Неточные совпадения
Митя вздрогнул, вскочил было, но сел опять. Затем тотчас же стал говорить громко, быстро, нервно, с жестами и в решительном исступлении. Видно было, что человек дошел до черты, погиб и ищет последнего
выхода, а
не удастся, то хоть сейчас и в воду. Все это в один миг, вероятно, понял старик Самсонов, хотя лицо его
оставалось неизменным и холодным как у истукана.
При
выходе из поста Ольги С.З. Балк дал мне бутылку с ромом. Ром этот я берег как лекарство и давал его стрелкам пить с чаем в ненастные дни. Теперь в бутылке
осталось только несколько капель. Чтобы
не нести напрасно посуды, я вылил остатки рома в чай и кинул ее в траву. Дерсу стремглав бросился за ней.
При брауншвейг-вольфенбюттельском воине я иногда похаживал к каким-то мальчикам, при которых жил его приятель тоже в должности «немца» и с которыми мы делали дальние прогулки; после него я снова
оставался в совершенном одиночестве — скучал, рвался из него и
не находил
выхода.
Выли и «вечные ляпинцы». Были три художника — Л., Б. и X., которые по десять — пятнадцать лет жили в «Ляпинке» и
оставались в ней долгое время уже по
выходе из училища. Обжились тут, обленились. Существовали разными способами: писали картинки для Сухаревки, малярничали, когда трезвые… Ляпины это знали, но
не гнали: пускай живут, а то пропадут на Хитровке.
Харитона Артемьевича
не было дома, — он уехал куда-то по делам в степь. Агния уже третий день гостила у Харитины. К вечеру она вернулась, и Галактион удивился, как она постарела за каких-нибудь два года. После
выхода замуж Харитины у нее
не осталось никакой надежды, — в Заполье редко старшие сестры выходили замуж после младших. Такой уж установился обычай. Агния, кажется, примирилась с своею участью христовой невесты и мало обращала на себя внимания.
Не для кого было рядиться.
Но отпадение
не есть полная потеря связи с Абсолютным Разумом, с Логосом; связь эта
остается, и в ней дан
выход к бытию и познанию бытия в его абсолютной реальности.
Рожков и Ноздрин молчали.
Не давая им опомниться, я быстро пошел назад по лыжнице. Оба они сняли лямки с плеч и пошли следом за мной. Отойдя немного, я дождался их и объяснил, почему необходимо вернуться назад. До Вознесенского нам сегодня
не дойти, дров в этих местах нет и, значит,
остается один
выход — итти назад к лесу.
На другой или на третий день после переезда Епанчиных, с утренним поездом из Москвы прибыл и князь Лев Николаевич Мышкин. Его никто
не встретил в воксале; но при
выходе из вагона князю вдруг померещился странный, горячий взгляд чьих-то двух глаз, в толпе, осадившей прибывших с поездом. Поглядев внимательнее, он уже ничего более
не различил. Конечно, только померещилось; но впечатление
осталось неприятное. К тому же князь и без того был грустен и задумчив и чем-то казался озабоченным.
— Да лет с двадцать уголь жег, это точно… Теперь вот ни к чему приехал. Макар, этово-тово, в большаках
остался и
выход заплатил, ну, теперь уж от ево вся причина… Может,
не выгонит, а может, и выгонит.
Не знаю сам, этово-тово.
Конечно, общественные предрассудки высказываются против такой деятельности, пробивающей брешь в старых порядках; но что же делать, если нам
не остается прямого
выхода, нет дороги…
С наступлением времени
выхода в замужество — приданое готово;
остается только выбрать корову или телку, смотря по достаткам. Если бы мужичок
не предусмотрел загодя всех этих мелочей, он, наверное, почувствовал бы значительный урон в своем хозяйстве. А теперь словно ничего
не случилось; отдали любимое детище в чужие люди, отпировали свадьбу, как быть надлежит, — только и всего.
После такого толкования слушателям
не оставалось ничего более, как оставить всякие опасения и надеяться, что
не далеко то время, когда русская земля процивилизуется наконец вплотную. Вот что значит опытность старика, приобревшего, по
выходе в отставку, привычку поднимать завесу будущего!
Яков Иванович
не знал, как прокормиться; скарлатина указала ему
выход: трое из детей умерли друг за другом,
остались старшая дочь и меньшой сын.
— Тебе ничего
не остается, как только кончить твой роман. Получишь деньги и тогда даже мне можешь оказать протекцию по части костюма!.. Мысль!.. Единственный
выход… Одна нужда искусством двигала от века и побуждала человека на бремя тяжкое труда, как сказал Вильям Шекспир.
Пепко, узнавший об исходе дела,
остался совершенно равнодушен и даже по своему коварству, кажется, тайно торжествовал. У нас вообще установились крайне неловкие отношения,
выход из которых был один — разойтись. Мы
не говорили между собой по целым неделям. Очевидно, Пепко находился под влиянием Анны Петровны, продолжавшей меня ненавидеть с женской последовательностью. Нет ничего хуже таких отношений, особенно когда связан необходимостью прозябать в одной конуре.
Несколько лет тому назад здесь при мне так же поступили с княжной. Я вступился за нее, но, выручая ее, сам едва
остался цел только благодаря тому, что княжну били у самого
выхода да со мной был кастет и силач-товарищ, с которым мы отделались от дравшихся на площади, где завсегдатаи «Каторги» боялись очень шуметь,
не желая привлекать постороннюю публику, а пожалуй, и городового.
В то время, когда
не оставалось уже никакой надежды к спасению, в дверях дома, который заграждал им
выход, показалось человек пять французских гренадеров.
Опять мне это
не понравилось. Значит, с
выходом Истомина, на его словах оборвалась и речь человеческая. Хорошо, говорят, тому, за кем
остается последнее слово в беседе!
Смотришь, — предмет улетучивается, резоны испаряются, виновник
не отыскивается, обида становится
не обидой, а фатумом, чем-то вроде зубной боли, в которой никто
не виноват, а, следовательно,
остается опять-таки тот же самый
выход — то есть стену побольнее прибить.
Я вам объясню: наслаждение было тут именно от слишком яркого сознания своего унижения; оттого, что уж сам чувствуешь, что до последней стены дошел; что и скверно это, но что и нельзя тому иначе быть; что уж нет тебе
выхода, что уж никогда
не сделаешься другим человеком; что если б даже и
оставалось еще время и вера, чтоб переделаться во что-нибудь другое, то, наверно, сам бы
не захотел переделываться; а захотел бы, так и тут бы ничего
не сделал, потому что на самом деле и переделываться-то, может быть,
не во что.
Петр пошел к
выходу. Ивану Ильичу страшно стало
оставаться одному. «Чем бы задержать его? Да, лекарство». — Петр, подай мне лекарство. — «Отчего же, может быть, еще поможет и лекарство». Он взял ложку, выпил. «Нет,
не поможет. Всё это вздор, обман», решил он, как только почувствовал знакомый приторный и безнадежный вкус. «Нет, уж
не могу верить. Но боль-то, боль-то зачем, хоть на минуту затихла бы». И он застонал. Петр вернулся. — Нет, иди. Принеси чаю.
После поверки, в те четверть часа, которые еще
оставались до прогулки, я наскоро переоделся в другое платье, надел под пальто чекмень, в котором никто
не видел меня в тюрьме, спрятал в карман барашковую шапку, вид на жительство и, готовый к
выходу, стал ожидать прогулки.
— От самых достоверных людей наша казначея, матушка Таифа, узнала, что у нас такая же выгонка будет, как на Иргизе была, — продолжала Манефа. — Кои приписаны к скитам по ревизии, те
останутся, а кои
не приписаны, тех по своим местам разошлют, а из тех мест им по самую кончину
не будет ни
выходу, ни выезду. А кельи и что есть в них какого имущества позволят нам с собой перевезть… А часовни и моленные нарушат…
Да, это все уж совершенно неизбежно, и никакого
выхода отсюда нет. Так оно и
останется: перед неизбежностью этого должны замолкнуть даже терзания совести. И все-таки сам я ни за что
не согласился бы быть жертвой этой неизбежности, и никто из жертв
не хочет быть жертвами… И сколько таких проклятых вопросов в этой страшной науке, где шагу нельзя ступить,
не натолкнувшись на живого человека!
Если
не откроется
выхода в безумие, в самоубийство или убийство, то
остается только один
выход — пошлость.
Подпольный человек пишет: «Наслаждение было тут именно от слишком яркого сознания своего унижения; оттого, что уж нет тебе
выхода, что уж никогда
не сделаешься другим человеком; что если бы даже и
оставалось еще время и вера, чтобы переделаться во что-нибудь другое, то, наверно, сам
не захотел бы переделываться, а захотел бы, так и тут бы ничего
не сделал, потому что, на самом деле, и переделываться-то, может быть,
не во что».
Оставалось теперь только кому-нибудь из двух ретироваться за спичками или за другим каким-нибудь пустяком. Обоим сильно хотелось уйти. Они сидели и,
не глядя друг на друга, подергивая себя за бородки, искали в своих взбудораженных мозгах
выхода из ужасно неловкого положения. Оба были потны. Оба невыносимо страдали, и обоих пожирала ненависть. Хотелось вцепиться, но… как начать и кому первому начинать? Хоть бы она вышла!
Маленький поручик
остался на месте ареста Форова и опять закуривал свою тонкую папироску у двух особ, которых Форов
не рассмотрел в первую минуту; но, огибая теперь угол у
выхода на улицу, он взглянул мимоходом на этих людей и узнал в них Горданова, в дорожной енотовой шубе, и Ворошилова, в касторовом пальто с камчатским бобром.
Личность предполагает
выход из себя к другому и другим, она
не имеет воздуха и задыхается,
оставаясь замкнутой в себе.
— Я из всего этого
не вижу никакого
выхода. Умерло непосредственное чувство, — умерло все. Его нельзя заменить никаким божеством, никакими философскими категориями и нормами, никакими «я понял». Раз же это так, то, конечно, вы в сущности правы: для чего
оставаться жить?
Не для того же, в самом деле, чтоб бичевать себя и множить число «лишних людей»…
И в негодовании вышел из комнаты. Они все очень переконфузились. Просили меня
остаться и Бунину жалованья
не назначили. Редактором Бунин пробыл всего, кажется, месяца два-три, и потом его сменил Телешов. Телешов покорно вел бунинскую линию. Однажды перед
выходом очередного сборника Телешов вдруг поднял в правлении вопрос, в каком порядке печатать на обложке имена участников сборника. Я сказал...
— Очень просто, — говорит Гиезий, — наши им в окно кукиши казать стали, а те оттуда плюнули, и наши
не уступили, — им то самое, наоборот. Хотели войну сделать, да полковник увидел и закричал: «Цыть! всех изрублю». Перестали плеваться и опять запели, и всю службу до конца доправили и разошлись. А теперь дедушка один
остался, и страсть как вне себя ходит. Он ведь завтра
выход сделает.
В этом же разговоре Толстой категорически заявил жене, что видит для себя только два
выхода из создавшегося положения: либо отдать землю крестьянам и отказаться от имущества, либо уйти из дома. Попытки первого исхода разбились об упорное сопротивление Софьи Андреевны.
Оставался второй исход, — казалось бы, самый простой и для обеих сторон наиболее безболезненный. Но
не так оказалось на деле.
— Успокойтесь прежде всего, — услышала я голос Громова, — перестаньте. Что за малодушие — трепать нервы и портить глаза. Ребенок ваш
останется с вами. Я беру это на себя. Но вы должны взять себя в руки и играть и репетировать, как будто ничего особенного
не случилось, разумеется, самым энергичным образом проделывая необходимую дезинфекцию перед каждым
выходом отсюда. Вы поняли меня? Я беру всякую ответственность на себя, повторяю, так и знайте.
Трагедия духа в том, что дух
не может
остаться в-себе-бытием, но что
выход из себя никогда
не означает вступления в царство объективного духа, потому что объективного духа нет, а есть лишь объективация духа.
(Почерк Лельки.) — У меня иногда кружится голова, как будто смотришь с крыши восьмиэтажного дома на мостовую. Иногда берет ужас. Нинка, куда мы идем? Ведь зайдем мы туда, откуда
не будет
выхода. И
останется одно — ликвидировать себя.
— Нет, — резко ответил Иван Осипович, — очарование улетучилось уже в первый год. Я слишком ясно видел все, но меня останавливала мысль, что, решившись на развод, я выставлю напоказ свой домашний ад; я терпел до тех пор, пока у меня
не оставалось другого
выхода, пока… Но довольно об этом.
— А чем же это
не разумно? Разумно все то, что существует. Положения же, при которых человеку
не остается ничего, кроме пули, несомненно существуют, следовательно, и
выход этот вполне разумен, — горячо возразил Зарудин.
Гаринова охотно приняла все это за правду и, как кажется,
не осталась в долгу у Николая Егоровича за его попечения о ее артистической судьбе, так как последний, за все время ее пребывания среди слушательниц драматических курсов и даже по
выходе, что случилось через год,
не отнимал у нее своего расположения и часто посещал ее один и с Мариным.