Неточные совпадения
Не понимая, что это и откуда, в середине работы он вдруг испытал приятное ощущение холода по жарким вспотевшим плечам. Он взглянул на
небо во время натачиванья косы. Набежала
низкая, тяжелая туча, и шел крупный дождь. Одни мужики пошли к кафтанам и надели их; другие, точно так же как Левин, только радостно пожимали плечами под приятным освежением.
Но туча, то белея, то чернея, так быстро надвигалась, что надо было еще прибавить шага, чтобы до дождя поспеть домой. Передовые ее,
низкие и черные, как дым с копотью, облака с необыкновенной быстротой бежали по
небу. До дома еще было шагов двести, а уже поднялся ветер, и всякую секунду можно было ждать ливня.
Шествие замялось. Вокруг гроба вскипело не быстрое, но вихревое движение, и гроб — бесформенная масса красных лент, венков, цветов — как будто поднялся выше; можно было вообразить, что его держат не на плечах, а на руках, взброшенных к
небу. Со двора консерватории вышел ее оркестр, и в серый воздух, под
низкое, серое
небо мощно влилась величественная музыка марша «На смерть героя».
Но Москва вспыхнула радостью и как-то по-весеннему потеплела, люди заговорили громко, и колокольный звон под
низким сводом
неба звучал оглушительно.
Самгин подвинулся к решетке сада как раз в тот момент, когда солнце, выскользнув из облаков, осветило на паперти собора фиолетовую фигуру протоиерея Славороссова и золотой крест на его широкой груди. Славороссов стоял, подняв левую руку в
небо и простирая правую над толпой благословляющим жестом. Вокруг и
ниже его копошились люди, размахивая трехцветными флагами, поблескивая окладами икон, обнажив лохматые и лысые головы. На минуту стало тихо, и зычный голос сказал, как в рупор...
А осенний, ясный, немножко холодный, утром морозный день, когда береза, словно сказочное дерево, вся золотая, красиво рисуется на бледно-голубом
небе, когда
низкое солнце уж не греет, но блестит ярче летнего, небольшая осиновая роща вся сверкает насквозь, словно ей весело и легко стоять голой, изморозь еще белеет на дне долин, а свежий ветер тихонько шевелит и гонит упавшие покоробленные листья, — когда по реке радостно мчатся синие волны, мерно вздымая рассеянных гусей и уток; вдали мельница стучит, полузакрытая вербами, и, пестрея в светлом воздухе, голуби быстро кружатся над ней…
Она бывает хороша только в иные летние вечера, когда, возвышаясь отдельно среди
низкого кустарника, приходится в упор рдеющим лучам заходящего солнца и блестит и дрожит, с корней до верхушки облитая одинаковым желтым багрянцем, — или, когда, в ясный ветреный день, она вся шумно струится и лепечет на синем
небе, и каждый лист ее, подхваченный стремленьем, как будто хочет сорваться, слететь и умчаться вдаль.
— Э… Э… А?.. Пришлите по этой записке мне… и добавьте, что найдете нужным… И счет. Знаете?.. — гудел начальственно «
низким басом и запускал в
небеса ананасом»…
Хотя они постоянно держатся в это время в частых лесных опушках и кустах уремы, кроме исключительных и почти всегда ночных походов или отлетов для добыванья корма, но в одном только случае вальдшнепы выходят в чистые места: это в осеннее ненастье, когда кругом обложится
небо серыми,
низкими облаками, когда мелкий, неприметный дождь сеет, как ситом, и день и ночь; когда все отдаленные предметы кажутся в тумане и все как будто светает или смеркается; когда начнется капель, то есть когда крупные водяные капли мерно, звонко и часто начнут падать с обвисших и потемневших древесных ветвей.
Да, есть еще свежий воздух, и снежные зимние дни, и это
низкое, серое зимнее
небо.
Так в разговорах они незаметно выехали за околицу.
Небо начинало проясняться.
Низкие зимние тучи точно раздвинулись, открыв мигавшие звездочки. Немая тишина обступала кругом все. Подъем на Краюхин увал точно был источен червями. Родион Потапыч по-прежнему шагал рядом с лошадью, мерно взмахивая правой рукой.
За день лошадь совсем отдохнула, и сани бойко полетели обратно, к могилке о. Спиридона, а от нее свернули на дорогу к Талому.
Небо обложили
низкие зимние облака, и опять начал падать мягкий снежок… Это было на руку беглецам. Скоро показался и Талый, то есть свежие пеньки, кучи куренных дров-долготья, и где-то в чаще мелькнул огонек. Старец Кирилл молча добыл откуда-то мужицкую ушастую шапку и велел Аграфене надеть ее.
Только нам троим, отцу, мне и Евсеичу, было не грустно и не скучно смотреть на почерневшие крыши и стены строений и голые сучья дерев, на мокреть и слякоть, на грязные сугробы снега, на лужи мутной воды, на серое
небо, на туман сырого воздуха, на снег и дождь, то вместе, то попеременно падавшие из потемневших
низких облаков.
Не душе русского набоба понимать ту поэзию, которая веяла с этих придавленных
низких гор, глухих хвойных лесов и бледного
неба.
На земле, черной от копоти, огромным темно-красным пауком раскинулась фабрика, подняв высоко в
небо свои трубы. К ней прижимались одноэтажные домики рабочих. Серые, приплюснутые, они толпились тесной кучкой на краю болота и жалобно смотрели друг на друга маленькими тусклыми окнами. Над ними поднималась церковь, тоже темно-красная, под цвет фабрики, колокольня ее была
ниже фабричных труб.
Я покорно пошел, размахивая ненужными, посторонними руками. Глаз нельзя было поднять, все время шел в диком, перевернутом вниз головой мире: вот какие-то машины — фундаментом вверх, и антиподно приклеенные ногами к потолку люди, и еще
ниже — скованное толстым стеклом мостовой
небо. Помню: обидней всего было, что последний раз в жизни я увидел это вот так, опрокинуто, не по-настоящему. Но глаз поднять было нельзя.
Опять сошлись, опять промах у Гаганова и опять выстрел вверх у Ставрогина. Про эти выстрелы вверх можно было бы и поспорить: Николай Всеволодович мог прямо утверждать, что он стреляет как следует, если бы сам не сознался в умышленном промахе. Он наводил пистолет не прямо в
небо или в дерево, а все-таки как бы метил в противника, хотя, впрочем, брал на аршин поверх его шляпы. В этот второй раз прицел был даже еще
ниже, еще правдоподобнее; но уже Гаганова нельзя было разуверить.
Низкие мутные разорванные облака быстро неслись по холодному
небу; деревья густо и перекатно шумели вершинами и скрипели на корнях своих; очень было грустное утро.
Скука, холодная и нудная, дышит отовсюду: от земли, прикрытой грязным снегом, от серых сугробов на крышах, от мясного кирпича зданий; скука поднимается из труб серым дымом и ползет в серенькое,
низкое, пустое
небо; скукой дымятся лошади, дышат люди.
Море огромное, лениво вздыхающее у берега, — уснуло и неподвижно в дали, облитой голубым сиянием луны. Мягкое и серебристое, оно слилось там с синим южным
небом и крепко спит, отражая в себе прозрачную ткань перистых облаков, неподвижных и не скрывающих собою золотых узоров звезд. Кажется, что
небо все
ниже наклоняется над морем, желая понять то, о чем шепчут неугомонные волны, сонно всползая на берег.
Дождь перестал, по
небу мутной грядой ползли
низкие облака, в двух шагах трудно было что-нибудь отличить; под ногами булькала вода.
День стоял серый и сырой; дождя не было, но туман еще держался и
низкие облака заволокли все
небо.
С левой руки юноши идет девушка, щелкая по камню деревянными башмаками, закинув, точно слепая, голову в
небо, — там горит большая вечерняя звезда, а
ниже ее — красноватая полоса зари, и два тополя врезались в красное, как незажженные факелы.
И вдруг — обыкновенно это случалось весной, когда все на земле становится так обаятельно красиво и чем-то укоризненно ласковым веет на душу с ясного
неба, — Игнат Гордеев как бы чувствовал, что он не хозяин своего дела, а
низкий раб его.
Савоська не обращал никакого внимания на эту болтовню и время от времени тревожно поглядывал кверху, на серое
небо, которое будто
ниже и
ниже опускалось над рекой.
Горы казались
ниже, по серому
небу низко ползли облака — не облака, а какая-то туманная мгла, бесформенная свинцовая масса.
По ясному
небу плавно неслись, не закрывая солнца,
низкие, дымчатые тучи и по временам роняли на поля обильные потоки внезапного и мгновенного ливня.
На гулком мосту остановились, и Саша наклонился над перилами, точно окунул голову в воздух и
низкий басовый хор лягушек. Среди лугов и свисшего лозняка уходила в
небо неширокая вода, и когда плюнул подошедший Колесников, шлепок звякнул, как ладонь по голому телу.
Небо беспрерывно гудело очень
низким аэропланным гулом.
— Ты права! — говорил он, — чего мне желать теперь? — пускай придут убийцы… я был счастлив!.. чего же более для меня? — я видал смерть близко на ратном поле, и не боялся… и теперь не испугаюсь: я мужчина, я тверд душой и телом, и до конца не потеряю надежды спастись вместе с тобою… но если надобно умереть, я умру, не вздрогнув, не простонав… клянусь, никто под
небесами не скажет, что твой друг склонил колена перед
низкими палачами!..
А через три дня все кругом покрылось мутноватой водою и липкой приисковой грязью; песни смолкли, самые веселые лица вытянулись, и все смотрели друг на друга как-то неприязненно, точно это
низкое серое
небо придавило всех.
Кум угадал; действительно, Марфутка не даром разливалась в своем плаче — вечером же
небо обложилось со всех сторон серыми
низкими тучами, точно войлоком, и «заморосил» мелкий дождь «сеночной».
Ветер то глухо завывал, то свистал порывисто;
низкое, без всякого просвету
небо из неприятно белого цвета переходило в свинцовый, еще более зловещий цвет — и дождь, который лил, лил неумолчно и беспрестанно, внезапно становился еще крупнее, еще косее и с визгом расплывался по стеклам.
Август был в половине, и стояла какая-то совсем отчаянная погода — дождь, дождь и дождь, мелкий и беспощадный, настоящий осенний дождь, который «зарядил» на целый месяц; провернулось, правда, несколько солнечных дней, но солнце светило таким печальным светом, и кругом было все так безнадежно серо, что на душе щемило от этих печальных картин еще сильней, точно не было конца этим серым
низким тучам, которые ползли по
небу расплывающимися мутными пятнами, с поспешностью перебираясь на юго-запад.
…Стена тюрьмы стара,
низка и не страшна; тотчас же за нею поднимается в ласковое весеннее
небо тяжелое, красно-кирпичное здание винной монополии, а рядом с ним в серой паутине лесов стоит — строится «народный дом».
День был ясный, настоящий весенний, с легким холодком в воздухе; по
небу с утра бродили белые волнистые облачка, обещая долгое вёдро. Но кругом не было еще зелени, и только на пригорках кое-где пробивалась свежая травка зелеными щетками. Река Причинка уже очистилась ото льда и начала разливаться в своих
низких болотистых берегах, затопляя луга и низины. Пролетело несколько Косяков диких уток; где-то печально кричали журавли.
Была ночь, океан тихо ворочался у бортов, темное от туч
небо казалось
низким, как потолок погреба. Повар и Аян подошли к люку, светлому от горящих внизу свеч; его полукруглая пасть извергала туман табачного дыма, выкрики и душную теплоту людской массы.
(А ноги всё
ниже, а
небо всё выше…)
Около него что-то говорили, двигались чьи-то руки и головы, над ним тихо колебались
низкие черные ветви каких-то кустов и простиралось темное
небо, но он видел и слышал все это, не понимая, как будто не он, а кто-то чужой ему лежал здесь, на траве, в густом лозняке.
Короткие прямые ветки топорщились у них кверху, и сами они —
низкие, корявые, толстые — походили на приземистых старцев, воздевших к
небу тощие руки.
Половина
неба была закрыта
низкой темной тучей.
Вопрос, милостивые государи, для простого человека довольно затруднительный, но я, нечего делать, начал и рассказал, как писано в Новегороде звездное
небо, а потом стал излагать про киевское изображение в Софийском храме, где по сторонам бога Саваофа стоят седмь крылатых архистратигов, на Потемкина, разумеется, не похожих; а на порогах сени пророки и праотцы;
ниже ступенью Моисей со скрижалию; еще
ниже Аарон в митре и с жезлом прозябшим; на других ступенях царь Давид в венце, Исаия-пророк с хартией, Иезекииль с затворенными вратами, Даниил с камнем, и вокруг сих предстоятелей, указующих путь на
небо, изображены дарования, коими сего славного пути человек достигать может, как-то: книга с семью печатями — дар премудрости; седмисвещный подсвечник — дар разума; седмь очес — дар совета; седмь трубных рогов — дар крепости; десная рука посреди седми звезд — дар видения; седмь курильниц — дар благочестия; седмь молоний — дар страха божия.
Мориц Иваныч ничего не говорил прямо; но его необыкновенные
низкие поклоны, с прижатыми к груди руками, его взгляды, ужимки, глаза, поднятые к
небу с мольбою о счастии affabilite [Воплощение приветливости (фр.).] (так звал он Наташу), были слишком выразительны и понятны и хотя сильно смущали ее, но, по крайней мере, не требовали ответа и притворства.
Сквозь неприкрытую дверь был виден кусок синего
неба и скучный узор ветвей ветлы на нём, в огороде работали девки, Анна с Натальей звонко перекликались, а Христинин сочный
низкий голос был слышен редко, звучал сердито и неохотно.
Кончив кое-как часы, недовольный и сердитый, он поехал в Шутейкино. Еще осенью землекопы рыли около Прогонной межевую канаву и прохарчили в трактире 18 рублей, и теперь нужно было застать в Шутейкине их подрядчика и получить с него эти деньги. От тепла и метелей дорога испортилась, стала темною и ухабистою и местами уже проваливалась; снег по бокам осел
ниже дороги, так что приходилось ехать, как по узкой насыпи, и сворачивать при встречах было очень трудно.
Небо хмурилось еще с утра, и дул сырой ветер…
Сидя рядом с Кузиным, я слушаю краем уха этот разговор и с великим миром в душе любуюсь — солнце опустилось за Майданский лес, из кустов по увалам встаёт ночной сумрак, но вершины деревьев ещё облиты красными лучами. Уставшая за лето земля дремлет, готовая уснуть белым сном зимы. И всё
ниже опускается над нею синий полог
неба, чисто вымытый осенними дождями.
Приближался вечер, и в воздухе стояла та особенная, тяжёлая духота, которая предвещает грозу. Солнце уже было низко, и вершины тополей зарделись лёгким румянцем. Но от вечерних теней, окутавших их ветви, они, высокие и неподвижные, стали гуще, выше…
Небо над ними тоже темнело, делалось бархатным и точно опускалось
ниже к земле. Где-то далеко говорили люди и где-то ещё дальше, но в другой стороне — пели. Эти звуки, тихие, но густые, казалось, тоже были пропитаны духотой.
Если бы
небо было
ниже и меньше, а река не бежала так быстро, то и их бы поскребли кирпичом и потерли мочалкой.
Она не чувствовала холода, но ее охватила та щемящая томная жуть, которая овладевает нервными людьми в яркие лунные ночи, когда
небо кажется холодной и огромной пустыней.
Низкие берега, бежавшие мимо парохода, были молчаливы и печальны, прибрежные леса, окутанные влажным мраком, казались страшными…
Ей хотелось остаться одной и думать. Присутствие мужа, даже спящего, стесняло ее. Выйдя на палубу, она невольно села на то же самое место, где сидела раньше.
Небо стало еще холоднее, а вода потемнела и потеряла свою прозрачность. То и дело легкие тучки, похожие на пушистые комки ваты, набегали на светлый круг луны и вдруг окрашивались причудливым золотым сиянием. Печальные,
низкие и темные берега так же молчаливо бежали мимо парохода.