Неточные совпадения
Стародум. Ему многие смеются. Я это знаю. Быть так. Отец мой воспитал меня по-тогдашнему, а я
не нашел и нужды
себя перевоспитывать. Служил он Петру Великому. Тогда один человек назывался ты, а
не вы. Тогда
не знали еще заражать людей столько, чтоб всякий
считал себя за многих. Зато нонче многие
не стоят одного. Отец мой у двора Петра Великого…
Предместник его, капитан Негодяев, хотя и
не обладал так называемым"сущим"злонравием, но
считал себя человеком убеждения (летописец везде вместо слова"убеждения"ставит слово"норов") и в этом качестве постоянно испытывал, достаточно ли глуповцы тверды в бедствиях.
Появлялись новые партии рабочих, которые, как цвет папоротника, где-то таинственно нарастали, чтобы немедленно же исчезнуть в пучине водоворота. Наконец привели и предводителя, который один в целом городе
считал себя свободным от работ, и стали толкать его в реку. Однако предводитель пошел
не сразу, но протестовал и сослался на какие-то права.
Почему он молчал? потому ли, что
считал непонимание глуповцев
не более как уловкой, скрывавшей за
собой упорное противодействие, или потому, что хотел сделать обывателям сюрприз, — достоверно определить нельзя.
Тогда он
не обратил на этот факт надлежащего внимания и даже
счел его игрою воображения, но теперь ясно, что градоначальник, в видах собственного облегчения, по временам снимал с
себя голову и вместо нее надевал ермолку, точно так, как соборный протоиерей, находясь в домашнем кругу, снимает с
себя камилавку [Камилавка (греч.) — особой формы головной убор, который носят старшие по чину священники.] и надевает колпак.
Издатель
не счел, однако ж,
себя вправе утаить эти подробности; напротив того, он думает, что возможность подобных фактов в прошедшем еще с большею ясностью укажет читателю на ту бездну, которая отделяет нас от него.
Он
считал Россию погибшею страной, в роде Турции, и правительство России столь дурным, что никогда
не позволял
себе даже серьезно критиковать действия правительства, и вместе с тем служил и был образцовым дворянским предводителем и в дорогу всегда надевал с кокардой и с красным околышем фуражку.
Сама же таинственная прелестная Кити
не могла любить такого некрасивого, каким он
считал себя, человека и, главное, такого простого, ничем
не выдающегося человека.
Он
не считал себя премудрым, но
не мог
не знать, что он был умнее жены и Агафьи Михайловны, и
не мог
не знать того, что, когда он думал о смерти, он думал всеми силами души.
Однако счастье его было так велико, что это признание
не нарушило его, а придало ему только новый оттенок. Она простила его; но с тех пор он еще более
считал себя недостойным ее, еще ниже нравственно склонялся пред нею и еще выше ценил свое незаслуженное счастье.
В сущности, понимавшие, по мнению Вронского, «как должно» никак
не понимали этого, а держали
себя вообще, как держат
себя благовоспитанные люди относительно всех сложных и неразрешимых вопросов, со всех сторон окружающих жизнь, — держали
себя прилично, избегая намеков и неприятных вопросов. Они делали вид, что вполне понимают значение и смысл положения, признают и даже одобряют его, но
считают неуместным и лишним объяснять всё это.
Раздражение, разделявшее их,
не имело никакой внешней причины, и все попытки объяснения
не только
не устраняли, но увеличивали его. Это было раздражение внутреннее, имевшее для нее основанием уменьшение его любви, для него — раскаяние в том, что он поставил
себя ради ее в тяжелое положение, которое она, вместо того чтоб облегчить, делает еще более тяжелым. Ни тот, ни другой
не высказывали причины своего раздражения, но они
считали друг друга неправыми и при каждом предлоге старались доказать это друг другу.
Но любить или
не любить народ, как что-то особенное, он
не мог, потому что
не только жил с народом,
не только все его интересы были связаны с народом, но он
считал и самого
себя частью народа,
не видел в
себе и народе никаких особенных качеств и недостатков и
не мог противопоставлять
себя народу.
Левин думал о евангельском изречении
не потому, чтоб он
считал себя премудрым.
Решение мое следующее: каковы бы ни были ваши поступки, я
не считаю себя в праве разрывать тех уз, которыми мы связаны властью свыше.
Нет, уж извини, но я
считаю аристократом
себя и людей подобных мне, которые в прошедшем могут указать на три-четыре честные поколения семей, находившихся на высшей степени образования (дарованье и ум — это другое дело), и которые никогда ни перед кем
не подличали, никогда ни в ком
не нуждались, как жили мой отец, мой дед.
— Входить во все подробности твоих чувств я
не имею права и вообще
считаю это бесполезным и даже вредным, — начал Алексей Александрович. — Копаясь в своей душе, мы часто выкапываем такое, что там лежало бы незаметно. Твои чувства — это дело твоей совести; но я обязан пред тобою, пред
собой и пред Богом указать тебе твои обязанности. Жизнь наша связана, и связана
не людьми, а Богом. Разорвать эту связь может только преступление, и преступление этого рода влечет за
собой тяжелую кару.
«Избавиться от того, что беспокоит», повторяла Анна. И, взглянув на краснощекого мужа и худую жену, она поняла, что болезненная жена
считает себя непонятою женщиной, и муж обманывает ее и поддерживает в ней это мнение о
себе. Анна как будто видела их историю и все закоулки их души, перенеся свет на них. Но интересного тут ничего
не было, и она продолжала свою мысль.
Но старая партия
не считала себя побежденною.
Но его порода долговечна, у него
не было ни одного седого волоса, ему никто
не давал сорока лет, и он помнил, что Варенька говорила, что только в России люди в пятьдесят лет
считают себя стариками, а что во Франции пятидесятилетний человек
считает себя dans la force de l’âge, [в расцвете лет,] a сорокалетний — un jeune homme. [молодым человеком.]
Долли чувствовала
себя смущенною и искала предмета разговора. Хотя она и
считала, что с его гордостью ему должны быть неприятны похвалы его дома и сада, она,
не находя другого предмета разговора, всё-таки сказала ему, что ей очень понравился его дом.
— Да, но вы
себя не считаете. Вы тоже ведь чего-нибудь стóите? Вот я про
себя скажу. Я до тех пор, пока
не хозяйничал, получал на службе три тысячи. Теперь я работаю больше, чем на службе, и, так же как вы, получаю пять процентов, и то дай Бог. А свои труды задаром.
Она молча села в карету Алексея Александровича и молча выехала из толпы экипажей. Несмотря на всё, что он видел, Алексей Александрович всё-таки
не позволял
себе думать о настоящем положении своей жены. Он только видел внешние признаки. Он видел, что она вела
себя неприлично, и
считал своим долгом сказать ей это. Но ему очень трудно было
не сказать более, а сказать только это. Он открыл рот, чтобы сказать ей, как она неприлично вела
себя, но невольно сказал совершенно другое.
Он
не мог согласиться с этим, потому что и
не видел выражения этих мыслей в народе, в среде которого он жил, и
не находил этих мыслей в
себе (а он
не мог
себя ничем другим
считать, как одним из людей, составляющих русский народ), а главное потому, что он вместе с народом
не знал,
не мог знать того, в чем состоит общее благо, но твердо знал, что достижение этого общего блага возможно только при строгом исполнении того закона добра, который открыт каждому человеку, и потому
не мог желать войны и проповедывать для каких бы то ни было общих целей.
Ты пойми, что я
не только
не подозревала неверности, но что я
считала это невозможным, и тут, представь
себе, с такими понятиями узнать вдруг весь ужас, всю гадость….
Когда они приходили, он старательно отгонял их от
себя,
считая их стыдными и свойственными только девочкам, а
не мальчику и товарищу.
Он находил это естественным, потому что делал это каждый день и при этом ничего
не чувствовал и
не думал, как ему казалось, дурного, и поэтому стыдливость в девушке он
считал не только остатком варварства, но и оскорблением
себе.
Он воображал
себе, вероятно ошибочно, что вырез этот сделан на его счет, и
считал себя не в праве смотреть на него и старался
не смотреть на него; но чувствовал, что он виноват уж за одно то, что вырез сделан.
Он, желая выказать свою независимость и подвинуться, отказался от предложенного ему положения, надеясь, что отказ этот придаст ему большую цену; но оказалось, что он был слишком смел, и его оставили; и, волей-неволей сделав
себе положение человека независимого, он носил его, весьма тонко и умно держа
себя, так, как будто он ни на кого
не сердился,
не считал себя никем обиженным и желает только того, чтоб его оставили в покое, потому что ему весело.
Непостижимое дело! с товарищами он был хорош, никого
не продавал и, давши слово, держал; но высшее над
собою начальство он
считал чем-то вроде неприятельской батареи, сквозь которую нужно пробиваться, пользуясь всяким слабым местом, проломом или упущением…
Я имел самые странные понятия о красоте — даже Карла Иваныча
считал первым красавцем в мире; но очень хорошо знал, что я нехорош
собою, и в этом нисколько
не ошибался; поэтому каждый намек на мою наружность больно оскорблял меня.
Сам с своими козаками производил над ними расправу и положил
себе правилом, что в трех случаях всегда следует взяться за саблю, именно: когда комиссары [Комиссары — польские сборщики податей.]
не уважили в чем старшин и стояли пред ними в шапках, когда поглумились над православием и
не почтили предковского закона и, наконец, когда враги были бусурманы и турки, против которых он
считал во всяком случае позволительным поднять оружие во славу христианства.
Разница та, что вместо насильной воли, соединившей их в школе, они сами
собою кинули отцов и матерей и бежали из родительских домов; что здесь были те, у которых уже моталась около шеи веревка и которые вместо бледной смерти увидели жизнь — и жизнь во всем разгуле; что здесь были те, которые, по благородному обычаю,
не могли удержать в кармане своем копейки; что здесь были те, которые дотоле червонец
считали богатством, у которых, по милости арендаторов-жидов, карманы можно было выворотить без всякого опасения что-нибудь выронить.
Ее разбудила муха, бродившая по голой ступне. Беспокойно повертев ножкой, Ассоль проснулась; сидя, закалывала она растрепанные волосы, поэтому кольцо Грэя напомнило о
себе, но
считая его
не более как стебельком, застрявшим меж пальцев, она распрямила их; так как помеха
не исчезла, она нетерпеливо поднесла руку к глазам и выпрямилась, мгновенно вскочив с силой брызнувшего фонтана.
— А эти деньги, Аркадий Иванович, я вам очень благодарна, но я ведь теперь в них
не нуждаюсь. Я
себя одну завсегда прокормлю,
не сочтите неблагодарностью: если вы такие благодетельные, то эти деньги-с…
Соня готова была даже чуть
не заплакать: она, напротив,
считала себя недостойною даже взглянуть на Дуню.
— Ну, полноте, кто ж у нас на Руси
себя Наполеоном теперь
не считает? — с страшною фамильярностию произнес вдруг Порфирий. Даже в интонации его голоса было на этот раз нечто уж особенно ясное.
И скажет: «Свиньи вы! образа звериного и печати его; но приидите и вы!» И возглаголят премудрые, возглаголят разумные: «Господи! почто сих приемлеши?» И скажет: «Потому их приемлю, премудрые, потому приемлю, разумные, что ни единый из сих сам
не считал себя достойным сего…» И прострет к нам руце свои, и мы припадем… и заплачем… и всё поймем!
На всякий случай есть у меня и еще к вам просьбица, — прибавил он, понизив голос, — щекотливенькая она, а важная: если, то есть на всякий случай (чему я, впрочем,
не верую и
считаю вас вполне неспособным), если бы на случай, — ну так, на всякий случай, — пришла бы вам охота в эти сорок — пятьдесят часов как-нибудь дело покончить иначе, фантастическим каким образом — ручки этак на
себя поднять (предположение нелепое, ну да уж вы мне его простите), то — оставьте краткую, но обстоятельную записочку.
— Позвольте вам заметить, — отвечал он сухо, — что Магометом иль Наполеоном я
себя не считаю… ни кем бы то ни было из подобных лиц, следственно, и
не могу,
не быв ими, дать вам удовлетворительного объяснения о том, как бы я поступил.
И тем
не менее он все-таки высоко ценил свою решимость возвысить Дуню до
себя и
считал это подвигом.
Но никогда, никогда люди
не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как
считали зараженные.
— Ведь вот-с… право,
не знаю, как бы удачнее выразиться… идейка-то уж слишком игривенькая… психологическая-с… Ведь вот-с, когда вы вашу статейку-то сочиняли, — ведь уж быть того
не может, хе, хе! чтобы вы сами
себя не считали, — ну хоть на капельку, — тоже человеком «необыкновенным» и говорящим новое слово, — в вашем то есть смысле-с… Ведь так-с?
— Потому что, как я уж и объявил давеча,
считаю себя обязанным вам объяснением.
Не хочу, чтобы вы меня за изверга почитали, тем паче что искренно к вам расположен, верьте
не верьте. Вследствие чего, в-третьих, и пришел к вам с открытым и прямым предложением — учинить явку с повинною. Это вам будет бесчисленно выгоднее, да и мне тоже выгоднее, — потому с плеч долой. Ну что, откровенно или нет с моей стороны?
— Иду. Сейчас. Да, чтоб избежать этого стыда, я и хотел утопиться, Дуня, но подумал, уже стоя над водой, что если я
считал себя до сей поры сильным, то пусть же я и стыда теперь
не убоюсь, — сказал он, забегая наперед. — Это гордость, Дуня?
Может быть, Катерина Ивановна
считала себя обязанною перед покойником почтить его память «как следует», чтобы знали все жильцы и Амалия Ивановна в особенности, что он был «
не только их совсем
не хуже, а, может быть, еще и гораздо получше-с» и что никто из них
не имеет права перед ним «свой нос задирать».
Теперь же, месяц спустя, он уже начинал смотреть иначе и, несмотря на все поддразнивающие монологи о собственном бессилии и нерешимости, «безобразную» мечту как-то даже поневоле привык
считать уже предприятием, хотя все еще сам
себе не верил.
Мартышка, в Зеркале увидя образ свой,
Тихохонько Медведя толк ногой:
«Смотри-ка», говорит: «кум милый мой!
Что́ это там за рожа?
Какие у неё ужимки и прыжки!
Я удавилась бы с тоски,
Когда бы на неё хоть чуть была похожа.
А, ведь, признайся, есть
Из кумушек моих таких кривляк пять-шесть:
Я даже их могу по пальцам перечесть». —
«Чем кумушек
считать трудиться,
Не лучше ль на
себя, кума, оборотиться?»
Ей Мишка отвечал.
Но Мишенькин совет лишь попусту пропал.
— Итак, вы
считаете меня спокойным, изнеженным, избалованным существом, — продолжала она тем же голосом,
не спуская глаз с окна. — А я так знаю о
себе, что я очень несчастлива.
Она говорила и двигалась очень развязно и в то же время неловко: она, очевидно, сама
себя считала за добродушное и простое существо, и между тем что бы она ни делала, вам постоянно казалось, что она именно это-то и
не хотела сделать; все у ней выходило, как дети говорят, — нарочно, то есть
не просто,
не естественно.