Неточные совпадения
Сначала Беневоленский сердился и даже называл
речи Распоповой"дурьими", но так как Марфа Терентьевна
не унималась, а все больше и больше приставала к градоначальнику: вынь да положь Бонапарта, то под конец он изнемог. Он
понял, что
не исполнить требование"дурьей породы"невозможно, и мало-помалу пришел даже к тому, что
не находил в нем ничего предосудительного.
И второе искушение кончилось. Опять воротился Евсеич к колокольне и вновь отдал миру подробный отчет. «Бригадир же, видя Евсеича о правде безнуждно беседующего, убоялся его против прежнего
не гораздо», — прибавляет летописец. Или, говоря другими словами, Фердыщенко
понял, что ежели человек начинает издалека заводить
речь о правде, то это значит, что он сам
не вполне уверен, точно ли его за эту правду
не посекут.
Он встал, и рыданья прервали его
речь. Вронский тоже поднялся и в нагнутом, невыпрямленном состоянии, исподлобья глядел на него. Он
не понимал чувства Алексея Александровича. Но он чувствовал, что это было что-то высшее и даже недоступное ему в его мировоззрении.
Эффект, производимый
речами княгини Мягкой, всегда был одинаков, и секрет производимого ею эффекта состоял в том, что она говорила хотя и
не совсем кстати, как теперь, но простые вещи, имеющие смысл. В обществе, где она жила, такие слова производили действие самой остроумной шутки. Княгиня Мягкая
не могла
понять, отчего это так действовало, но знала, что это так действовало, и пользовалась этим.
— Ничего, папа, — отвечала Долли,
понимая, что
речь идет о муже. — Всё ездит, я его почти
не вижу, —
не могла она
не прибавить с насмешливою улыбкой.
— Ах, нисколько! Это щекотит Алексея и больше ничего; но он мальчик и весь у меня в руках; ты
понимаешь, я им управляю как хочу. Он всё равно, что твой Гриша… Долли! — вдруг переменила она
речь — ты говоришь, что я мрачно смотрю. Ты
не можешь
понимать. Это слишком ужасно. Я стараюсь вовсе
не смотреть.
Чужие и свои победы,
Надежды, шалости, мечты.
Текут невинные беседы
С прикрасой легкой клеветы.
Потом, в отплату лепетанья,
Ее сердечного признанья
Умильно требуют оне.
Но Таня, точно как во сне,
Их
речи слышит без участья,
Не понимает ничего,
И тайну сердца своего,
Заветный клад и слез и счастья,
Хранит безмолвно между тем
И им
не делится ни с кем.
Держась за верх рамы, девушка смотрела и улыбалась. Вдруг нечто, подобное отдаленному зову, всколыхнуло ее изнутри и вовне, и она как бы проснулась еще раз от явной действительности к тому, что явнее и несомненнее. С этой минуты ликующее богатство сознания
не оставляло ее. Так,
понимая, слушаем мы
речи людей, но, если повторить сказанное,
поймем еще раз, с иным, новым значением. То же было и с ней.
В противоположность Пояркову этот был настроен оживленно и болтливо. Оглядываясь, как человек, только что проснувшийся и еще
не понимающий — где он, Маракуев выхватывал из трактирных
речей отдельные фразы, словечки и, насмешливо или задумчиво, рассказывал на схваченную тему нечто анекдотическое. Он был немного выпивши, но Клим
понимал, что одним этим нельзя объяснить его необычное и даже несколько пугающее настроение.
— Ну, тут мы ему говорим: «Да вы, товарищ, валяйте прямо —
не о крапиве, а о буржуазии, ведь мы
понимаем, о каких паразитах
речь идет!» Но он — осторожен, — одобрительно сказал Дунаев.
Слушая все более оживленную и уже горячую
речь Прейса, Клим
не возражал ему,
понимая, что его, Самгина, органическое сопротивление идеям социализма требует каких-то очень сильных и веских мыслей, а он все еще
не находил их в себе, он только чувствовал, что жить ему было бы значительно легче, удобнее, если б социалисты и противники их
не существовали.
Самгин подозревал, что, кроме улыбчивого и, должно быть, очень хитрого Дунаева, никто
не понимает всей разрушительности
речей пропагандиста. К Дьякону Дунаев относился с добродушным любопытством и снисходительно, как будто к подростку, хотя Дьякон был, наверное, лет на пятнадцать старше его, а все другие смотрели на длинного Дьякона недоверчиво и осторожно, как голуби и воробьи на индюка. Дьякон больше всех был похож на огромного нетопыря.
— Вы знаете, Клим Иванович, ваша
речь имела большой успех. Я в политике
понимаю, наверно,
не больше индюшки, о Дон-Кихоте — знаю по смешным картинкам в толстой книге, Фауст для меня — глуповатый человек из оперы, но мне тоже понравилось, как вы говорили.
Самгин тоже чувствовал себя задетым и даже угнетенным
речью Кутузова. Особенно угнетало сознание, что он
не решился бы спорить с Кутузовым. Этот человек едва ли
поймет непримиримость Фауста с Дон-Кихотом.
— Нет, — сказал Самгин,
понимая, что говорит неправду, — мысли у него были обиженные и бежали прочь от ее слов, но он чувствовал, что раздражение против нее исчезает и возражать против ее слов —
не хочется, вероятно, потому, что слушать ее — интересней, чем спорить с нею. Он вспомнил, что Варвара, а за нею Макаров говорили нечто сродное с мыслями Зотовой о «временно обязанных революционерах». Вот это было неприятно, это как бы понижало значение
речей Марины.
Незадолго до этого дня пред Самгиным развернулось поле иных наблюдений. Он заметил, что бархатные глаза Прейса смотрят на него более внимательно, чем смотрели прежде. Его всегда очень интересовал маленький, изящный студент,
не похожий на еврея спокойной уверенностью в себе и на юношу солидностью немногословных
речей. Хотелось
понять: что побуждает сына фабриканта шляп заниматься проповедью марксизма? Иногда Прейс, состязаясь с Маракуевым и другими народниками в коридорах университета, говорил очень странно...
Становилось холоднее. По вечерам в кухне собиралось греться человек до десяти; они шумно спорили, ссорились, говорили о событиях в провинции, поругивали петербургских рабочих, жаловались на недостаточно ясное руководительство партии. Самгин,
не вслушиваясь в их
речи, но глядя на лица этих людей, думал, что они заражены верой в невозможное, — верой, которую он мог
понять только как безумие. Они продолжали к нему относиться все так же, как к человеку, который
не нужен им, но и
не мешает.
Ее поведение на этих вечерах было поведением иностранки, которая, плохо
понимая язык окружающих, напряженно слушает спутанные
речи и, распутывая их,
не имеет времени говорить сама.
— На кой черт надо помнить это? — Он выхватил из пазухи гранки и высоко взмахнул ими. — Здесь идет
речь не о временном союзе с буржуазией, а о полной, безоговорочной сдаче ей всех позиций критически мыслящей разночинной интеллигенции, — вот как
понимает эту штуку рабочий, приятель мой, эсдек, большевичок… Дунаев. Правильно
понимает. «Буржуазия, говорит, свое взяла, у нее конституция есть, а — что выиграла демократия, служилая интеллигенция? Место приказчика у купцов?» Это — «соль земли» в приказчики?
И Захар,
не понимая, что он сделал,
не знал, какой глагол употребить в конце своей
речи.
А природа ее ничем этим
не обидела; тетка
не управляет деспотически ее волей и умом, и Ольга многое угадывает,
понимает сама, осторожно вглядывается в жизнь, вслушивается… между прочим, и в
речи, советы своего друга…
Захар
не выдержал: слово благодетельствует доконало его! Он начал мигать чаще и чаще. Чем меньше
понимал он, что говорил ему в патетической
речи Илья Ильич, тем грустнее становилось ему.
— Что же надо делать, чтоб
понять эту жизнь и ваши мудреные правила? — спросила она покойным голосом, показывавшим, что она
не намерена была сделать шагу, чтоб
понять их, и говорила только потому, что об этом зашла
речь.
— А хоть бы затем, внучка, чтоб суметь
понять речи братца и ответить на них порядком. Он, конечно, худого тебе
не пожелает; смолоду был честен и любил вас обеих: вон имение отдает, да много болтает пустого…
Он начал мне длинную какую-то
речь по-французски, и хотя говорил очень сносно на этом языке, но я почти ничего
не понял, может быть, оттого, что он к каждому слову прибавлял: «Je vous parle franchement, vous comprenez?» [«Я говорю с вами откровенно,
понимаете?» — фр.]
Бывший солдат тоже, казалось, мог бы
понимать дело, если бы
не был одурен солдатством и
не путался в привычках бессмысленной солдатской
речи.
Нехлюдов стал слушать и старался
понять значение того, что происходило перед ним, но, так же как и в окружном суде, главное затруднение для понимания состояло в том, что
речь шла
не о том, что естественно представлялось главным, а о совершенно побочном.
— Я
не понимаю нынешних молодых людей, — решил Ляховский и сейчас же завел
речь о другом, заметив неприятное впечатление, которое произвел на Бахарева этот разговор об опеке.
— Какой это замечательно умный человек, Сергей Александрыч. Вы представить себе
не можете! Купцы его просто на руках носят… И какое остроумие! Недавно на обвинительную
речь прокурора он ответил так: «Господа судьи и господа присяжные… Я могу сравнить
речь господина прокурора с тем, если б человек взял ложку, почерпнул щей и пронес ее, вместо рта, к уху».
Понимаете: восторг и фурор!..
Однажды мне пришла мысль записать
речь Дерсу фонографом. Он вскоре
понял, что от него требовалось, и произнес в трубку длинную сказку, которая заняла почти весь валик. Затем я переменил мембрану на воспроизводящую и завел машину снова. Дерсу, услышав свою
речь, переданную ему обратно машиной, нисколько
не удивился, ни один мускул на лице его
не шевельнулся. Он внимательно прослушал конец и затем сказал...
Теперь вы
понимаете, что одним днем позже — и наш праздник и
речь Гарибальди, его слова о Маццини
не имели бы того значения.
Моя мать
не говорила тогда ни слова по-русски, она только
поняла, что
речь шла о Павле Ивановиче; она
не знала, что думать, ей приходило в голову, что его убили или что его хотят убить, и потом ее.
Он выступил вперед, снял шляпу, протянул мне широкую, сильную руку и, сказав: «Lieber Mitbürger», [Дорогой согражданин (нем.).] произнес приветственную
речь на таком германо-швейцарском наречии, что я ничего
не понял.
Приблизительно можно было догадаться, что он мог мне сказать, а потому, да еще взяв в соображение, что если я скрыл, что
не понимаю его, то и он скроет, что
не понимает меня, я смело отвечал на его
речь...
…Зачем же воспоминание об этом дне и обо всех светлых днях моего былого напоминает так много страшного?.. Могилу, венок из темно-красных роз, двух детей, которых я держал за руки, факелы, толпу изгнанников, месяц, теплое море под горой,
речь, которую я
не понимал и которая резала мое сердце… Все прошло!
Не знаю,
понимала ли Аннушка, что в ее
речах существовало двоегласие, но думаю, что если б матушке могло прийти на мысль затеять когда-нибудь с нею серьезный диспут, то победительницею вышла бы
не раба, а госпожа.
Анфуса Гавриловна все это слышала из пятого в десятое, но только отмахивалась обеими руками: она хорошо знала цену этим расстройным свадебным
речам.
Не одно хорошее дело рассыпалось вот из-за таких бабьих шепотов. Лично ей жених очень нравился, хотя она многого и
не понимала в его поведении. А главное, очень уж пришелся он по душе невесте. Чего же еще надо? Серафимочка точно помолодела лет на пять и была совершенно счастлива.
— Уйди, — приказала мне бабушка; я ушел в кухню, подавленный, залез на печь и долго слушал, как за переборкой то — говорили все сразу, перебивая друг друга, то — молчали, словно вдруг уснув.
Речь шла о ребенке, рожденном матерью и отданном ею кому-то, но нельзя было
понять, за что сердится дедушка: за то ли, что мать родила,
не спросясь его, или за то, что
не привезла ему ребенка?
Сначала их было и побаивались, когда они являлись с лорнетом Онегина, в мрачном плаще Печорина, с восторженной
речью Рудина; но потом
поняли, что это все Обломовы и что если они могут быть страшны для некоторых барышень, то, во всяком случае, для практических деятелей никак
не могут быть опасны.
К изумлению князя, та оглядела его в недоумении и вопросительно, точно хотела дать ему знать, что и
речи между ними о «рыцаре бедном» быть
не могло и что она даже
не понимает вопроса.
— Видал я господ всяких, Степан Романыч, а все-таки
не пойму их никак…
Не к тебе
речь говорится, а вообще. Прежнее время взять, когда мужики за господами жили, — правильные были господа, настоящие: зверь так зверь, во всю меру, добрый так добрый, лакомый так лакомый. А все-таки
не понимал я, как это всякую совесть в себе загасить… Про нынешних и говорить нечего: он и зла-то
не может сделать, засилья нет, а так, одно званье что барин.
Марья вышла с большой неохотой, а Петр Васильич подвинулся еще ближе к гостю, налил ему еще наливки и завел сладкую
речь о глупости Мыльникова, который «портит товар». Когда машинист
понял, в какую сторону гнул свою
речь тароватый хозяин, то отрицательно покачал головой. Ничего нельзя поделать. Мыльников, конечно, глуп, а все-таки никого в дудку
не пускает: либо сам спускается, либо посылает Оксю.
Не знаю, что сказать вам насчет петербургских новостей, — кажется, много есть преувеличенного. Никак
не понимаю, каким образом комюнизм может у нас привиться. [
Речь идет о петрашевцах.]
Слушая этот горький рассказ, я сначала решительно как будто
не понимал слов рассказчика, — так далека от меня была мысль, что Пушкин должен умереть во цвете лет, среди живых на него надежд. Это был для меня громовой удар из безоблачного неба — ошеломило меня, а вся скорбь
не вдруг сказалась на сердце. — Весть эта электрической искрой сообщилась в тюрьме — во всех кружках только и
речи было, что о смерти Пушкина — об общей нашей потере, но в итоге выходило одно: что его
не стало и что
не воротить его!
О детях в последнем письме говорят, что недели через три обещают удовлетворительный ответ. Значит, нужна свадьба для того, чтоб дети были дома. Бедная власть, для которой эти цыпушки могут быть опасны. Бедный отец, который на троне,
не понимает их положения. Бедный Погодин и бедная Россия, которые называют его царем-отцом!.. [
Речь идет об «ура-патриотических» брошюрах М. П. Погодина.]
— Право,
не понимаю, о чем тут шла
речь до моего прихода.
Теперь я стал замечать, что сестрица моя
не все
понимает, и потому, перенимая
речи у няньки, старался говорить понятным языком для маленького дитяти.
Словом, он знал их больше по отношению к барям, как полковник о них натолковал ему; но тут он начал
понимать, что это были тоже люди, имеющие свои собственные желания, чувствования, наконец, права. Мужик Иван Алексеев, например, по одной благородной наружности своей и по складу умной
речи, был, конечно, лучше половины бар, а между тем полковник разругал его и дураком, и мошенником — за то, что тот
не очень глубоко вбил стожар и сметанный около этого стожара стог свернулся набок.
Я сказала сейчас, что женщины любят то, что в порядочном обществе известно под именем causerie. [легкой беседы (франц.)] Наедине с женщиной мужчина еще может, a la rigueur, [в крайнем случае (франц.)] ограничиться вращением зрачков, но в обществе он непременнодолжен уметь говорить или, точнее, — занимать. Поэтому ему необходимо всегдаиметь под руками приличный сюжет для разговора, чтобы
не показаться ничтожным в глазах любимой женщины. Ты
понимаешь, надеюсь, к чему я веду свою
речь?
Пока
речь генерала вертелась на общей почве, мужички кряхтели, вздыхали и потели,
не понимая десятого слова из этой лекции, но когда он заговорил о кровных мужицких интересах, ходоки навострили уши и отлично
поняли все, что им было нужно.