Неточные совпадения
— Я знаю, ты хоть и
зверь, а ты благородный, — тяжело выговорила Грушенька, — надо, чтоб это честно… впредь
будет честно… и чтоб и мы
были честные, чтоб и мы
были добрые,
не звери, а добрые… Увези меня, увези далеко, слышишь… Я здесь
не хочу, а чтобы далеко, далеко…
Без дальних разговоров Петра Васильича высекли… Это
было до того неожиданно, что несчастный превратился в дикого
зверя: рычал, кусался, плакал и все-таки
был высечен. Когда экзекуция кончилась, Петр Васильич
не хотел подниматься с позорной скамьи и некоторое время лежал как мертвый.
Она сидела в углу, как затравленный
зверь, и
не хотела ни
есть, ни
пить.
— Разве мы
хотим быть только сытыми? Нет! — сам себе ответил он, твердо глядя в сторону троих. — Мы должны показать тем, кто сидит на наших шеях и закрывает нам глаза, что мы все видим, — мы
не глупы,
не звери,
не только
есть хотим, — мы
хотим жить, как достойно людей! Мы должны показать врагам, что наша каторжная жизнь, которую они нам навязали,
не мешает нам сравняться с ними в уме и даже встать выше их!..
А это разве
не абсурд, что государство (оно смело называть себя государством!) могло оставить без всякого контроля сексуальную жизнь. Кто, когда и сколько
хотел… Совершенно ненаучно, как
звери. И как
звери, вслепую, рожали детей.
Не смешно ли: знать садоводство, куроводство, рыбоводство (у нас
есть точные данные, что они знали все это) и
не суметь дойти до последней ступени этой логической лестницы: детоводства.
Не додуматься до наших Материнской и Отцовской Норм.
— Помните, я просила вас
быть с ним сдержанным. Нет, нет, я
не упрекаю. Вы
не нарочно искали ссоры — я знаю это. Но неужели в то время, когда в вас проснулся дикий
зверь, вы
не могли
хотя бы на минуту вспомнить обо мне и остановиться. Вы никогда
не любили меня!
Ощутил лесной
зверь, что у него на лбу будто зубы прорезываются. Взял письма, прочитал — там всякие такие неудобные подробности изображаются. Глупая
была баба! Мало ей того, чтоб грех сотворить, — нет, возьмет да на другой день все это опишет: «Помнишь ли, мол, миленький, как ты сел вот так, а я села вот этак, а потом ты взял меня за руку, а я, дескать,
хотела ее отнять, ну, а ты»… и пошла, и пошла! да страницы четыре мелко-намелко испишет, и все
не то чтоб дело какое-нибудь, а так, пустяки одни.
Это
была женщина сама с сильным характером, и никакие просьбы
не могли ее заставить так скоро броситься с ласкою к вчерашнему дикому
зверю, да и маленький сын беспрестанно говорил: «Боюсь дедушки,
не хочу к нему».
— Эх, боярин!
захотел ты совести в этих чертях запорожцах; они навряд и бога-то знают, окаянные! Станет запорожский казак помнить добро! Да он, прости господи, отца родного продаст за чарку горелки. Ну вот, кажется, и просека. Ай да лесок! Эка трущоба — зги божьей
не видно! То-то приволье, боярин:
есть где поохотиться!.. Чай, здесь медведей и всякого
зверя тьма-тьмущая!
Да это
было и вероятнее, и я отнюдь
не хочу этого оспаривать в моей хронике, где должна дать место этим таинственным
зверям, которых вид, годы, сила, ум и ухватка — все превосходило средства обыкновенного человеческого понимания.
Воевода подождал, пока расковали Арефу, а потом отправился в судную избу. Охоня повела отца на монастырское подворье, благо там игумена
не было,
хотя его и ждали с часу на час. За ними шла толпа народу, точно за невиданными
зверями: все бежали посмотреть на девку, которая отца из тюрьмы выкупила. Поравнявшись с соборною церковью, стоявшею на базаре, Арефа в первый раз вздохнул свободнее и начал усердно молиться за счастливое избавление от смертной напасти.
Другое,
не менее важное, условие успеха состоит в том, чтоб снег
был ровен, рыхл и пушист; как скоро сделаются
хотя маленькие удулы, [Удулом называется в Оренбургской губернии снег, сметаемый, придуваемый ветром к некоторым местам, отчего образуются крепкие снежные возвышенности и даже бугры] или осадка, или наст — гоньба невозможна; тогда если
не везде, то по местам снег
будет поднимать
зверя, а лошадь, напротив, станет везде проваливаться и даже резать себе ноги.
Кукушкин очень способный работник, он бондарь, печник, знает пчел, учит баб разводить птицу, ловко плотничает, и все ему удается,
хотя работает он копотливо, неохотно. Любит кошек, у него в бане штук десять сытых
зверей и зверят, он кормит их воронами, галками и, приучив кошек
есть птицу, усилил этим отрицательное отношение к себе: его кошки душат цыплят, кур, а бабы охотятся за зверьем Степана, нещадно избивают их. У бани Кукушкина часто слышен яростный визг огорченных хозяек, но это
не смущает его.
Впрочем, если
не строго относиться к этим философствам, то затеянная поездка в лес обещала много веселости, и никто
не хотел или
не мог заставить себя приготовиться к явлениям другого сорта. А меж тем благоразумие заставляло весьма поостеречься в этом проклятом лесу, где мы
будем, так сказать, в самой пасти у
зверя.
Зверь, очевидно,
хотел скорее ее распутать или оборвать и догнать своего друга, но у медведя, хоть и очень смышленого, ловкость все-таки
была медвежья, и Сганарель
не распускал, а только сильнее затягивал петлю на лапе.
В обычаях дома
было, что там никогда и никому никакая вина
не прощалась. Это
было правило, которое никогда
не изменялось,
не только для человека, но даже и для
зверя или какого-нибудь мелкого животного. Дядя
не хотел знать милосердия и
не любил его, ибо почитал его за слабость. Неуклонная строгость казалась ему выше всякого снисхождения. Оттого в доме и во всех обширных деревнях, принадлежащих этому богатому помещику, всегда царила безотрадная унылость, которую с людьми разделяли и
звери.
Если же случалось, что сметливый
зверь, предчувствуя беду,
не хотел выходить, то его понуждали выходить, беспокоя длинными шестами, на конце которых
были острые железные наконечники, бросали зажженную солому или стреляли в него холостыми зарядами из ружей и пистолетов.
Пётр (тихо). Ты, мама, скажи отцу, что я
не буду ходить в гимназию. Мне говорить с ним… трудно, мы плохо понимаем друг друга… Скажи — я дал пощёчину Максимову, когда он назвал отца
зверем и подлецом… Теперь я понимаю, что незаслуженно обидел этого мальчика…
Хотя он
не прав — какой же
зверь отец? (Медленно и задумчиво.) Какой он
зверь…
Стяжав от всего почти дворянства имя прекраснейшего человека, Гаврилов в самом деле, судя по наружности,
не подпадал никакого рода укору
не только в каком-нибудь черном, но даже хоть сколько-нибудь двусмысленно-честном поступке, а между тем, если
хотите, вся жизнь его
была преступление: «Раб ленивый», ни разу
не добыв своим плечиком копейки, он постоянно жил в богатстве, мало того: скопил и довел свое состояние до миллиона, никогда ничем
не жертвуя и
не рискуя; какой-нибудь плантатор южных штатов по крайней мере борется с природою, а иногда с дикими племенами и
зверями, наконец, улучшает самое дело, а тут ровно ничего!
Удовольствие мое тускло, темнело; к этому прибавилась еще причина; кто
не был в тюрьме, тот вряд ли поймет чувство, с которым узник смотрит на своих провожатых, которые смотрят на него, как на дикого
зверя, — Я
хотел уже возвратиться в свою маленькую горницу,
хотел опять дышать ее сырым, каменным воздухом и с какою-то ненавистью видел, что и это удовольствие, к которому я так долго приготовлялся, отравлено, как вдруг мне попалась на глаза беседка на краю ограды.
Подумай, Оленька: одно лишь средство
Окончить всё: скажи мне да иль нет;
Скорей, скорей, какой-нибудь ответ.
Но также вспомни время детства.
Заботы, ласки матери ее
Тебя
не покидали ни мгновенья,
Чужая ей, ты с ней делила всё.
Есть сердце у тебя? смущенье,
Страх, обморок!.. Ну, право, я
не зверь,
Прошу лишь слово правды…
не хотите!..
Ошибся я —
не надобно — идите.
— Вот я тебя и спрашиваю, что ты станешь делать с миром? Ты — хилый ребёночек, а мир-то —
зверь. И проглотит он тебя сразу. А я
не хочу этого… Люблю ведь я тебя, дитятко!.. Один ты у меня, и я у тебя один… Как же я
буду умирать-то? Невозможно мне умереть, а ты чтоб остался… На кого?.. Господи!.. за что ты
не возлюбил раба твоего?! Жить мне невмочь и умирать мне нельзя, потому — дитё, — оберечь должен. Пестовал семь годов… на руках моих… старых… Господи, помоги мне!..
Алеша в первой комнате увидел всякого рода старинную мебель: резные стулья, кресла, столы и комоды. Большая лежанка
была из голландских изразцов, на которых нарисованы
были синей муравой люди и
звери. Алеша
хотел было остановиться, чтоб рассмотреть мебель, а особливо фигуры на лежанке, но Чернушка ему
не позволила.
Анна Петровна. Отгони от себя бесов, Мишель!
Не отравляйся… Ведь к тебе женщина пришла, а
не зверь… Лицо постное, на глазах слезы… Фи! Если тебе это
не нравится, то я уйду…
Хочешь? Я уйду, и всё останется по-старому… Идет? (Хохочет.) Дуралей! Бери, хватай, хапай!.. Что тебе еще? Выкури всю, как папиросу, выжми, на кусочки раздроби…
Будь человеком! (Тормошит его.) Смешной!
В «Холстомере» перед нами история двух прекрасных
зверей, четвероногого и двуногого — пегого мерина Холстомера и красавца-гусара, князя Серпуховского. Мерин рассказывает про своего хозяина-князя: «
Хотя он
был причиною моей гибели,
хотя он никого и ничего никогда
не любил, я люблю и любил его именно за это. Мне нравилось в нем именно то, что он
был красив, счастлив, богат и потому никого
не любил… Он ничего
не боялся и никого
не любил, кроме себя, и за это все любили его».
Услышит это Аполлон и с омерзением отшатнется от Ницше: если лютый,
не знающий стыда Ахиллес — дикий лев, то ведь Цезарь Борджиа — просто подлая гиена, а «радость и невинность
зверя»
есть и в гиене,
хотя она и питается падалью. Но вглядится Аполлон попристальнее в грозное лицо Ницше, вглядится — и рассмеется, и махнет рукою, и пренебрежительно повернется к нему спиной.
Я возвратился в юрту и сказал Миону, что
не заметил ничего подозрительного. На это он мне ответил, что
хотя я и
не видел и ничего
не слышал, но все-таки тигр
был поблизости. Все люди знают, что если человек вдруг испугался без всякой видимой причины, значит страшный
зверь подошел к его жилищу.
Он
хотел сказать:"заведомым ворам мирволить
не желаю", но вовремя воздержался.
Зверев сам ему открыл о своей растрате.
Было бы"негоже"выдавать его, даже и в таком семейном разговоре. Слышал он еще на той неделе, что Зверева подозревают в поджоге.
Она слышит его голос, где дрожит сердечное волнение. С ней он
хочет братски помириться. Ее он жалеет. Это
была не комедия, а истинная правда. Так
не говорят, так
не смотрят, когда на сердце обман и презрительный холод. И что же ему делать, если она для него перестала
быть душевно любимой подругой? Разве можно требовать чувства? А брать в любовницы без любви — только ее позорить, низводить на ступень вещи или красивого
зверя!
— Скажите, пожалуйста! — взвизгнул опять
Зверев. — Он, Василий Теркин, — спаситель отечества своего!..
Не смеешь ты это говорить!..
Не хочу я тебя слушать!.. Всякий кулак, скупщик дворянское имение за бесценок прикарманит и хвалится, что он подвиг совершил!..
Не испугался я тебя… Можешь донос на меня настрочить… Сейчас же!.. И я
захотел в нынешнем разночинце благородных чувств! Пускай меня судят… Свой брат
будет судить!..
Не дамся я живой!.. Лучше пулю пущу в лоб…
Не гукнет нигде звук человеческого голоса,
не дает около него отзыва жизнь
хотя дикого
зверя; только стая лебедей, спеша застать солнце на волнах Чудского озера, может
быть родного, прошумела крыльями своими над его головою и гордым, дружным криком свободы напомнила ему тяжелое одиночество и неволю его.
Великий мистик православного Востока св. Симеон Новый Богослов красиво говорит: «Все твари, когда увидели, что Адам изгнан из рая,
не хотели более повиноваться ему, ни луна, ни прочие звезды
не хотели показываться ему; источники
не хотели источать воду, и реки продолжать течение свое; воздух думал
не дуть более, чтобы
не давать дышать Адаму, согрешившему;
звери и все животные земные, когда увидели, что он обнажился от первой славы, стали презирать его, и все тотчас готовы
были напасть на него; небо устремлялось
было пасть на него, и земля
не хотела носить его более.
— Он хорошо… хорошо, а ты — худо! Ты худо! Барин хорошая душа, отличный, а ты
зверь, ты худо! Барин живой, а ты дохлый… Бог создал человека, чтоб живой
был, чтоб и радость
была, и тоска
была, и горе
было, а ты
хочешь ничего, значит, ты
не живой, а камень, глина! Камню надо ничего и тебе ничего… Ты камень — и бог тебя
не любит, а барина любит!
Все это, повторяем, возмущало соседей, и рассказы о ее молодечестве, а кстати и беспутстве, преувеличенные и разукрашенные, ходили по Сивцеву Вражку,
хотя участие девиц в кулачных боях
не было в то время совершенно исключительным явлением. Молва о ней, как о «выродке человеческого рода», «
звере рыкающем», «исчадьи ада», «чертовой дочери» снежным комом катились по Москве.