Неточные совпадения
Урок состоял в выучиваньи наизусть нескольких
стихов из Евангелия и повторении начала Ветхого Завета.
Стихи из Евангелия Сережа знал порядочно, но в ту минуту как он говорил их, он загляделся на кость лба отца, которая загибалась так круто у виска, что он запутался и конец одного
стиха на одинаковом слове переставил к началу другого. Для Алексея Александровича было очевидно, что он
не понимал того, что говорил, и это раздражило его.
— И, кроме того, Иноков пишет невозможные
стихи, просто, знаете, смешные
стихи. Кстати, у меня накопилось несколько аршин стихотворений местных поэтов, —
не хотите ли посмотреть? Может быть, найдете что-нибудь для воскресных номеров. Признаюсь, я плохо
понимаю новую поэзию…
— Нет,
стихов —
не люблю, очень трудно
понимать. Я люблю простые песни.
Она
не плохо, певуче, но как-то чрезмерно сладостно читала
стихи Фета, Фофанова, мечтательно пела цыганские романсы, но романсы у нее звучали обездушенно, слова
стихов безжизненно, нечетко, смятые ее бархатным голосом. Клим был уверен, что она
не понимает значения слов, медленно выпеваемых ею.
— Ведь эта уже одряхлела, изжита, в ней есть даже что-то безумное. Я
не могу поверить, чтоб мещанская пошлость нашей жизни окончательно изуродовала женщину, хотя из нее сделали вешалку для дорогих платьев, безделушек,
стихов. Но я вижу таких женщин, которые
не хотят —
пойми! —
не хотят любви или же разбрасывают ее, как ненужное.
Кроме того, было прочтено дьячком несколько
стихов из Деяний Апостолов таким странным, напряженным голосом, что ничего нельзя было
понять, и священником очень внятно было прочтено место из Евангелия Марка, в котором сказано было, как Христос, воскресши, прежде чем улететь на небо и сесть по правую руку своего отца, явился сначала Марии Магдалине, из которой он изгнал семь бесов, и потом одиннадцати ученикам, и как велел им проповедывать Евангелие всей твари, причем объявил, что тот, кто
не поверит, погибнет, кто же поверит и будет креститься, будет спасен и, кроме того, будет изгонять бесов, будет излечивать людей от болезни наложением на них рук, будет говорить новыми языками, будет брать змей и, если выпьет яд, то
не умрет, а останется здоровым.
— И я
не понимаю. Темно и неясно, зато умно. «Все, говорит, так теперь пишут, потому что такая уж среда…» Среды боятся.
Стихи тоже пишет, подлец, Хохлаковой ножку воспел, ха-ха-ха!
— Ни одному слову
не верите, вот почему! Ведь
понимаю же я, что до главной точки дошел: старик теперь там лежит с проломленною головой, а я — трагически описав, как хотел убить и как уже пестик выхватил, я вдруг от окна убегаю… Поэма! В
стихах! Можно поверить на слово молодцу! Ха-ха! Насмешники вы, господа!
Попавшись невзначай с оргий в тюрьму, Соколовский превосходно себя вел, он вырос в остроге. Аудитор комиссии, педант, пиетист, сыщик, похудевший, поседевший в зависти, стяжании и ябедах спросил Соколовского,
не смея из преданности к престолу и религии
понимать грамматического смысла последних двух
стихов...
[Я эти сцены,
не понимая почему, вздумал написать
стихами.
— Будет вам, Борис Яковлич. Вы-то из-за чего хлопочете? Ведь я и
стихов не понимаю.
Она
не понимала ни
стихов, ни намеков, ни того, что за ними кроется злое женское горе.
Ты и
понял, да как увидел, что в ней мало цветов и
стихов, и вообразил, что жизнь — большая ошибка, что ты видишь это и оттого имеешь право скучать; другие
не замечают и оттого живут припеваючи.
— Как тебе
не совестно, Соня? И какие же это
стихи. Ни смысла, ни музыки. Обыкновенные вирши бездельника-мальчишки: розы — грозы, ушел — пришел, время — бремя, любовь — кровь, камень — пламень. А дальше и нет ничего. Вы уж, пожалуйста, Диодор Иванович,
не слушайтесь ее, она в
стихах понимает, как свинья в апельсинах. Да и я — тоже. Нет, прочитайте нам еще что-нибудь ваше.
Александров чутким ухом услышал и
понял, что никакие
стихи, кроме собственных, Миртова совсем
не интересуют, а тем более детские, наивные, жалкие и неумелые. Он изо всех сил набросился на сестру...
В ту пору дерзость, оригинальность и экспансивность были его героической утехой. Недаром он тогда проходил через волшебное обаяние Дюма-отца. Зато
стихов Миртова, которых он с неизменной любезностью прочитал много, Александров совсем
не понял и добросовестно отнес это к своей малой поэтической восприимчивости.
На высоте, на снеговой вершине,
Я вырезал стальным клинком сонет.
Проходят дни. Быть может, и доныне
Снега хранят мой одинокий след.
На высоте, где небеса так сини,
Где радостно сияет зимний свет,
Глядело только солнце, как стилет
Чертил мой
стих на изумрудной льдине.
И весело мне думать, что поэт
Меня
поймет. Пусть никогда в долине
Его толпы
не радует привет!
На высоте, где небеса так сини,
Я вырезал в полдневный час сонет
Лишь для того, кто на вершине…
Словом, чтобы точнее определить его душевное состояние, выражусь
стихами поэта: «И внял он неба содроганье, и горних ангелов полет, и гад земных подводный ход, и дольней лозы прозябанье!» Точно в такой же почти сверхъестественной власти у Бема были и языки иностранные, из которых он
не знал ни единого; несмотря на то, однако, как утверждал друг его Кольбер, Бем
понимал многое, когда при нем говорили на каком-нибудь чужом языке, и
понимал именно потому, что ему хорошо известен был язык натуры.
Сидит неделю, сидит другую; вреда
не делает, а только
не понимает. И обыватели тоже
не понимают. Тут-то бы им и отдышаться, покуда он без вреда запершись сидел, а они вместо того испугались. Да нельзя было и
не испугаться. До тех пор все вред был, и все от него пользы с часу на час ждали; но только что было польза наклевываться стала, как вдруг все кругом
стихло: ни вреда, ни пользы. И чего от этой тишины ждать — неизвестно. Ну, и оторопели. Бросили работы, попрятались в норы, азбуку позабыли, сидят и ждут.
Я уже прочитал «Семейную хронику» Аксакова, славную русскую поэму «В лесах», удивительные «Записки охотника», несколько томиков Гребенки и Соллогуба,
стихи Веневитинова, Одоевского, Тютчева. Эти книги вымыли мне душу, очистив ее от шелухи впечатлений нищей и горькой действительности; я почувствовал, что такое хорошая книга, и
понял ее необходимость для меня. От этих книг в душе спокойно сложилась стойкая уверенность: я
не один на земле и —
не пропаду!
Ситанов относится ко мне дружески, — этим я обязан моей толстой тетради, в которой записаны
стихи. Он
не верит в бога, но очень трудно
понять — кто в мастерской, кроме Ларионыча, любит бога и верит в него: все говорят о нем легкомысленно, насмешливо, так же, как любят говорить о хозяйке. Однако, садясь обедать и ужинать, — все крестятся, ложась спать — молятся, ходят в церковь по праздникам.
Не ожидавший такого исхода черт отчаянно закопошился, но скоро,
поняв тщету своих усилий,
стих и, глухо застонав, повис за спиной у дьякона.
Он исчез, и шаги его стали
стихать… Матвей быстро приподнялся на локте с каким-то испугом. «Уходит, — подумал он. — А что же будет дальше…» И ему захотелось вернуть этого человека. Но потом он подумал, что вернуть нельзя, да и незачем. Все равно —
не поймет ни слова.
— Вот эти
стихи не звук пустой, а
стихи с душою и с сердцем. Я, мой почтеннейший господин советник, по слабости ли моих способностей или по недостатку светского образования,
не понимаю новых книг, с Василия Андреевича Жуковского начиная.
В зале все
стихло; даже гусар с барышней стали в шеренгу, и только окунь хватил было «физически Катьку
не мог я прибить», но ему разом шикнуло несколько голосов, и прежде чем я
понял причину этого шика, пред завешенными дверями стоял истый, неподдельный, вареный, красный омар во фраке с отличием; за ним водил челюстями Фортунатов, а пред ним, выгибаясь и щелкая каблук о каблук, расшаркивался поляк.
Двоеточие. Удивительно! Так и сверкает весь!..
Стихи свои все читал. Попросила его какая-то барыня
стихи в альбом ей написать; он,
понимаете, и написал. Вы, говорит, смеясь, в глаза мне поглядели, но попал, говорит, мне в сердце этот взор и, увы, вот слишком две недели я, говорит,
не сплю, сударыня, с тех пор…
понимаете! А дальше…
Гурмыжская. Что такое?
Стихи какие-то. (Читает.) Судьба моя, жестокая! Жестокая, судьба моя! Ах, теперь одна могила… Что это, Алексис? Я
не понимаю.
— Есть речи и ещё тяжелее читанного.
Стих третий, двадцать второй главы, говорит тебе прямо: «Что за удовольствие вседержителю, что ты праведен? И будет ли ему выгода от того, что ты держишь пути твои в непорочности?»… И нужно долго
понимать, чтобы
не ошибиться в этих речах…
Юлинька. Когда он был у нас в третий раз, помните, в пятницу, я ему
стихи читала любовные; он тоже, кажется, ничего
не понял. А уж в четвертый раз я ему записку написала.
— И я тоже прошу вспомнить, — сказал я, — на этом самом месте я умолял вас
понять меня, вдуматься, вместе решить, как и для чего нам жить, а вы в ответ заговорили о предках, о дедушке, который писал
стихи. Вам говорят теперь о том, что ваша единственная дочь безнадежна, а вы опять о предках, о традициях… И такое легкомыслие в старости, когда смерть
не за горами, когда осталось жить каких-нибудь пять, десять лет!
— Ну, Владимир! — сказал он, дослушав рассказ своего друга, — теперь я
понимаю, отчего побледнел Сеникур, когда вспомнил о своем венчанье… Ах, батюшки! да знаешь ли, что из этого можно сделать такую адскую трагедию à la madam Радклиф [в стиле мадам Радклиф (франц.)], что у всех зрителей волосы станут дыбом! Кладбище… полночь… и вдобавок сумасшедшая Федора… какие богатые материалы!.. Ну, свадебка!.. Я
не охотник до русских
стихов, а поневоле вспомнишь Озерова...
Сперва я
не мог
понять, что это она такое поет, но потом я хорошо признал следующие известные
стихи старинной песни...
Шаховской сам читал им перевод «Мизантропа», и тот же Брянский сказывал мне, что они
не могли удержаться от смеху, слушая Шаховского, который, браня Кокошкина почти после каждого
стиха, до того горячился и до того был смешон, что никто
не понимал ни одного слова из пиесы и что, наконец, Шаховской сам расхохотался…
Отношения к людям и в особенности к женщинам тоже имеют у всех обломовцев некоторые общие черты. Людей они вообще презирают с их мелким трудом, с их узкими понятиями и близорукими стремлениями; «Это все чернорабочие», — небрежно отзывается даже Бельтов, гуманнейший между ними. Рудин наивно воображает себя гением, которого никто
не в состоянии
понять. Печорин, уж разумеется, топчет всех ногами. Даже Онегин имеет за собою два
стиха, гласящие, что
Сразу
поняв ее красоты и
не найдя недостатков, она разнесла рукопись на клочья, на
стихи, полустишья, развела всю соль и мудрость пьесы в разговорной речи, точно обратила мильон в гривенники, и до того испестрила грибоедовскими поговорками разговор, что буквально истаскала комедию до пресыщения.
Державин
не мог
понять, что это значит, по вскоре узнал, что переложение 81-го псалма принято за «якобинские
стихи» и что уже велено секретно допросить поэта через Шешковского, «для чего он и с каким намерением пишет такие
стихи».
Пан Тимофтей, встретив нас, ввел в школу, где несколько учеников, из тутошних казацких семейств, твердили свои «
стихи» (уроки). Кроме нас, панычей, в тот же день, на Наума, вступило также несколько учеников. Пан Кнышевский, сделав нам какое-то наставление, чего мы, как еще неученые,
не могли
понять, потому что он говорил свысока, усадил нас и преподал нам корень, основание и фундамент человеческой мудрости. Аз, буки, веди приказано было выучить до обеда.
Не понимая, в чем дело, я взял и думал, что он поднес какие похвальные
стихи в честь мне, потому что бумага исписана была стихотворною манерою, то есть неполными строками, как, присматриваюсь, читаю: За квартиру… за самовар… за калачи… и пошло — все за… за… за… Я думаю, сотни полторы было этих «за»…
— Есть такой
стих секретный, — кто его знает, тот все может исделать, — это
стих на счастье! Только — весь его никому, покамест,
не надо знать — все слова розданы по отдельным, разным лицам, рассеяны, до срока, по всей земле. Так —
понимаешь — надобно слова эти все собрать, составить весь
стих…
Он двинулся почти бегом — все было пусто, никаких признаков жизни. Аян переходил из комнаты в комнату, бешеная тревога наполняла его мозг смятением и туманом; он
не останавливался, только один раз, пораженный странным видом белых и черных костяных палочек, уложенных в ряд на краю огромного отполированного черного ящика, хотел взять их, но они ускользнули от его пальцев, и неожиданный грустный звон пролетел в воздухе. Аян сердито отдернул руку и, вздрогнув, прислушался: звон
стих. Он
не понимал этого.
Приимков, как я мог заметить, скучал: по-немецки
понимал он довольно плохо и сам сознавался, что
стихов не любит!..
Один раз в кругу коротких приятелей рассердили его тем, что
не хотели даже выслушать каких-то его замечаний на какие-то
стихи, основываясь на том, что он в стихотворстве ничего
не понимает.
Вспомнив трудность, с какою Загоскин писал
стихи, и охоту щеголять мудреными рифмами — легко
понять, что он говорил очень искренно: впрочем Загоскин иначе и говорить
не умел.
Конечно, роли он
не знал и читал ее такими
стихами, что даже у актеров, давно привыкших к тому, что публика — дура и ничего
не понимает, становились волосы дыбом. Но особенно отличался он в той сцене, где Иоанн в покаянном припадке становится на колени и исповедуется перед боярами: «Острупился мой ум» и т. д.
Это все красоты первоклассные, или заимствованные из книг священного писания, или составленные по их духу. Да покажите мне, много ли таких красот найдется у наших знаменитых писателей. А вот попадется слово, которого значения
не поймут, в
стихе...
Как хороши эти два
стиха! Это прелесть, а пожалуй,
не поймут слово червленный и подумают, что это червивые. Шихматов говорит, что весенние ветерки...
«Родила» я
не понимала,
понимала только родилась, ни о какой Екатерине, жене Петра, я никогда
не слышала, а чудотворец был Николай Чудотворец, то есть старик и святой, у которого нет жены. А в
стихах — есть. Ну, женатый чудотворец.
После Лёни осталась книжечка
стихов — таких простых, что у меня сердце сжалось: как я ничего
не поняла в этом эстете, как этой внешности — поверила.
Начал он мне, сударик ты мой, отвечать! ну, то есть начнет говорить, поэму наговорит целую, в двенадцати песнях в
стихах, только слушаешь, облизываешься да руки разводишь от сладости, а толку нет ни на грош, то есть какого толку,
не разберешь,
не поймешь, стоишь дурак дураком, затуманит, словно вьюн вьется, вывертывается; ну, талант, просто талант, дар такой, что вчуже страх пробирает!
— Что же здесь непонятного? В искусстве гений начинает и гений кончает. Вы
понимаете: гений! Болван, подражатель или критик бессилен что-нибудь изменить или испортить в картинах Веласкеса, скульптуре Анджело или
стихах Гомера. Он может их уничтожить, разбить, сжечь, сломать, но принизить их до себя
не в силах — и оттого он так ненавидит истинное искусство. Вы
понимаете, Вандергуд? Его лапа бессильна!