Сначала, по врожденной доброте и благородству души своей, она будет делать все возможные усилия, чтобы
не нарушить мира и прав других, чтобы получить желаемое с возможно большим соблюдением всех требований, какие на нее налагаются людьми, чем-нибудь связанными с ней; и если они сумеют воспользоваться этим первоначальным настроением и решатся дать ей полное удовлетворение, — хорошо тогда и ей и им.
Неточные совпадения
—
Не думайте, панове, чтобы я, впрочем, говорил это для того, чтобы
нарушить мир: сохрани Бог!
И бабушку жаль! Какое ужасное, неожиданное горе
нарушит мир ее души! Что, если она вдруг свалится! — приходило ему в голову, — вон она сама
не своя, ничего еще
не зная! У него подступали слезы к глазам от этой мысли.
Они сидели неподвижно, стараясь
не нарушать спокойное течение рассказа, боясь оборвать светлую нить, связывавшую их с
миром.
Я всегда боялся отца, а теперь тем более. Теперь я носил в себе целый
мир смутных вопросов и ощущений. Мог ли он понять меня? Мог ли я в чем-либо признаться ему,
не изменяя своим друзьям? Я дрожал при мысли, что он узнает когда-либо о моем знакомстве с «дурным обществом», но изменить этому обществу, изменить Валеку и Марусе я был
не в состоянии. К тому же здесь было тоже нечто вроде «принципа»: если б я изменил им,
нарушив данное слово, то
не мог бы при встрече поднять на них глаз от стыда.
Несмотря ни на какие клейма, кандалы и ненавистные пали острога, заслоняющие ему божий
мир и огораживающие его, как зверя в клетке, — он может достать вина, то есть страшно запрещенное наслаждение, попользоваться клубничкой, даже иногда (хоть и
не всегда) подкупить своих ближайших начальников, инвалидов и даже унтер-офицера, которые сквозь пальцы будут смотреть на то, что он
нарушает закон и дисциплину; даже может, сверх торгу, еще покуражиться над ними, а покуражиться арестант ужасно любит, то есть представиться пред товарищами и уверить даже себя хоть на время, что у него воли и власти несравненно больше, чем кажется, — одним словом, может накутить, набуянить, разобидеть кого-нибудь в прах и доказать ему, что он все это может, что все это в «наших руках», то есть уверить себя в том, о чем бедняку и помыслить невозможно.
Не один из лихих кавалеристов, посещавших по вечерам салон Ольги Сергеевны, заглядывался на нее и покушался
нарушить мир ее души.
— Слушай, девочка, — продолжала она, — я
не люблю непослушания и противоречий. Ни того, ни другого
не было до сих пор в моем маленьком царстве.
Мир и тишина царили в нем до сей поры, и если ты попробуешь их
нарушить, то я накажу тебя и отобью всякую охоту быть непокорной в отношении меня — твоей бабушки, княгини Джаваха. А теперь поешь, если ты голодна, и ступай спать. Дети должны ложиться рано.
В «Войне и
мире» воздух вокруг героев кажется чистым и ясным; лишь собственными побочными изысканиями мы можем установить, что автор, подобно Платону Каратаеву,
не хочет смотреть на то, что
нарушает благообразие жизни.
Но Сербия,
не желая
нарушать мира, вопреки даже чувству своего достоинства, как самостоятельного и независимого государства, все-таки согласилась почти на все эти ужасные требования, кроме одного-двух пунктов…
— Примите сии перчатки в знак сохранения чистоты ваших деяний! — продолжал великий магистр. — Примите женские для подруги жизни вашей! Прекрасный пол
не входит в состав нашего общества, но мы
не нарушаем устава Творца и натуры. Добрая жена есть утешение в ужасных испытаниях
мира сего; но да будут они чисты и невинны в деяниях своих.