Неточные совпадения
Тогда он
не обратил на этот факт надлежащего внимания и даже счел его игрою воображения, но теперь ясно, что градоначальник, в видах собственного облегчения, по временам
снимал с себя голову и вместо нее надевал ермолку, точно так, как соборный протоиерей, находясь в домашнем кругу,
снимает с себя камилавку [Камилавка (греч.) — особой формы головной убор, который носят старшие по чину священники.] и надевает колпак.
— Ладно. Володеть вами я желаю, — сказал князь, — а чтоб идти к вам жить —
не пойду! Потому вы живете звериным обычаем:
с беспробного золота пенки
снимаете, снох портите! А вот посылаю к вам заместо
себя самого этого новотора-вора: пущай он вами дома правит, а я отсель и им и вами помыкать буду!
Одно привычное чувство влекло его к тому, чтобы
снять с себя и на нее перенести вину; другое чувство, более сильное, влекло к тому, чтобы скорее, как можно скорее,
не давая увеличиться происшедшему разрыву, загладить его.
Как ни сильно желала Анна свиданья
с сыном, как ни давно думала о том и готовилась к тому, она никак
не ожидала, чтоб это свидание так сильно подействовало на нее. Вернувшись в свое одинокое отделение в гостинице, она долго
не могла понять, зачем она здесь. «Да, всё это кончено, и я опять одна», сказала она
себе и,
не снимая шляпы, села на стоявшее у камина кресло. Уставившись неподвижными глазами на бронзовые часы, стоявшие на столе между окон, она стала думать.
Герои наши видели много бумаги, и черновой и белой, наклонившиеся головы, широкие затылки, фраки, сертуки губернского покроя и даже просто какую-то светло-серую куртку, отделившуюся весьма резко, которая, своротив голову набок и положив ее почти на самую бумагу, выписывала бойко и замашисто какой-нибудь протокол об оттяганье земли или описке имения, захваченного каким-нибудь мирным помещиком, покойно доживающим век свой под судом, нажившим
себе и детей и внуков под его покровом, да слышались урывками короткие выражения, произносимые хриплым голосом: «Одолжите, Федосей Федосеевич, дельце за № 368!» — «Вы всегда куда-нибудь затаскаете пробку
с казенной чернильницы!» Иногда голос более величавый, без сомнения одного из начальников, раздавался повелительно: «На, перепиши! а
не то
снимут сапоги и просидишь ты у меня шесть суток
не евши».
— Такой приказ, так уж, видно, следует, — сказал швейцар и прибавил к тому слово: «да». После чего стал перед ним совершенно непринужденно,
не сохраняя того ласкового вида,
с каким прежде торопился
снимать с него шинель. Казалось, он думал, глядя на него: «Эге! уж коли тебя бары гоняют
с крыльца, так ты, видно, так
себе, шушера какой-нибудь!»
— Вот говорит пословица: «Для друга семь верст
не околица!» — говорил он,
снимая картуз. — Прохожу мимо, вижу свет в окне, дай, думаю
себе, зайду, верно,
не спит. А! вот хорошо, что у тебя на столе чай, выпью
с удовольствием чашечку: сегодня за обедом объелся всякой дряни, чувствую, что уж начинается в желудке возня. Прикажи-ка мне набить трубку! Где твоя трубка?
И глаза ее вдруг наполнились слезами; быстро она схватила платок, шитый шелками, набросила
себе на лицо его, и он в минуту стал весь влажен; и долго сидела, забросив назад свою прекрасную голову, сжав белоснежными зубами свою прекрасную нижнюю губу, — как бы внезапно почувствовав какое укушение ядовитого гада, — и
не снимая с лица платка, чтобы он
не видел ее сокрушительной грусти.
— Ну? Что? — спросила она и, махнув на него салфеткой, почти закричала: — Да
сними ты очки! Они у тебя как на душу надеты — право! Разглядываешь, усмехаешься… Смотри, как бы над тобой
не усмехнулись! Ты — хоть на сегодня спусти
себя с цепочки. Завтра я уеду, когда еще встретимся, да и — встретимся ли? В Москве у тебя жена, там я тебе лишняя.
Вином от нее
не пахло, только духами. Ее восторг напомнил Климу ожесточение,
с которым он думал о ней и о
себе на концерте. Восторг ее был неприятен. А она пересела на колени к нему,
сняла очки и, бросив их на стол, заглянула в глаза.
Он старался говорить
не очень громко, памятуя, что
с годами суховатый голос его звучит на высоких нотах все более резко и неприятно. Он избегал пафоса,
не позволял
себе горячиться, а когда говорил то, что казалось ему особенно значительным, — понижал голос, заметив, что этим приемом усиливает напряжение внимания слушателей. Говорил он
сняв очки, полагая, что блеск и выражение близоруких глаз весьма выгодно подчеркивает силу слов.
— Кстати, о девочках, — болтал Тагильский,
сняв шляпу, обмахивая ею лицо свое. — На днях я был в компании
с товарищем прокурора — Кучиным, Кичиным? Помните керосиновый скандал
с девицей Ветровой, — сожгла
себя в тюрьме, — скандал, из которого пытались сделать историю? Этому Кичину приписывалось неосторожное обращение
с Ветровой, но, кажется, это чепуха, он —
не ветреник.
— Пестрая мы нация, Клим Иванович, чудаковатая нация, — продолжал Дронов, помолчав, потише, задумчивее,
сняв шапку
с колена, положил ее на стол и, задев лампу, едва
не опрокинул ее. — Удивительные люди водятся у нас, и много их, и всем некуда
себя сунуть. В революцию? Вот прошумела она, усмехнулась, да — и нет ее. Ты скажешь — будет!
Не спорю. По всем видимостям — будет. Но мужичок очень напугал. Организаторов революции частью истребили, частью — припрятали в каторгу, а многие — сами спрятались.
— От кого бежишь? — спросил Дронов, равняясь
с ним, и,
сняв котиковую шапку
с головы своей, вытер ею лицо
себе. — Зайдем в ресторан, выпьем чего-нибудь, поговорить надо! — требовательно предложил он и,
не ожидая согласия, заговорил...
— Грубоватость, — подсказала женщина,
сняв с пальца наперсток, играя им. — Это у него от недоверия к
себе. И от Шиллера, от Карла Моора, — прибавила она, подумав, покачиваясь на стуле. — Он — романтик, но — слишком обремененный правдой жизни, и потому он
не будет поэтом. У него одно стихотворение закончено так...
Всегда суетливый, он приобрел теперь какие-то неуверенные, отрывочные жесты,
снял кольцо
с пальца, одевался
не так щеголевато, как раньше, вообще — прибеднился, сделал
себя фигурой более демократической.
Ему было под пятьдесят лет, но он был очень свеж, только красил усы и прихрамывал немного на одну ногу. Он был вежлив до утонченности, никогда
не курил при дамах,
не клал одну ногу на другую и строго порицал молодых людей, которые позволяют
себе в обществе опрокидываться в кресле и поднимать коленку и сапоги наравне
с носом. Он и в комнате сидел в перчатках,
снимая их, только когда садился обедать.
— Ах, нет, Бог
с тобой! — оправдывался Обломов, приходя в
себя. — Я
не испугался, но удивился;
не знаю, почему это поразило меня. Давно ли? Счастлива ли? скажи, ради Бога. Я чувствую, что ты
снял с меня большую тяжесть! Хотя ты уверял меня, что она простила, но знаешь… я
не был покоен! Все грызло меня что-то… Милый Андрей, как я благодарен тебе!
— Где, батюшка, Андрей Иваныч, нынче место найдешь? Был на двух местах, да
не потрафил. Все
не то теперь,
не по-прежнему; хуже стало. В лакеи грамотных требуют: да и у знатных господ нет уж этого, чтоб в передней битком набито было народу. Всё по одному, редко где два лакея. Сапоги сами
снимают с себя: какую-то машинку выдумали! —
с сокрушением продолжал Захар. — Срам, стыд, пропадает барство!
— Пусть драпировка, — продолжала Вера, — но ведь и она, по вашему же учению, дана природой, а вы хотите ее
снять. Если так, зачем вы упорно привязались ко мне, говорите, что любите, — вон изменились, похудели!..
Не все ли вам равно,
с вашими понятиями о любви, найти
себе подругу там в слободе или за Волгой в деревне? Что заставляет вас ходить целый год сюда, под гору?
Она машинально сбросила
с себя обе мантильи на диван,
сняла грязные ботинки, ногой достала из-под постели атласные туфли и надела их. Потом, глядя
не около
себя, а куда-то вдаль, опустилась на диван, и в изнеможении, закрыв глаза, оперлась спиной и головой к подушке дивана и погрузилась будто в сон.
Он блаженно улыбнулся, хотя в улыбке его и отразилось как бы что-то страдальческое или, лучше сказать, что-то гуманное, высшее…
не умею я этого высказать; но высокоразвитые люди, как мне кажется,
не могут иметь торжественно и победоносно счастливых лиц.
Не ответив мне, он
снял портрет
с колец обеими руками, приблизил к
себе, поцеловал его, затем тихо повесил опять на стену.
Что там наверху?» — «Господи! как тепло, хорошо ходить-то по палубе: мы все сапоги
сняли», — отвечал он
с своим равнодушием,
не спрашивая ни
себя, ни меня и никого другого об этом внезапном тепле в январе,
не делая никаких сближений,
не задавая
себе задач…
Мимоходом съел высиженного паром цыпленка, внес фунт стерлингов в пользу бедных. После того, покойный сознанием, что он прожил день по всем удобствам, что видел много замечательного, что у него есть дюк и паровые цыплята, что он выгодно продал на бирже партию бумажных одеял, а в парламенте свой голос, он садится обедать и, встав из-за стола
не совсем твердо, вешает к шкафу и бюро неотпираемые замки,
снимает с себя машинкой сапоги, заводит будильник и ложится спать. Вся машина засыпает.
Но и наши
не оставались в долгу. В то самое время, когда фрегат крутило и било об дно, на него нанесло напором воды две джонки.
С одной из них
сняли с большим трудом и приняли на фрегат двух японцев, которые неохотно дали
себя спасти, под влиянием строгого еще тогда запрещения от правительства сноситься
с иноземцами. Третий товарищ их решительно побоялся, по этой причине, последовать примеру первых двух и тотчас же погиб вместе
с джонкой.
Сняли также
с плывшей мимо крыши дома старуху.
Японцы приезжали от губернатора сказать, что он
не может совсем
снять лодок в проходе; это вчера, а сегодня, то есть 29-го, объявили, что губернатор желал бы совсем закрыть проезд посредине, а открыть
с боков, у берега, отведя по одной лодке. Адмирал приказал сказать, что если это сделают, так он велит своим шлюпкам отвести насильно лодки, которые осмелятся заставить
собою средний проход к корвету. Переводчики, увидев, что
с ними
не шутят, тотчас убрались и чаю
не пили.
— Скажи ему, чтобы он
с себя антихристову печать
снял, тогда и
не будет у него ни воров ни убийц. Так и скажи ему.
— Именно? — повторила Надежда Васильевна вопрос Лоскутова. — А это вот что значит: что бы Привалов ни сделал, отец всегда простит ему все, и
не только простит, но последнюю рубашку
с себя снимет, чтобы поднять его. Это слепая привязанность к фамилии, какое-то благоговение перед именем… Логика здесь бессильна, а человек поступает так, а
не иначе потому, что так нужно. Дети так же делают…
Оскар Филипыч, как мы уже знаем, любил удить рыбу и сейчас только вернулся
с Аллой откуда-то
с облюбованного местечка на реке Узловке, так что
не успел еще
снять с себя своего летнего парусинового пальто и держал в руках широкополую соломенную шляпу.
И мы постоянно ошибаемся, думая, что
снимаем с себя ответственность или
не принимаем ее вовсе.
И хозяева Ильи, и сам Илья, и даже многие из городских сострадательных людей, из купцов и купчих преимущественно, пробовали
не раз одевать Лизавету приличнее, чем в одной рубашке, а к зиме всегда надевали на нее тулуп, а ноги обували в сапоги; но она обыкновенно, давая все надеть на
себя беспрекословно, уходила и где-нибудь, преимущественно на соборной церковной паперти, непременно
снимала с себя все, ей пожертвованное, — платок ли, юбку ли, тулуп, сапоги, — все оставляла на месте и уходила босая и в одной рубашке по-прежнему.
Что означало это битье
себя по груди по этому месту и на что он тем хотел указать — это была пока еще тайна, которую
не знал никто в мире, которую он
не открыл тогда даже Алеше, но в тайне этой заключался для него более чем позор, заключались гибель и самоубийство, он так уж решил, если
не достанет тех трех тысяч, чтоб уплатить Катерине Ивановне и тем
снять с своей груди, «
с того места груди» позор, который он носил на ней и который так давил его совесть.
— Это так, это именно так, — восклицал во внезапном возбуждении Алеша, — брат именно восклицал мне тогда, что половину, половину позора (он несколько раз выговорил: половину!) он мог бы сейчас
снять с себя, но что до того несчастен слабостью своего характера, что этого
не сделает… знает заранее, что этого
не может и
не в силах сделать!
Дерсу принялся
снимать шкуру и делить мясо на части. Неприятная картина, но тем
не менее я
не мог
не любоваться работой своего приятеля. Он отлично владел ножом: ни одного лишнего пореза, ни одного лишнего движения. Видно, что рука у него на этом деле хорошо была набита. Мы условились, что немного мяса возьмем
с собой; Чжан Бао и Фокин примут меры доставить остальное староверам и для команды.
Вековые дубы, могучие кедры, черная береза, клен, аралия, ель, тополь, граб, пихта, лиственница и тис росли здесь в живописном беспорядке. Что-то особенное было в этом лесу. Внизу, под деревьями, царил полумрак. Дерсу шел медленно и, по обыкновению, внимательно смотрел
себе под ноги. Вдруг он остановился и,
не спуская глаз
с какого-то предмета, стал
снимать котомку, положил на землю ружье и сошки, бросил топор, затем лег на землю ничком и начал кого-то о чем-то просить.
Первый осужденный на кнут громким голосом сказал народу, что он клянется в своей невинности, что он сам
не знает, что отвечал под влиянием боли, при этом он
снял с себя рубашку и, повернувшись спиной к народу, прибавил: «Посмотрите, православные!»
Не снимая халата, Федор Васильич бродил
с утра до вечера по опустелым комнатам и весь мир обвинял в неблагодарности. В особенности негодовал он на Ермолаева, который
с неутомимым бессердечием его преследовал, и обещал
себе, при первой же встрече, избить ему морду до крови («права-то у нас еще
не отняли!» — утешал он
себя); но Ермолаев этого
не желал и от встреч уклонялся.
Когда я в первый раз познакомился
с Евангелием, это чтение пробудило во мне тревожное чувство. Мне было
не по
себе. Прежде всего меня поразили
не столько новые мысли, сколько новые слова, которых я никогда ни от кого
не слыхал. И только повторительное, все более и более страстное чтение объяснило мне действительный смысл этих новых слов и
сняло темную завесу
с того мира, который скрывался за ними.
— По отцу пойдет, — сказал старый есаул,
снимая с себя люльку и отдавая ему, — еще от колыбели
не отстал, а уже думает курить люльку.
Тут
снял он
с себя пояс, бросил вниз саблю, чтоб
не звенела, и, ухватясь за ветви, поднялся вверх.
Человек
не может,
не должен в своем восхождении улететь из мира,
снять с себя ответственность за других.
— И то я их жалею, про
себя жалею. И Емельян-то уж в годах. Сам
не маленький… Ну, вижу, помутился он, тоскует… Ну, я ему раз и говорю: «Емельян, когда я помру, делай, как хочешь. Я
с тебя воли
не снимаю». Так и сказал. А при
себе не могу дозволить.
Темная находилась рядом со сторожкой, в которой жил Вахрушка. Это была низкая и душная каморка
с соломой на полу. Когда Вахрушка толкнул в нее неизвестного бродягу, тот долго
не мог оглядеться. Крошечное оконце, обрешеченное железом, почти
не давало света. Старик сгрудил солому в уголок,
снял свою котомку и расположился, как у
себя дома.
Нас выпороли и наняли нам провожатого, бывшего пожарного, старичка со сломанной рукою, — он должен был следить, чтобы Саша
не сбивался в сторону по пути к науке. Но это
не помогло: на другой же день брат, дойдя до оврага, вдруг наклонился,
снял с ноги валенок и метнул его прочь от
себя,
снял другой и бросил в ином направлении, а сам, в одних чулках, пустился бежать по площади. Старичок, охая, потрусил собирать сапоги, а затем, испуганный, повел меня домой.
Мы
с Ноздриным
сняли с себя верхнее платье и повесили его под крышей гробницы, чтобы оно просохло. Всю ночь мы сидели у костра и дремали, время от времени подбрасывая дрова в огонь, благо в них
не было недостатка. Мало-помалу дремота стала одолевать нас. Я
не сопротивлялся ей, и скоро все покончил глубоким сном.
Войдя в залу и увидев Ганю, бегавшего взад и вперед по комнате, бледного от бешенства и чуть
не рвавшего на
себе волосы, она поморщилась и опустилась
с усталым видом на диван,
не снимая шляпки.
С самой
себя Глафира Петровна никогда
не позволяла
снять портрета.
И еще тебе скажу, затаилась ты и, как змея, хочешь старую кожу
с себя снять, а того
не подумала, што всем отпустятся грехи, кроме Июды-христопродавца.
— Спесивая стала, Наташенька… Дозваться я
не могла тебя, так сама пошла: солдатке
не до спеси. Ох, гляжу я на тебя, как ты маешься, так вчуже жаль… Кожу бы
с себя ровно
сняла да помогла тебе! Вон Горбатые
не знают, куда
с деньгами деваться, а нет, чтобы послали хоть кобылу копны к зароду свозить.
— У человека факты живые перед глазами, а он уж и их
не видит, — говорил Розанов,
снимая с себя сапоги. — Стану я факты отрицать,
не выживши из ума! Просто одуреваешь ты, Помада, просто одуреваешь.