривающими, когда один из них вдруг, неизвестно почему, обратится не к тому лицу, к которому относятся слова, а к какому-нибудь нечаянно пришедшему третьему, даже вовсе незнакомому, от которого знает, что не услышит
ни ответа,
ни мнения,
ни подтверждения, но
на которого, однако ж, так устремит взгляд, как будто призывает его в посредники; и несколько смешавшийся в первую
минуту незнакомец не знает, отвечать ли ему
на то дело, о котором ничего не слышал, или так постоять, соблюдши надлежащее приличие, и потом уже уйти прочь.
И
минуты две думал он, кинуть ли его
на расхищенье волкам-сыромахам или пощадить в нем рыцарскую доблесть, которую храбрый должен уважать в ком бы то
ни было. Как видит, скачет к нему
на коне Голокопытенко...
— Нет, не брежу… — Раскольников встал с дивана. Подымаясь к Разумихину, он не подумал о том, что с ним, стало быть, лицом к лицу сойтись должен. Теперь же, в одно мгновение, догадался он, уже
на опыте, что всего менее расположен, в эту
минуту, сходиться лицом к лицу с кем бы то
ни было в целом свете. Вся желчь поднялась в нем. Он чуть не захлебнулся от злобы
на себя самого, только что переступил порог Разумихина.
Несмотря
на эти странные слова, ему стало очень тяжело. Он присел
на оставленную скамью. Мысли его были рассеянны… Да и вообще тяжело ему было думать в эту
минуту о чем бы то
ни было. Он бы хотел совсем забыться, все забыть, потом проснуться и начать совсем сызнова…
В эту самую
минуту Амалия Ивановна, уже окончательно обиженная тем, что во всем разговоре она не принимала
ни малейшего участия и что ее даже совсем не слушают, вдруг рискнула
на последнюю попытку и с потаенною тоской осмелилась сообщить Катерине Ивановне одно чрезвычайно дельное и глубокомысленное замечание о том, что в будущем пансионе надо обращать особенное внимание
на чистое белье девиц (ди веше) и что «непременно должен буль одна такая хороши дам (ди даме), чтоб карашо про белье смотрель», и второе, «чтоб все молоды девиц тихонько по ночам никакой роман не читаль».
Он бы дал все
на свете, чтоб остаться одному; но он сам чувствовал, что
ни одной
минуты не пробудет один.
Раскольников не привык к толпе и, как уже сказано, бежал всякого общества, особенно в последнее время. Но теперь его вдруг что-то потянуло к людям. Что-то совершалось в нем как бы новое, и вместе с тем ощутилась какая-то жажда людей. Он так устал от целого месяца этой сосредоточенной тоски своей и мрачного возбуждения, что хотя одну
минуту хотелось ему вздохнуть в другом мире, хотя бы в каком бы то
ни было, и, несмотря
на всю грязь обстановки, он с удовольствием оставался теперь в распивочной.
Прошло
минут с десять. Было еще светло, но уже вечерело. В комнате была совершенная тишина. Даже с лестницы не приносилось
ни одного звука. Только жужжала и билась какая-то большая муха, ударяясь с налета об стекло. Наконец, это стало невыносимо: Раскольников вдруг приподнялся и сел
на диване.
Эта
минута была ужасно похожа, в его ощущении,
на ту, когда он стоял за старухой, уже высвободив из петли топор, и почувствовал, что уже «
ни мгновения нельзя было терять более».
И он опустился
на лавку, истощенный и обессиленный,
ни на кого не смотря, как бы забыв окружающее и глубоко задумавшись. Слова его произвели некоторое впечатление;
на минуту воцарилось молчание, но вскоре раздались прежний смех и ругательства...
— Не знаю, они
на той квартире должны; только хозяйка, слышно, говорила сегодня, что отказать хочет, а Катерина Ивановна говорит, что и сама
ни минуты не останется.
Он был как бы сам не свой. Он даже и
на месте не мог устоять одной
минуты,
ни на одном предмете не мог сосредоточить внимания; мысли его перескакивали одна через другую, он заговаривался; руки его слегка дрожали.
— Это, брат, невозможно; из чего ж я сапоги топтал! — настаивал Разумихин. — Настасьюшка, не стыдитесь, а помогите, вот так! — и, несмотря
на сопротивление Раскольникова, он все-таки переменил ему белье. Тот повалился
на изголовье и
минуты две не говорил
ни слова.
Раскольников почувствовал и понял в эту
минуту, раз навсегда, что Соня теперь с ним навеки и пойдет за ним хоть
на край света, куда бы ему
ни вышла судьба.
Старуха взглянула было
на заклад, но тотчас же уставилась глазами прямо в глаза незваному гостю. Она смотрела внимательно, злобно и недоверчиво. Прошло с
минуту; ему показалось даже в ее глазах что-то вроде насмешки, как будто она уже обо всем догадалась. Он чувствовал, что теряется, что ему почти страшно, до того страшно, что, кажется, смотри она так, не говори
ни слова еще с полминуты, то он бы убежал от нее.
Я бы
ни на одну
минуту не задумался предложить вам руку, но я женат.
Он улегся в темноте и долго вздыхал и охал; наконец захрапел, а я предался размышлениям, которые во всю ночь
ни на одну
минуту не дали мне задремать.
Хотелось, чтоб ее речь, монотонная — точно осенний дождь, перестала звучать, но Варвара украшалась словами еще
минут двадцать, и Самгин не поймал среди них
ни одной мысли, которая не была бы знакома ему. Наконец она ушла, оставив
на столе носовой платок, от которого исходил запах едких духов, а он отправился в кабинет разбирать книги, единственное богатство свое.
Варвара явилась после одиннадцати часов. Он услышал ее шаги
на лестнице и сам отпер дверь пред нею, а когда она, не раздеваясь, не сказав
ни слова, прошла в свою комнату, он, видя, как неверно она шагает, как ее руки ловят воздух, с
минуту стоял в прихожей, чувствуя себя оскорбленным.
В таких воспоминаниях он провел всю ночь, не уснув
ни минуты, и вышел
на вокзал в Петербурге полубольной от усталости и уже почти равнодушный к себе.
«Должно быть, есть какие-то особенные люди,
ни хорошие,
ни дурные, но когда соприкасаешься с ними, то они возбуждают только дурные мысли. У меня с тобою были какие-то
ни на что не похожие
минуты. Я говорю не о «сладких судорогах любви», вероятно, это может быть испытано и со всяким другим, а у тебя — с другой».
«Что ж это такое? — печально думал Обломов, —
ни продолжительного шепота,
ни таинственного уговора слить обе жизни в одну! Все как-то иначе, по-другому. Какая странная эта Ольга! Она не останавливается
на одном месте, не задумывается сладко над поэтической
минутой, как будто у ней вовсе нет мечты, нет потребности утонуть в раздумье! Сейчас и поезжай в палату,
на квартиру — точно Андрей! Что это все они как будто сговорились торопиться жить!»
Она крепко пожимала ему руку и весело, беззаботно смотрела
на него, так явно и открыто наслаждаясь украденным у судьбы мгновением, что ему даже завидно стало, что он не разделяет ее игривого настроения. Как, однако ж,
ни был он озабочен, он не мог не забыться
на минуту, увидя лицо ее, лишенное той сосредоточенной мысли, которая играла ее бровями, вливалась в складку
на лбу; теперь она являлась без этой не раз смущавшей его чудной зрелости в чертах.
И теперь я уже
ни на что не похож, не считаю часы и
минуты, не знаю восхождения и захождения солнца, а считаю: видел — не видал, увижу — не увижу, приходила — не пришла, придет…
Он и знал, что имеет этот авторитет; она каждую
минуту подтверждала это, говорила, что она верит ему одному и может в жизни положиться слепо только
на него и
ни на кого более в целом мире.
Но беззаботность отлетела от него с той
минуты, как она в первый раз пела ему. Он уже жил не прежней жизнью, когда ему все равно было, лежать ли
на спине и смотреть в стену, сидит ли у него Алексеев или он сам сидит у Ивана Герасимовича, в те дни, когда он не ждал никого и ничего
ни от дня,
ни от ночи.
Анисью, которую он однажды застал там, он обдал таким презрением, погрозил так серьезно локтем в грудь, что она боялась заглядывать к нему. Когда дело было перенесено в высшую инстанцию,
на благоусмотрение Ильи Ильича, барин пошел было осмотреть и распорядиться как следует, построже, но, всунув в дверь к Захару одну голову и поглядев с
минуту на все, что там было, он только плюнул и не сказал
ни слова.
Ни внезапной краски,
ни радости до испуга,
ни томного или трепещущего огнем взгляда он не подкараулил никогда, и если было что-нибудь похожее
на это, показалось ему, что лицо ее будто исказилось болью, когда он скажет, что
на днях уедет в Италию, только лишь сердце у него замрет и обольется кровью от этих драгоценных и редких
минут, как вдруг опять все точно задернется флером; она наивно и открыто прибавит: «Как жаль, что я не могу поехать с вами туда, а ужасно хотелось бы!
— Как это вы делали, расскажите! Так же сидели, глядели
на все покойно, так же, с помощью ваших двух фей, медленно одевались, покойно ждали кареты, чтоб ехать туда, куда рвалось сердце? не вышли
ни разу из себя, тысячу раз не спросили себя мысленно, там ли он, ждет ли, думает ли? не изнемогли
ни разу, не покраснели от напрасно потерянной
минуты или от счастья, увидя, что он там? И не сбежала краска с лица, не являлся
ни испуг,
ни удивление, что его нет?
Неизвестность, ревность, пропавшие надежды
на счастье и впереди все те же боли страсти, среди которой он не знал
ни тихих дней,
ни ночей,
ни одной
минуты отдыха! Засыпал он мучительно, трудно. Сон не сходил, как друг, к нему, а являлся, как часовой, сменить другой мукой муку бдения.
Она, наклонив голову, стояла у подъема
на обрыв, как убитая. Она припоминала всю жизнь и не нашла
ни одной такой горькой
минуты в ней. У ней глаза были полны слез.
Но когда
на учителя находили игривые
минуты и он, в виде забавы, выдумывал, а не из книги говорил свои задачи, не прибегая
ни к доске,
ни к грифелю,
ни к правилам,
ни к пинкам, — скорее всех, путем сверкающей в голове догадки, доходил до результата Райский.
В городе вообще ожидали двух событий: свадьбы Марфеньки с Викентьевым, что и сбылось, — и в перспективе свадьбы Веры с Тушиным. А тут вдруг, против ожидания, произошло что-то непонятное. Вера явилась
на минуту в день рождения сестры, не сказала
ни с кем почти слова и скрылась с Тушиным в сад, откуда ушла к себе, а он уехал, не повидавшись с хозяйкой дома.
—
Ни с места! — завопил он, рассвирепев от плевка, схватив ее за плечо и показывая револьвер, — разумеется для одной лишь острастки. — Она вскрикнула и опустилась
на диван. Я ринулся в комнату; но в ту же
минуту из двери в коридор выбежал и Версилов. (Он там стоял и выжидал.) Не успел я мигнуть, как он выхватил револьвер у Ламберта и из всей силы ударил его револьвером по голове. Ламберт зашатался и упал без чувств; кровь хлынула из его головы
на ковер.