Неточные совпадения
Но сие же самое соответствие, с другой стороны, служит и
не малым, для летописателя, облегчением. Ибо в
чем состоит, собственно, задача его? В
том ли,
чтобы критиковать
или порицать? Нет,
не в
том. В
том ли,
чтобы рассуждать? Нет, и
не в этом. В
чем же? А в
том, легкодумный вольнодумец,
чтобы быть лишь изобразителем означенного соответствия и об оном предать потомству в надлежащее назидание.
Догадка эта подтверждается еще
тем,
что из рассказа летописца вовсе
не видно,
чтобы во время его градоначальствования производились частые аресты
или чтоб кто-нибудь был нещадно бит, без
чего, конечно, невозможно было бы обойтись, если б амурная деятельность его действительно была направлена к ограждению общественной безопасности.
— Я помню про детей и поэтому всё в мире сделала бы,
чтобы спасти их; но я сама
не знаю,
чем я спасу их:
тем ли,
что увезу от отца,
или тем,
что оставлю с развратным отцом, — да, с развратным отцом… Ну, скажите, после
того…
что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно? Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая голос. — После
того как мой муж, отец моих детей, входит в любовную связь с гувернанткой своих детей…
Ну, я приеду к Анне Аркадьевне; она поймет,
что я
не могу ее звать к себе
или должна это сделать так,
чтобы она
не встретила
тех, кто смотрит иначе: это ее же оскорбит.
Самые разнообразные предположения
того, о
чем он сбирается говорить с нею, промелькнули у нее в голове: «он станет просить меня переехать к ним гостить с детьми, и я должна буду отказать ему;
или о
том,
чтобы я в Москве составила круг для Анны…
Или не о Васеньке ли Весловском и его отношениях к Анне? А может быть, о Кити, о
том,
что он чувствует себя виноватым?» Она предвидела всё только неприятное, но
не угадала
того, о
чем он хотел говорить с ней.
— Я, как человек, — сказал Вронский, —
тем хорош,
что жизнь для меня ничего
не стоит. А
что физической энергии во мне довольно,
чтобы врубиться в каре и смять
или лечь, — это я знаю. Я рад
тому,
что есть за
что отдать мою жизнь, которая мне
не то что не нужна, но постыла. Кому-нибудь пригодится. — И он сделал нетерпеливое движение скулой от неперестающей, ноющей боли зуба, мешавшей ему даже говорить с
тем выражением, с которым он хотел.
Уездный чиновник пройди мимо — я уже и задумывался: куда он идет, на вечер ли к какому-нибудь своему брату
или прямо к себе домой,
чтобы, посидевши с полчаса на крыльце, пока
не совсем еще сгустились сумерки, сесть за ранний ужин с матушкой, с женой, с сестрой жены и всей семьей, и о
чем будет веден разговор у них в
то время, когда дворовая девка в монистах
или мальчик в толстой куртке принесет уже после супа сальную свечу в долговечном домашнем подсвечнике.
Представлялось ему и молодое поколение, долженствовавшее увековечить фамилью Чичиковых: резвунчик мальчишка и красавица дочка,
или даже два мальчугана, две и даже три девчонки,
чтобы было всем известно,
что он действительно жил и существовал, а
не то что прошел по земле какой-нибудь тенью
или призраком, —
чтобы не было стыдно и перед отечеством.
Так проводили жизнь два обитателя мирного уголка, которые нежданно, как из окошка, выглянули в конце нашей поэмы, выглянули для
того,
чтобы отвечать скромно на обвиненье со стороны некоторых горячих патриотов, до времени покойно занимающихся какой-нибудь философией
или приращениями на счет сумм нежно любимого ими отечества, думающих
не о
том,
чтобы не делать дурного, а о
том,
чтобы только
не говорили,
что они делают дурное.
Откуда возьмется и надутость и чопорность, станет ворочаться по вытверженным наставлениям, станет ломать голову и придумывать, с кем и как, и сколько нужно говорить, как на кого смотреть, всякую минуту будет бояться,
чтобы не сказать больше,
чем нужно, запутается наконец сама, и кончится
тем,
что станет наконец врать всю жизнь, и выдет просто черт знает
что!» Здесь он несколько времени помолчал и потом прибавил: «А любопытно бы знать, чьих она?
что, как ее отец? богатый ли помещик почтенного нрава
или просто благомыслящий человек с капиталом, приобретенным на службе?
— Ясные паны! — произнес жид. — Таких панов еще никогда
не видывано. Ей-богу, никогда. Таких добрых, хороших и храбрых
не было еще на свете!.. — Голос его замирал и дрожал от страха. — Как можно,
чтобы мы думали про запорожцев что-нибудь нехорошее!
Те совсем
не наши,
те,
что арендаторствуют на Украине! Ей-богу,
не наши!
То совсем
не жиды:
то черт знает
что.
То такое,
что только поплевать на него, да и бросить! Вот и они скажут
то же.
Не правда ли, Шлема,
или ты, Шмуль?
Нет, братцы, так любить, как русская душа, — любить
не то чтобы умом
или чем другим, а всем,
чем дал Бог,
что ни есть в тебе, а… — сказал Тарас, и махнул рукой, и потряс седою головою, и усом моргнул, и сказал: — Нет, так любить никто
не может!
Вероятно, вы сами, мадемуазель,
не откажетесь подтвердить и заявить,
что призывал я вас через Андрея Семеновича единственно для
того только,
чтобы переговорить с вами о сиротском и беспомощном положении вашей родственницы, Катерины Ивановны (к которой я
не мог прийти на поминки), и о
том, как бы полезно было устроить в ее пользу что-нибудь вроде подписки, лотереи
или подобного.
Раскольников молчал и
не сопротивлялся, несмотря на
то,
что чувствовал в себе весьма достаточно сил приподняться и усидеть на диване безо всякой посторонней помощи, и
не только владеть руками настолько,
чтобы удержать ложку
или чашку, но даже, может быть, и ходить.
— Нельзя же было кричать на все комнаты о
том,
что мы здесь говорили. Я вовсе
не насмехаюсь; мне только говорить этим языком надоело. Ну куда вы такая пойдете?
Или вы хотите предать его? Вы его доведете до бешенства, и он предаст себя сам. Знайте,
что уж за ним следят, уже попали на след. Вы только его выдадите. Подождите: я видел его и говорил с ним сейчас; его еще можно спасти. Подождите, сядьте, обдумаем вместе. Я для
того и звал вас,
чтобы поговорить об этом наедине и хорошенько обдумать. Да сядьте же!
— Потому
что, как я уж и объявил давеча, считаю себя обязанным вам объяснением.
Не хочу,
чтобы вы меня за изверга почитали,
тем паче
что искренно к вам расположен, верьте
не верьте. Вследствие
чего, в-третьих, и пришел к вам с открытым и прямым предложением — учинить явку с повинною. Это вам будет бесчисленно выгоднее, да и мне тоже выгоднее, — потому с плеч долой. Ну
что, откровенно
или нет с моей стороны?
Не то,
чтобы полиция
или иные какие пристава должнику мирволили — говорят,
что тот им самим давно надоел и
что они все старушку очень жалеют и рады ей помочь, да
не смеют…
Знал я ее за женщину прекрасной честности, да и горе ее такое трогательное, — думаю: отдаст
или не отдаст — господь с ней, от полутораста рублей
не разбогатеешь и
не обеднеешь, а между
тем у нее мучения на душе
не останется,
что она
не все средства испробовала,
чтобы «вручить» бумажку, которая могла спасти ее дело.
«Постараюсь ослепнуть умом, хоть на каникулы, и быть счастливым! Только ощущать жизнь, а
не смотреть в нее,
или смотреть затем только,
чтобы срисовать сюжеты,
не дотрогиваясь до них разъедающим, как уксус, анализом… А
то горе! Будем же смотреть,
что за сюжеты Бог дал мне? Марфенька, бабушка, Верочка — на
что они годятся: в роман, в драму
или только в идиллию?»
— Вы думаете? — остановился он передо мной, — нет, вы еще
не знаете моей природы!
Или…
или я тут, сам
не знаю чего-нибудь: потому
что тут, должно быть,
не одна природа. Я вас искренно люблю, Аркадий Макарович, и, кроме
того, я глубоко виноват перед вами за все эти два месяца, а потому я хочу,
чтобы вы, как брат Лизы, все это узнали: я ездил к Анне Андреевне с
тем, чтоб сделать ей предложение, а
не отказываться.
Ответ ясный: потому
что ни один из них, несмотря на все их хотенье, все-таки
не до такой степени хочет,
чтобы, например, если уж никак нельзя иначе нажить,
то стать даже и нищим; и
не до такой степени упорен,
чтобы, даже и став нищим,
не растратить первых же полученных копеек на лишний кусок себе
или своему семейству.
Надо было, присутствуя при этих службах, одно из двух:
или притворяться (
чего он с своим правдивым характером никогда
не мог),
что он верит в
то, во
что не верит,
или, признав все эти внешние формы ложью, устроить свою жизнь так,
чтобы не быть в необходимости участвовать в
том,
что он считает ложью.
Нехлюдов видел,
что людоедство начинается
не в тайге, а в министерствах, комитетах и департаментах и заключается только в тайге;
что его зятю, например, да и всем
тем судейским и чиновникам, начиная от пристава до министра,
не было никакого дела до справедливости
или блага народа, о которых они говорили, а
что всем нужны были только
те рубли, которые им платили за
то,
чтобы они делали всё
то, из
чего выходит это развращение и страдание.
Ответ, которого он
не мог найти, был
тот самый, который дал Христос Петру: он состоял в
том,
чтобы прощать всегда, всех, бесконечное число раз прощать, потому
что нет таких людей, которые бы сами
не были виновны и потому могли бы наказывать
или исправлять.
Потом — истинно ли ты перед своей совестью поступаешь так, как ты поступаешь,
или делаешь это для людей, для
того,
чтобы похвалиться перед ними?» спрашивал себя Нехлюдов и
не мог
не признаться,
что то,
что будут говорить о нем люди, имело влияние на его решение.
На этот коммунистический проект у Нехлюдова аргументы тоже были готовы, и он возразил,
что для этого надо,
чтобы у всех были плуги, и лошади были бы одинаковые, и
чтобы одни
не отставали от других,
или чтобы всё — и лошади, и плуги, и молотилки, и всё хозяйство — было бы общее, а
что для
того,
чтобы завести это, надо,
чтобы все люди были согласны.
—
Что ж, это можно, — сказал смотритель. — Ну, ты
чего, — обратился он к девочке пяти
или шести лет, пришедшей в комнату, и, поворотив голову так,
чтобы не спускать глаз с Нехлюдова, направлявшейся к отцу. — Вот и упадешь, — сказал смотритель, улыбаясь на
то, как девочка,
не глядя перед собой, зацепилась зa коврик и подбежала к отцу.
В комнате больного попеременно дежурили Привалов, Нагибин
или сам доктор.
Что касается Надежды Васильевны,
то доктор непременно настаивал,
чтобы она переселилась в деревню, где
не будет слышать стонов и воплей несчастного больного.
Между
тем находились и находятся даже и теперь геометры и философы, и даже из замечательнейших, которые сомневаются в
том,
чтобы вся вселенная
или, еще обширнее — все бытие было создано лишь по эвклидовой геометрии, осмеливаются даже мечтать,
что две параллельные линии, которые, по Эвклиду, ни за
что не могут сойтись на земле, может быть, и сошлись бы где-нибудь в бесконечности.
Ибо забота этих жалких созданий
не в
том только состоит,
чтобы сыскать
то, пред
чем мне
или другому преклониться, но
чтобы сыскать такое, чтоб и все уверовали в него и преклонились пред ним, и
чтобы непременно все вместе.
Корейцы считают,
что их способ соболевания самый лучший, потому
что ловушка действует наверняка и случаев,
чтобы соболь ушел,
не бывает. Кроме
того, под водой соболь находится в сохранности и
не может быть испорчен воронами
или сойками. В корейские ловушки, так же как и в китайские, часто попадают белки, рябчики и другие мелкие птицы.
Скажу вам без обиняков, больная моя… как бы это
того… ну, полюбила,
что ли, меня…
или нет,
не то чтобы полюбила… а, впрочем… право, как это, того-с…
Изюбр
или олень стучат сильнее ногами; это
не могло быть и маленькое животное, потому
что вес его тела был бы недостаточен для
того,
чтобы производить такой шум.
Если бы кто посторонний пришел посоветоваться с Кирсановым о таком положении, в каком Кирсанов увидел себя, когда очнулся, и если бы Кирсанов был совершенно чужд всем лицам, которых касается дело, он сказал бы пришедшему советоваться: «поправлять дело бегством — поздно,
не знаю, как оно разыграется, но для вас, бежать
или оставаться — одинаково опасно, а для
тех, о спокойствии которых вы заботитесь ваше бегство едва ли
не опаснее,
чем то,
чтобы вы оставались».
— Если бы ты был глуп,
или бы я был глуп, сказал бы я тебе, Дмитрий,
что этак делают сумасшедшие. А теперь
не скажу. Все возражения ты, верно, постарательнее моего обдумал. А и
не обдумывал, так ведь все равно. Глупо ли ты поступаешь, умно ли —
не знаю; но, по крайней мере, сам
не стану делать
той глупости,
чтобы пытаться отговаривать, когда знаю,
что не отговорить. Я тебе тут нужен на что-нибудь,
или нет?
Племянник, вместо
того чтобы приезжать, приходил, всматривался в людей и, разумеется, большею частию оставался недоволен обстановкою: в одном семействе слишком надменны; в другом — мать семейства хороша, отец дурак, в третьем наоборот, и т. д., в иных и можно бы жить, да условия невозможные для Верочки;
или надобно говорить по — английски, — она
не говорит;
или хотят иметь собственно
не гувернантку, а няньку,
или люди всем хороши, кроме
того,
что сами бедны, и в квартире нет помещения для гувернантки, кроме детской, с двумя большими детьми, двумя малютками, нянькою и кормилицею.
— Разумеется, она и сама
не знала, слушает она,
или не слушает: она могла бы только сказать,
что как бы там ни было, слушает
или не слушает, но что-то слышит, только
не до
того ей,
чтобы понимать,
что это ей слышно; однако же, все-таки слышно, и все-таки расслушивается,
что дело идет о чем-то другом,
не имеющем никакой связи с письмом, и постепенно она стала слушать, потому
что тянет к этому: нервы хотят заняться чем-нибудь,
не письмом, и хоть долго ничего
не могла понять, но все-таки успокоивалась холодным и довольным тоном голоса мужа; а потом стала даже и понимать.
А я сказал Маше,
чтобы она
не будила вас раньше половины одиннадцатого, так
что завтра, едва успеете вы напиться чаю, как уж надобно будет вам спешить на железную дорогу; ведь если и
не успеете уложить всех вещей,
то скоро вернетесь,
или вам привезут их; как вы думаете сделать,
чтобы вслед за вами поехал Александр Матвеич,
или сами вернетесь? а вам теперь было бы тяжело с Машею, ведь
не годилось бы, если б она заметила,
что вы совершенно спокойны.
Эти три девушки нашли еще трех
или четырех, выбрали их с
тою осмотрительностью, о которой просила Вера Павловна; в этих условиях выбора тоже
не было ничего возбуждающего подозрение,
то есть ничего особенного: молодая и скромная женщина желает,
чтобы работницы в мастерской были девушки прямодушного, доброго характера, рассудительные, уживчивые,
что же тут особенного?
Синий чулок с бессмысленною аффектациею самодовольно толкует о литературных
или ученых вещах, в которых ни бельмеса
не смыслит, и толкует
не потому,
что в самом деле заинтересован ими, а для
того,
чтобы пощеголять своим умом (которого ему
не случилось получить от природы), своими возвышенными стремлениями (которых в нем столько же, как в стуле, на котором он сидит) и своею образованностью (которой в нем столько же, как в попугае).
Из этого
не следует,
чтобы худенькие плечи Карла Ивановича когда-нибудь прикрывались погоном
или эполетами, — но природа так устроила немца,
что если он
не доходит до неряшества и sans-gene [бесцеремонности (фр.).] филологией
или теологией,
то, какой бы он ни был статский, все-таки он военный.
Сперанский пробовал облегчить участь сибирского народа. Он ввел всюду коллегиальное начало; как будто дело зависело от
того, как кто крадет — поодиночке
или шайками. Он сотнями отрешал старых плутов и сотнями принял новых. Сначала он нагнал такой ужас на земскую полицию,
что мужики брали деньги с чиновников,
чтобы не ходить с челобитьем. Года через три чиновники наживались по новым формам
не хуже, как по старым.
К счастью, бабушкин выбор был хорош, и староста, действительно, оказался честным человеком. Так
что при молодом барине хозяйство пошло
тем же порядком, как и при старухе бабушке. Доходов получалось с имения немного, но для одинокого человека, который особенных требований
не предъявлял, вполне достаточно. Валентин Осипыч нашел даже возможным отделять частичку из этих доходов,
чтобы зимой погостить месяц
или два в Москве и отдохнуть от назойливой сутолоки родного захолустья.
Никаким подобным преимуществом
не пользуются дети. Они чужды всякого участия в личном жизнестроительстве; они слепо следуют указаниям случайной руки и
не знают,
что эта рука сделает с ними. Поведет ли она их к торжеству
или к гибели; укрепит ли их настолько,
чтобы они могли выдержать напор неизбежных сомнений,
или отдаст их в жертву последним? Даже приобретая знания, нередко ценою мучительных усилий, они
не отдают себе отчета в
том, действительно ли это знания, а
не бесполезности…
Когда в девичью приносили обед
или ужин,
то не только там, но и по всему коридору чувствовался отвратительный запах, так
что матушка, от природы неприхотливая, приказывала отворять настежь выходные двери,
чтобы сколько-нибудь освежить комнаты.
Ведь большинство попадало в «яму» из-за самодурства богатеев-кредиторов, озлобившихся на должника за
то,
что он
не уплатил, а на себя за
то,
что в дураках остался и потерял деньги.
Или для
того,
чтобы убрать с дороги мешающего конкурента.
В ремешок игра простая: узкий кожаный ремешок свертывается в несколько оборотов в кружок, причем партнер, прежде
чем распустится ремень, должен угадать середину,
то есть поставить свой палец
или гвоздь,
или палочку так,
чтобы они, когда ремень развернется, находились в центре образовавшегося круга, в петле. Но ремень складывается так,
что петли
не оказывается.
Может быть, просто потому
что дети слишком сильно живут непосредственными впечатлениями,
чтобы устанавливать между ними
те или другие широкие связи, но только я как-то совсем
не помню связи между намерениями царя относительно всех крестьян и всех помещиков — и ближайшей судьбой, например, Мамерика и другого безыменного нашего знакомца.
Вот слова, наиболее характеризующие К. Леонтьева: «
Не ужасно ли и
не обидно ли было бы думать,
что Моисей восходил на Синай,
что эллины строили себе изящные Акрополи, римляне вели пунические войны,
что гениальный красавец Александр в пернатом каком-нибудь шлеме переходил Граник и бился под Арбеллами,
что апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на турнирах для
того только,
чтобы французский,
или немецкий,
или русский буржуа в безобразной комической своей одежде благодушествовал бы „индивидуально“ и „коллективно“ на развалинах всего этого прошлого величия?..
Подпольный человек восклицает: «Ведь я, например, нисколько
не удивлюсь, если вдруг ни с
того ни с сего, среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен, с неблагородной
или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливой физиономией, упрет руки в бок и скажет нам всем: а
что, господа,
не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного раза ногой, прахом, единственно с
той целью,
чтобы все эти логарифмы отправились к черту и нам опять по своей глупой воле пожить!» У самого Достоевского была двойственность.
