Неточные совпадения
Грушницкий
стоял передо мною, опустив глаза, в сильном
волнении. Но борьба совести с самолюбием была непродолжительна. Драгунский капитан, сидевший возле него, толкнул его локтем; он вздрогнул и быстро отвечал мне,
не поднимая глаз...
«В ней действительно есть много простого, бабьего. Хорошего, дружески бабьего», — нашел он подходящие слова. «Завтра уедет…» — скучно подумал он, допил вино, встал и подошел к окну. Над городом
стояли облака цвета красной меди, очень скучные и тяжелые. Клим Самгин должен был сознаться, что ни одна из женщин
не возбуждала в нем такого
волнения, как эта — рыжая. Было что-то обидное в том, что неиспытанное
волнение это возбуждала женщина, о которой он думал
не лестно для нее.
У ней даже доставало духа сделать веселое лицо, когда Обломов объявлял ей, что завтра к нему придут обедать Тарантьев, Алексеев или Иван Герасимович. Обед являлся вкусный и чисто поданный. Она
не срамила хозяина. Но скольких
волнений, беготни, упрашиванья по лавочкам, потом бессонницы, даже слез
стоили ей эти заботы!
Он ушел, а Татьяна Марковна все еще
стояла в своей позе, с глазами, сверкающими гневом, передергивая на себе, от
волнения, шаль. Райский очнулся от изумления и робко подошел к ней, как будто
не узнавая ее, видя в ней
не бабушку, а другую, незнакомую ему до тех пор женщину.
Дальнейшее тридцатиоднодневное плавание по Индийскому океану было довольно однообразно. Начало мая
не лучше, как у нас: небо постоянно облачно; редко проглядывало солнце. Ни тепло, ни холодно. Некоторые, однако ж, оделись в суконные платья — и умно сделали. Я упрямился, ходил в летнем, зато у меня
не раз схватывало зубы и висок. Ожидали зюйд-вестовых ветров и громадного
волнения, которому было где разгуляться в огромном бассейне, чистом от самого полюса; но ветры
стояли нордовые и все-таки благоприятные.
— И
не отменят — всё равно. Я
не за это, так за другое того
стою… — сказала она, и он видел, какое большое усилие она сделала, чтобы удержать слезы. — Ну что же, видели Меньшова? — спросила она вдруг, чтобы скрыть свое
волнение. — Правда ведь, что они
не виноваты?
На глазах старика
стояли слезы, но он
не отирал их и, глубоко вздохнув, проговорил прерывавшимся от
волнения голосом...
—
Стой, Ракитка! — вскочила вдруг Грушенька, — молчите вы оба. Теперь я все скажу: ты, Алеша, молчи, потому что от твоих таких слов меня стыд берет, потому что я злая, а
не добрая, — вот я какая. А ты, Ракитка, молчи потому, что ты лжешь. Была такая подлая мысль, что хотела его проглотить, а теперь ты лжешь, теперь вовсе
не то… и чтоб я тебя больше совсем
не слыхала, Ракитка! — Все это Грушенька проговорила с необыкновенным
волнением.
Вера Павловна опять села и сложила руки, Рахметов опять положил перед ее глазами записку. Она двадцать раз с
волнением перечитывала ее. Рахметов
стоял подле ее кресла очень терпеливо, держа рукою угол листа. Так прошло с четверть часа. Наконец, Вера Павловна подняла руку уже смирно, очевидно,
не с похитительными намерениями, закрыла ею глаза: «как он добр, как он добр!» проговорила она.
— Скажи, что дома нет! — восклицает в
волнении матушка, — или нет,
постой! просто скажи:
не велено принимать!
Галактион поднялся бледный, страшный, что-то хотел ответить, но только махнул рукой и,
не простившись, пошел к двери. Устенька
стояла посреди комнаты. Она задыхалась от
волнения и боялась расплакаться. В этот момент в гостиную вошел Тарас Семеныч. Он посмотрел на сконфуженного гостя и на дочь и
не знал, что подумать.
Например, нагрузка и выгрузка пароходов,
не требующие в России от рабочего исключительного напряжения сил, в Александровске часто представляются для людей истинным мучением; особенной команды, подготовленной и выученной специально для работ на море, нет; каждый раз берутся всё новые люди, и оттого случается нередко наблюдать во время
волнения страшный беспорядок; на пароходе бранятся, выходят из себя, а внизу, на баржах, бьющихся о пароход,
стоят и лежат люди с зелеными, искривленными лицами, страдающие от морской болезни, а около барж плавают утерянные весла.
Князь проговорил свои несколько фраз голосом неспокойным, прерываясь и часто переводя дух. Всё выражало в нем чрезвычайное
волнение. Настасья Филипповна смотрела на него с любопытством, но уже
не смеялась. В эту самую минуту вдруг громкий, новый голос, послышавшийся из-за толпы, плотно обступившей князя и Настасью Филипповну, так сказать, раздвинул толпу и разделил ее надвое. Перед Настасьей Филипповной
стоял сам отец семейства, генерал Иволгин. Он был во фраке и в чистой манишке; усы его были нафабрены…
Вот и Кержацкий конец. Много изб
стояло еще заколоченными. Груздев прошел мимо двора брательников Гущиных, миновал избу Никитича и
не без
волнения подошел к избушке мастерицы Таисьи. Он постучал в оконце и помолитвовался: «Господи Исусе Христе, помилуй нас!» — «Аминь!» — ответил женский голос из избушки. Груздев больше всего боялся, что
не застанет мастерицы дома, и теперь облегченно вздохнул. Выглянув в окошко, Таисья узнала гостя и бросилась навстречу.
— Твой дедушка? да ведь он уже умер! — сказал я вдруг, совершенно
не приготовившись отвечать на ее вопрос, и тотчас раскаялся. С минуту
стояла она в прежнем положении и вдруг вся задрожала, но так сильно, как будто в ней приготовлялся какой-нибудь опасный нервический припадок. Я схватился было поддержать ее, чтоб она
не упала. Через несколько минут ей стало лучше, и я ясно видел, что она употребляет над собой неестественные усилия, скрывая передо мною свое
волнение.
Она встала и начала говорить
стоя,
не замечая того от
волнения. Князь слушал, слушал и тоже встал с места. Вся сцена становилась слишком торжественною.
Калинович
не без
волнения развернул свою повесть и начал как бы читать ее, ожидая, что
не скажет ли ему половой что-нибудь про его произведение. Но тот, хоть и
стоял перед ним навытяжку, но, кажется, более ожидал, что прикажут ему подать из съестного или хмельного.
Итак, загадка разъяснилась: перед нами
стоял бывший Кубарихин тапер, свидетель игр нашей молодости! Мы долго
не могли прийти в себя от восхищения и в радостном умилении поочередно мяли его в своих объятиях. Да и он пришел в неописанное
волнение, когда мы неопровержимыми фактами доказали, что никакое alibi [Неприкосновенность к делу.] в настоящем случае немыслимо.
От
волнения и дрожи во всем теле он уже
не мог выговорить ни одного слова, а
стоял перед ней и молчал. Она тоже дрожала и сидела с видом преступницы, ожидая объяснения.
Когда
волнение улеглось, Грызунов приступил к молодому поэту Мижуеву (племянник Ноздрева) с просьбой прочесть его новое, нигде еще
не напечатанное стихотворение. Поэт с минуту отпрашивался, но, после некоторых настояний, выступил на то самое место, где еще так недавно
стояла"Дама из Амстердама", откинул кудри и твердым голосом произнес...
Помню, с каким
волнением я шел потом к Ажогиным, как стучало и замирало мое сердце, когда я поднимался по лестнице и долго
стоял вверху на площадке,
не смея войти в этот храм муз!
— Да, да! Успокойтесь, князь! Эти
волнения…
Постойте, я сама провожу вас… Я уложу вас сама, если надо. Что вы так смотрите на этот портрет, князь? Это портрет моей матери — этого ангела, а
не женщины! О, зачем ее нет теперь между нами! Это была праведница! князь, праведница! — иначе я
не называю ее!
Кухарка вообще довольно часто волновалась. Да и было достаточно разных причин для такого
волнения… Например, чего
стоил один кот Мурка! Заметьте, что это был очень красивый кот и кухарка его очень любила. Каждое утро начиналось с того, что Мурка ходил по пятам за кухаркой и мяукал таким жалобным голосом, что, кажется,
не выдержало бы каменное сердце.
Когда я очнулся, первые мои слова были: «Где маменька?» Но возле меня
стоял Бенис и бранил ни в чем
не виноватого Евсеича: как бы осторожно ни сказали мне о приезде матери, я
не мог бы принять без сильного
волнения такого неожиданного и радостного известия, а всякое
волнение произвело бы обморок.
Рояль был раскрыт, и на пюпитре
стояли ноты — чуждая грамота для Саши! Нерешительно, разинув от
волнения рот, постукивал по клавишам Петруша и, словно боясь перепутать пальцы, по одному держал крепко и прямо, остальные ногтями вжимал в ладонь; и то раскрывался в радости, когда получалось созвучие, то кисло морщился и еще торопливее бил
не те. Солидно улыбался Андрей Иваныч и вкривь и вкось советовал...
Он уже прятал платок, которым обтер свои пальцы, в карман, когда господин Голядкин-старший опомнился и ринулся вслед за ним в соседнюю комнату, куда, по скверной привычке своей, тотчас же поспешил улизнуть непримиримый враг его. Как будто ни в одном глазу, он
стоял себе у прилавка, ел пирожки и преспокойно, как добродетельный человек, любезничал с немкой-кондитершей. «При дамах нельзя», — подумал герой наш и подошел тоже к прилавку,
не помня себя от
волнения.
Стоит ли ради этого двугривенного испытывать
волнения и разочарования, которые, повторяю, никогда
не кончаются, а только видоизменяются, переходят в новые формы
волнений и разочарований?
— Вы удостоиваете меня вашей дружбой, — начал он
не без
волнения, — вы почтили меня доверием; возьмите все это назад: я
не стою того.
Пятнадцатилетняя боярыня Плодомасова
не обличала ни страха, ни трепета, ни
волнения, ни злорадства. Она
стояла на окне только с одним, чувством: она с чувством бесконечной любви глядела на отца, быстро несшегося к ней впереди отряда. Окружающих боярышню женщин бил лихорадочный трепет, они протягивали свои робкие руки к
не оставлявшей своего места боярышне и робко шептали: «Спаси нас! спаси — мы ни в чем
не повинны».
Потом он позвонил и сказал, чтобы ему принесли чаю; и потом, когда пил чай, она все
стояла, отвернувшись к окну… Она плакала от
волнения, от скорбного сознания, что их жизнь так печально сложилась; они видятся только тайно, скрываются от людей, как воры! Разве жизнь их
не разбита?
— Я
не хочу… — Учитель топнул ногой и, весь дрожа, задохнулся от
волнения и приступа кашля. И, пока он кашлял, со стоном корчась от боли и недостатка воздуха в поражённых лёгких, Тихон Павлович,
стоя перед ним в позе победителя, громко и отчётливо, с красным возбуждённым лицом и сознанием своей правоты, отчеканивал ему...
В один жаркий июльский день, под вечер, когда по улице гнали городское стадо и весь двор наполнился облаками пыли, вдруг кто-то постучал в калитку. Оленька пошла сама отворять и, как взглянула, так и обомлела: за воротами
стоял ветеринар Смирнин, уже седой и в штатском платье. Ей вдруг вспомнилось все, она
не удержалась, заплакала и положила ему голову на грудь,
не сказавши ни одного слова, и в сильном
волнении не заметила, как оба потом вошли в дом, как сели чай пить.
А в толпе все рос и крепчал гул да говор…
волнение снова начиналось, и все больше, все сильнее. Увещания священника, исправника и предводителя
не увенчались ни малейшим успехом, и они возвратились с донесением, что мужики за бунтовщиков себя
не признают, зачинщиков между собою
не находят и упорно
стоят на своем, чтобы сняли с них барщину и прочли настоящую волю, и что до тех пор они
не поверят в миссию генерала, пока тот
не объявит им самолично эту «заправскую волю за золотою строчкою».
Она громко окликнула акушерку — та
не откликнулась. В испуге и
волнении стремительно вскочила больная с кровати и, как была, на босую ногу, опрометью кинулась вон из спальни. Спешно перебежав две смежные комнаты, Нюта влетела в гостиную. Там
стоял Полояров, в своей собачьей чуйке, с шапкой в руках, а рядом акушеркина кухарка в платке и шугае. Сама же акушерка укутывала в салоп младенца.
Не пившая чаю, утомленная ожиданием, дрожа от лихорадки и
волнения, она и
не заметила, как очутилась в кресле, против доктора. В голове ее была какая-то пустота, во рту сухо, в глазах
стоял туман. Сквозь этот туман она видела одни только мельканья… Мелькала его голова, мелькали руки, молоточек…
— Ты с ума сошла! —
не своим голосом взвизгнула Павла Артемьевна. С пылающим лицом, сверкая глазами и трясясь от злобного
волнения, она
стояла с минуту безмолвно, меря взглядом осмелившуюся так грубо защищать себя воспитанницу.
В своем страшном
волнении девочка
не замечала, как мало-помалу пустела зала, как одна за другой, по трое, по двое и в одиночку выходили из нее приютки по знаку, данному тетей Лелей, как сама она, Васса, с багрово пылающим лицом
стояла посреди залы,
не замечая бросаемых на нее недоумевающих взглядов расходившихся приюток.
Он был уже в швейцарской, а я все еще
стояла на одном месте,
не в силах двинуться, ни пошевелиться, так глубоко было охватившее меня
волнение. И только увидя генеральское пальто моего отца в руках швейцара, я словно очнулась от моего столбняка, опрометью бросилась к нему и застыла без слез, без стона на его груди.
Уши у него заложило от радостного
волнения; он
не слыхал ежеминутного гудения пароходных свистков и только все смотрел вперед, на плес реки, чувствуя всем существом, что
стоит на верху рубки своего парохода и пускает его в первый рейс, полным груза и платных пассажиров, идет против течения с подмывательной силой и смелостью,
не боится ни перекатов, ни полного безводья, ни конкуренции, никакой незадачи!..
Небывалое
волнение охватило ее, когда она наклонилась к нему и взяла руку, уже налитую водой, холодную. Перед ней полумертвец, а она боится, как бы он
не проник ей в душу, каким-нибудь одним вопросом
не распознал: с какими затаенными мыслями
стоят они с матерью у его кровати.
Войдя к себе, Егор поставил ружье в угол, бросил шапку на диван и сел на первый попавшийся стул. Он
не мог более от
волнения и усталости
стоять на ногах.
— Заткнись, Алешка!
Не то что полтинника, гривенника ты
не стоишь. Посадил корову на ястребя, а зачем неизвестно. Тащи-ка сюда каклеты. У меня от ваших чудес аппетит, как у новорожденного. Да и гость богоданный от
волнения чувств пожует. Прошу покорно…
Вадим Григорьевич Мардарьев
стоял перед Корнилием Потаповичем, тяжело дыша, и молчал. В нем
не прошла еще усталость, и к ней, кроме того, прибавилось
волнение.
Уже
не смеялась она, и
волнения не было заметно, и глаз невольно искал ступенек, на которых
стоит она, — так сверху вниз умела глядеть эта женщина.