Неточные совпадения
«А что? ему, чай, холодно, —
Сказал сурово Провушка, —
В железном-то тазу?»
И в
руки взять ребеночка
Хотел. Дитя заплакало.
А мать кричит: —
Не тронь его!
Не видишь? Он катается!
Ну, ну! пошел! Колясочка
Ведь это у него!..
Он стоял пред ней с страшно блестевшими из-под насупленных бровей глазами и прижимал к груди сильные
руки, как будто напрягая все силы свои, чтобы удержать себя. Выражение лица его было бы сурово и даже жестоко, если б оно вместе с тем
не выражало страдания, которое
трогало ее. Скулы его тряслись, и голос обрывался.
Она подошла к окну и видела, как он
не глядя взял перчатки и,
тронув рукой спину кучера, что-то сказал ему.
И чье-нибудь он сердце
тронет;
И, сохраненная судьбой,
Быть может, в Лете
не потонет
Строфа, слагаемая мной;
Быть может (лестная надежда!),
Укажет будущий невежда
На мой прославленный портрет
И молвит: то-то был поэт!
Прими ж мои благодаренья,
Поклонник мирных аонид,
О ты, чья память сохранит
Мои летучие творенья,
Чья благосклонная
рукаПотреплет лавры старика!
— Я
не хочу спать, мамаша, — ответишь ей, и неясные, но сладкие грезы наполняют воображение, здоровый детский сон смыкает веки, и через минуту забудешься и спишь до тех пор, пока
не разбудят. Чувствуешь, бывало, впросонках, что чья-то нежная
рука трогает тебя; по одному прикосновению узнаешь ее и еще во сне невольно схватишь эту
руку и крепко, крепко прижмешь ее к губам.
Голос его был строг и
не имел уже того выражения доброты, которое
тронуло меня до слез. В классной Карл Иваныч был совсем другой человек: он был наставник. Я живо оделся, умылся и, еще с щеткой в
руке, приглаживая мокрые волосы, явился на его зов.
Человек помолчал и вдруг глубоко, чуть
не до земли, поклонился ему. По крайней мере
тронул землю перстом правой
руки.
— Это они хватили через край, — сказала она, взмахнув ресницами и бровями. — Это — сгоряча. «Своей пустой ложкой в чужую чашку каши». Это надо было сделать тогда, когда царь заявил, что помещичьих земель
не тронет. Тогда, может быть, крестьянство взмахнуло бы
руками…
«Это
не самая плохая из историй борьбы королей с дворянством. Король и дворянство, — повторил он, ища какой-то аналогии. — Завоевал
трон, истребив лучших дворян. Тридцать лет царствовал. Держал в своих
руках судьбу Пушкина».
— Ой, больно! Ну, и больно же, ой, господи! Да —
не троньте же… Как я буду жить без руки-то? — с ужасом спрашивал он, хватая здоровой
рукой плечо студента; гладя, пощупывая плечо и косясь мокрыми глазами на свою
руку, он бормотал...
— И тут вы остались верны себе! — возразил он вдруг с радостью, хватаясь за соломинку, — завет предков висит над вами: ваш выбор пал все-таки на графа! Ха-ха-ха! — судорожно засмеялся он. — А остановили ли бы вы внимание на нем, если б он был
не граф? Делайте, как хотите! — с досадой махнул он
рукой. — Ведь… «что мне за дело»? — возразил он ее словами. — Я вижу, что он, этот homme distingue, изящным разговором, полным ума, новизны, какого-то трепета, уже
тронул, пошевелил и… и… да, да?
— Какая темнота; дальше
не пойду,
не трогайте меня за
руку! — почти сердито говорила она, а сама все подвигалась невольно, как будто ее вели насильно, хотя Викентьев выпустил ее
руку.
— Ну, иной раз и сам: правда, святая правда! Где бы помолчать, пожалуй, и пронесло бы, а тут зло возьмет,
не вытерпишь, и пошло! Сама посуди: сядешь в угол, молчишь: «Зачем сидишь, как чурбан, без дела?» Возьмешь дело в
руки: «
Не трогай,
не суйся, где
не спрашивают!» Ляжешь: «Что все валяешься?» Возьмешь кусок в рот: «Только жрешь!» Заговоришь: «Молчи лучше!» Книжку возьмешь: вырвут из
рук да швырнут на пол! Вот мое житье — как перед Господом Богом! Только и света что в палате да по добрым людям.
— Ей-богу,
не знаю: если это игра, так она похожа на ту, когда человек ставит последний грош на карту, а другой
рукой щупает пистолет в кармане. Дай
руку,
тронь сердце, пульс и скажи, как называется эта игра? Хочешь прекратить пытку: скажи всю правду — и страсти нет, я покоен, буду сам смеяться с тобой и уезжаю завтра же. Я шел, чтоб сказать тебе это…
В глазах был испуг и тревога. Она несколько раз
трогала лоб
рукой и села было к столу, но в ту же минуту встала опять, быстро сдернула с плеч платок и бросила в угол за занавес, на постель, еще быстрее отворила шкаф, затворила опять, ища чего-то глазами по стульям, на диване — и,
не найдя, что ей нужно, села на стул, по-видимому, в изнеможении.
— И
не смей за мной! — вскричал я, —
не догоняй. — В этот миг как раз
тронул извозчик, и шуба моя вырвалась из
рук Ламберта.
Я ушел с бароном Крюднером вперед и
не знаю, что им отвечали. Корейцы окружили нас тотчас, лишь только мы остановились. Они тоже, как жители Гамильтона, рассматривали с большим любопытством наше платье,
трогали за
руки, за голову, за ноги и живо бормотали между собою.
Ее
трогали, брали в
руки, но признаков жизни
не замечали.
— Пускай шумят, — заговорил, растопыря
руки, человек с плисовым воротником, — мне что за дело! лишь бы меня
не трогали. В истопники меня произвели…
Казалось, это были
не мои
руки, а чужие, точно
не лицо я
трогал, а какую-то маску.
Пусть, мол, барин
не трогает кутьи, коли
не хочет, чтоб от
рук воняло».
И всегда как раз наоборот сказочному разбойнику поступал: богатеев
не трогал, а грабил только бедный народ, который сам в
руки дается.
Вылезши из печки и оправившись, Солоха, как добрая хозяйка, начала убирать и ставить все к своему месту, но мешков
не тронула: «Это Вакула принес, пусть же сам и вынесет!» Черт между тем, когда еще влетал в трубу, как-то нечаянно оборотившись, увидел Чуба об
руку с кумом, уже далеко от избы.
— Постой, Катерина! ступай, мой ненаглядный Иван, я поцелую тебя! Нет, дитя мое, никто
не тронет волоска твоего. Ты вырастешь на славу отчизны; как вихорь будешь ты летать перед козаками, с бархатною шапочкою на голове, с острою саблею в
руке. Дай, отец,
руку! Забудем бывшее между нами. Что сделал перед тобою неправого — винюсь. Что же ты
не даешь
руки? — говорил Данило отцу Катерины, который стоял на одном месте,
не выражая на лице своем ни гнева, ни примирения.
Старче всё тихонько богу плачется,
Просит у Бога людям помощи,
У Преславной Богородицы радости,
А Иван-от Воин стоит около,
Меч его давно в пыль рассыпался,
Кованы доспехи съела ржавчина,
Добрая одежа поистлела вся,
Зиму и лето гол стоит Иван,
Зной его сушит —
не высушит,
Гнус ему кровь точит —
не выточит,
Волки, медведи —
не трогают,
Вьюги да морозы —
не для него,
Сам-от он
не в силе с места двинуться,
Ни
руки поднять и ни слова сказать,
Это, вишь, ему в наказанье дано...
Ему как-то
не верилось, что птицы в гнездах сидят так крепко и
не улетают даже тогда, когда их
трогают руками.
Что хотел сказать Рогожин, конечно, никто
не понял, но слова его произвели довольно странное впечатление на всех: всякого
тронула краешком какая-то одна, общая мысль. На Ипполита же слова эти произвели впечатление ужасное: он так задрожал, что князь протянул было
руку, чтобы поддержать его, и он наверно бы вскрикнул, если бы видимо
не оборвался вдруг его голос. Целую минуту он
не мог выговорить слова и, тяжело дыша, все смотрел на Рогожина. Наконец, задыхаясь и с чрезвычайным усилием, выговорил...
— Нет; но и
не согласилась. Я ему все сказала, все, что я чувствовала, и попросила его подождать. Довольны вы? — прибавила она с быстрой улыбкой и, слегка
трогая перила
рукою, сбежала с лестницы.
Но овладевшее им чувство робости скоро исчезло: в генерале врожденное всем русским добродушие еще усугублялось тою особенного рода приветливостью, которая свойственна всем немного замаранным людям; генеральша как-то скоро стушевалась; что же касается до Варвары Павловны, то она так была спокойна и самоуверенно-ласкова, что всякий в ее присутствии тотчас чувствовал себя как бы дома; притом от всего ее пленительного тела, от улыбавшихся глаз, от невинно-покатых плечей и бледно-розовых
рук, от легкой и в то же время как бы усталой походки, от самого звука ее голоса, замедленного, сладкого, — веяло неуловимой, как тонкий запах, вкрадчивой прелестью, мягкой, пока еще стыдливой, негой, чем-то таким, что словами передать трудно, но что
трогало и возбуждало, — и уже, конечно, возбуждало
не робость.
— Вы
не думайте, чтобы через мои
руки она помирала… Пальцем
не тронул. Прежде случалось, а теперь ни боже мой…
Я
не умел поберечь сна бедной моей матери,
тронул ее
рукой и сказал: «Ах, какое солнышко! как хорошо пахнет!» Мать вскочила, в испуге сначала, и потом обрадовалась, вслушавшись в мой крепкий голос и взглянув на мое посвежевшее лицо.
Прасковья Ивановна рассмеялась и сказала: «А, ты охотник до картинок, так ступай с своим дядькой и осмотри залу, гостиную и диванную: она лучше всех расписана; но
руками ничего
не трогать и меня бабушкой
не звать, а просто Прасковьей Ивановной».
Боже мой! какой я почувствовал восторг, когда, зазевавшись, получил от ней сильный и резкий удар по пальцам, и как потом я нарочно старался показывать вид, что зазёвываюсь, а она дразнила меня и
не трогала подставляемых
рук!
Но внешний смысл его слов
не удовлетворял,
не трогал и
не пугал ее, она все-таки ждала страшного и упорно искала его за словами — в лице, в глазах, в голосе прокурора, в его белой
руке, неторопливо мелькавшей по воздуху.
Пришла Корсунова. Она размахивала
руками, кричала, плакала и восторгалась, топала ногами, что-то предлагала и обещала, грозила кому-то. Все это
не трогало мать.
Было ли все это на самом деле?
Не знаю. Узнаю послезавтра. Реальный след только один: на правой
руке — на концах пальцев — содрана кожа. Но сегодня на «Интеграле» Второй Строитель уверял меня, будто он сам видел, как я случайно
тронул этими пальцами шлифовальное кольцо — в этом и все дело. Что ж, может быть, и так. Очень может быть.
Не знаю — ничего
не знаю.
Он схватил мои
руки, целовал их, прижимал к груди своей, уговаривал, утешал меня; он был сильно
тронут;
не помню, что он мне говорил, но только я и плакала, и смеялась, и опять плакала, краснела,
не могла слова вымолвить от радости.
Никто
не отзывался. Было темно, под ногами мягко, и пахло навозом. Направо от двери в стойле стояла пара молодых саврасых. Петр Николаич протянул
руку — пусто. Он
тронул ногой.
Не легла ли? Нога ничего
не встретила. «Куда ж они ее вывели?» подумал он. Запрягать —
не запрягали, сани еще все наружи. Петр Николаич вышел из двери и крикнул громко...
Да с этим враз
руку за пазуху, вынул из пачки сторублевого лебедя, да и шаркнул его на поднос. А цыганочка сейчас поднос в одну ручку переняла, а другою мне белым платком губы вытерла и своими устами так слегка даже как и
не поцеловала, а только будто
тронула устами, а вместо того точно будто ядом каким провела, и прочь отошла.
Белые замшевые тугие перчатки на
руках; барашковая шапка с золотым орлом лихо надвинута на правую бровь; лакированные блестящие сапоги; холодное оружие на левом боку; отлично сшитый мундир, ладно, крепко и весело облегающий весь корпус; белые погоны с красным витым вензелем «А II»; золотые широкие галуны; а главное — инстинктивное сознание своей восемнадцатилетней счастливой ловкости и легкости и той самоуверенной жизнерадостности, перед которой послушно развертывается весь мир, — разве все эти победоносные данные
не тронут,
не смягчат сердце суровой и холодной красавицы?..
— Лавры! — произнес Кармазинов с тонкою и несколько язвительною усмешкой. — Я, конечно,
тронут и принимаю этот заготовленный заранее, но еще
не успевший увянуть венок с живым чувством; но уверяю вас, mesdames, я настолько вдруг сделался реалистом, что считаю в наш век лавры гораздо уместнее в
руках искусного повара, чем в моих…
— Ну, да бог с тобой,
не рядясь садил, — махнул
рукой ванька и поглядел на нее, как бы думая: «Да и грех тебя обижать-то»; затем, сунув за пазуху кожаный кошель,
тронул лошадь и укатил, напутствуемый насмешками близ стоявших извозчиков.
— Сделайте одолжение, прошу вас,
не смейте этого делать! — вскипела было madame Шатова, но извозчик
тронул «мерина», а Шатов, схватив ее за
руку, повлек в ворота.
Туберозов
не подлил ни одной капли в эту чашу страдания Ахиллы, а, напротив, отполнил от нее то, что лилось через край; он прошелся по комнате и,
тронув дьякона за
руку, сказал...
— Прекрасно-с! Теперь говорят, будто я мою мать честью
не урезониваю. Неправда-с! напротив, я ей говорил: «Маменька,
не трогайте костей, это глупо; вы, говорю,
не понимаете, они мне нужны, я по ним человека изучаю». Ну а что вы с нею прикажете, когда она отвечает: «Друг мой, Варнаша, нет, все-таки лучше я его схороню…» Ведь это же из
рук вон!
Мистер Гопкинс, наряду с другими людьми в серых касках и с клобами в
руках, стоял неподвижно, как статуя, и, разумеется,
не был
тронут красноречием мистера Гомперса.
— Я говорю, домой приказать
не хочешь ли чего? — опять спросил Панов,
трогая его за холодную ширококостую
руку.
Небольшого роста, прямой, как воин, и поджарый, точно грач, он благословлял собравшихся, безмолвно простирая к ним длинные кисти белых
рук с тонкими пальчиками, а пышноволосый, голубоглазый келейник ставил в это время сзади него низенькое, обитое кожей кресло: старец,
не оглядываясь, опускался в него и, осторожно
потрогав пальцами реденькую, точно из серебра кованую бородку, в которой ещё сохранилось несколько чёрных волос, — поднимал голову и тёмные густые брови.
В одну из таких светлых минут доложили, что приехал «новый». Старик вдруг вспрянул и потребовал чистого белья. «Новый» вошел, потрясая плечами и гремя саблею. Он дружески подал больному
руку, объявил, что сейчас лишь вернулся с усмирения, и заявил надежду, что здоровье почтеннейшего старца
не только поправится, но, с Божиею помощью, получит дальнейшее развитие. Старик был, видимо,
тронут и пожелал остаться с «новым» наедине.
Михайла Максимович ее
не тронул, дал ей некоторые наставления, как уговаривать барыню к покорности, и запер своими
руками в тот же подвал.