Неточные совпадения
Шипел паровоз, двигаясь задним ходом, сеял на путь горящие угли, звонко стучал молоток по бандажам колес, гремело железо сцеплений; Самгин, потирая бок, медленно шел к своему вагону, вспоминая Судакова, каким видел его в Москве, на вокзале: там он стоял, прислонясь к
стене, наклонив голову и
считая на ладони серебряные монеты; на нем — черное пальто, подпоясанное ремнем с медной пряжкой, под мышкой — маленький узелок, картуз на голове
не мог прикрыть его волос, они торчали во все стороны и свешивались по щекам, точно стружки.
Она точно
не слышала испуганного нытья стекол в окнах, толчков воздуха в
стены, приглушенных, тяжелых вздохов в трубе печи. С необыкновенной поспешностью, как бы ожидая знатных и придирчивых гостей, она стирала пыль,
считала посуду, зачем-то щупала мебель. Самгин подумал, что, может быть, в этой шумной деятельности она прячет сознание своей вины перед ним. Но о ее вине и вообще о ней
не хотелось думать, — он совершенно ясно представлял себе тысячи хозяек, которые, наверное, вот так же суетятся сегодня.
Илья Иванович иногда возьмет и книгу в руки — ему все равно, какую-нибудь. Он и
не подозревал в чтении существенной потребности, а
считал его роскошью, таким делом, без которого легко и обойтись можно, так точно, как можно иметь картину на
стене, можно и
не иметь, можно пойти прогуляться, можно и
не пойти: от этого ему все равно, какая бы ни была книга; он смотрел на нее, как на вещь, назначенную для развлечения, от скуки и от нечего делать.
— С Михаилом-то подружился? Нет,
не то чтоб. Да и чего, свинья!
Считает, что я… подлец. Шутки тоже
не понимают — вот что в них главное. Никогда
не поймут шутки. Да и сухо у них в душе, плоско и сухо, точно как я тогда к острогу подъезжал и на острожные
стены смотрел. Но умный человек, умный. Ну, Алексей, пропала теперь моя голова!
Иные промышляли, например, одним перекупством, а продавались иногда такие вещи, что и в голову
не могло бы прийти кому-нибудь за
стенами острога
не только покупать и продавать их, но даже
считать вещами.
Не спалось ему в эту ночь: звучали в памяти незнакомые слова, стучась в сердце, как озябшие птицы в стекло окна; чётко и ясно стояло перед ним доброе лицо женщины, а за
стеною вздыхал ветер, тяжёлыми шматками падал снег с крыши и деревьев, словно
считая минуты, шлёпались капли воды, — оттепель была в ту ночь.
Будто чувствовалось, что вот-вот и природа оживет из-подо льда и снега, но это так чувствовалось новичку, который суетно надеялся в первых числах февраля видеть весну в NN; улица, видно, знала, что опять придут морозы, вьюги и что до 15/27 мая
не будет признаков листа, она
не радовалась; сонное бездействие царило на ней; две-три грязные бабы сидели у
стены гостиного двора с рязанью и грушей; они, пользуясь тем, что пальцы
не мерзнут, вязали чулки,
считали петли и изредка только обращались друг к другу, ковыряя в зубах спицами, вздыхая, зевая и осеняя рот свой знамением креста.
Далее вы входите в большую, просторную комнату, занимающую весь флигель, если
не считать сеней.
Стены здесь вымазаны грязно-голубою краской, потолок закопчен, как в курной избе, — ясно, что здесь зимой дымят печи и бывает угарно. Окна изнутри обезображены железными решетками. Пол сер и занозист. Воняет кислою капустой, фитильною гарью, клопами и аммиаком, и эта вонь в первую минуту производит на вас такое впечатление, как будто вы входите в зверинец.
Незнамов. Замолчи!
Сочти так, что ты
не слыхал моих слов, что я с этой
стеной разговаривал. Ты
не знаешь, долго ли Кручинина здесь пробудет?
Отряд Лефорта, которому велено было развлекать силы неприятеля нападением на укрепления, ближайшие к атакуемым главными силами, подошел к ним и, видя, что тут нет пролома и даже ров
не засыпан,
счел за лучшее присоединиться к Гордоновым стрельцам, шедшим в пролом
стены.
В своей-то обители толковали, что она чересчур скупа, что у ней в подземелье деньги зарыты и ходит она туда перед праздниками казну
считать, а за
стенами обители говорили, что мать Назарета просто-напросто запоем пьет и, как на нее придет время, с бочонком отправляется в подземелье и сидит там, покаместь
не усидит его.
Он имел от роду лет тридцать пять, происходил откуда-то из мещан; провел всю свою жизнь в занятиях церковною живописью, был очень умен и наблюдателен; любил кутнуть и
считал себя знатоком церковного пения, постоянно распевал разные херувимские и концерты, но пел их
не сплошь, а только одни басовые партии, отчего, если его слушать из-за
стены, выходило похоже на пение сумасшедшего.
Второй этаж со двора смотрел также нарядно, чего
не бывает в других домах. Каждое окно с фронтоном, колонками и балюстрадой внизу. Так аппетитно смотрит на Палтусова вся
стена. Он
считает окна вдоль и вверх по этажам. Есть что-то затягивающее в этом ощупывании глазом каменной громадины ценностью в полмиллиона рублей.
Не следовало ни в каком случае застреливаться, владея таким домом. Всегда можно было извернуться.
Они веровали, что там, за институтскими
стенами, если
не считать катарального папаши и братцев-вольноопределяющихся, кишат косматые поэты, бледные певцы, желчные сатирики, отчаянные патриоты, неизмеримые миллионеры, красноречивые до слез, ужасно интересные защитники…
Такое стремление отгораживаться от света
стеною нам
не ново, но последствия этого всегда были для нас невыгодны, как это доказано еще в «творении» Тюнена «Der isolierte Staat» (1826), которое в 1857 году у нас
считали нужным «приспособить для русских читателей», для чего это творение и было переведено и напечатано в том же 1857 году в Карлсруэ, в придворной типографии, а в России оно распространялось с разрешения петербургского цензурного комитета.
В городе мы сильнее чувствовали
стену, которая была между нами: я знатна и богата, а он беден, он
не дворянин даже, сын дьякона, он исправляющий должность судебного следователя и только; оба мы — я по молодости лет, а он бог знает почему —
считали эту
стену очень высокой и толстой, и он, бывая у нас в городе, натянуто улыбался и критиковал высший свет, и угрюмо молчал, когда при нем был кто-нибудь в гостиной.
Стены были завешены коврами и картинами лучших мастеров, большею частью легкого жанра и несколько пикантного содержания. Маленькое пианино с вычурными инкрустациями и кресло-качалка довершали убранство этой комнаты, если
не считать ламп, стенных, висячей в столовой, и множества бронзы и других «objets d'arts», помещавшихся на двух резных, черного дерева, этажерках.