Неточные совпадения
Можно установить следующие религиозные черты марксизма: строгая догматическая система, несмотря на практическую гибкость, разделение на ортодоксию и ересь, неизменяемость философии науки,
священное писание Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, которое
может быть истолковываемо, но
не подвергнуто сомнению; разделение мира на две части — верующих — верных и неверующих — неверных; иерархически организованная коммунистическая церковь с директивами сверху; перенесение совести на высший орган коммунистической партии, на собор; тоталитаризм, свойственный лишь религиям; фанатизм верующих; отлучение и расстрел еретиков; недопущение секуляризации внутри коллектива верующих; признание первородного греха (эксплуатации).
— Я
не имею чести знать Короната Савича, — обратился он ко мне, — и, конечно, ничего
не могу сказать против выбора им медицинской карьеры. Но, за всем тем, позволяю себе думать, что с его стороны пренебрежение к юридической карьере, по малой мере, легкомысленно, ибо в настоящее время профессия юриста
есть самая
священная из всех либеральных профессий, открытых современному человеку.
Может быть при допущении того, что 2 равно 3, подобие математики, но
не может быть никакого действительного математического знания. И при допущении убийства в виде казни, войны, самозащиты,
может быть только подобие нравственности, но никакой действительной нравственности. Признание жизни каждого человека
священной есть первое и единственное основание всякой нравственности.
Учение
не годится для нашего индустриального века, точно как будто то, что существует индустриальный век,
есть дело
священное, которое
не должно и
не может быть изменено.
Не может себе простой неиспорченный ребенок, а потом юноша представить, чтобы те люди, так высоко стоящие в его мнении, которых он считает или
священными, или учеными, для каких бы то ни
было целей
могли бы так бессовестно обманывать его.
Делается, во-1-х, тем, что всем рабочим людям,
не имеющим времени самим разбирать нравственные и религиозные вопросы, с детства и до старости, примером и прямым поучением внушается, что истязания и убийства совместимы с христианством и что для известных государственных целей
не только
могут быть допущены, но и должны
быть употребляемы истязания и убийства; во-2-х, тем, что некоторым из них, отобранным по набору, по воинской повинности или найму, внушается, что совершение своими руками истязаний и убийств составляет
священную обязанность и даже доблестный, достойный похвал и вознаграждений поступок.
Завтрашний день мне бы надобно ехать верст за пятьдесят для исполнения одной
священной обязанности; но так как мы входим в Кремль, то мне нельзя отлучиться из Москвы, и я хочу послать сейчас гонца для уведомления, что обряд, при котором присутствие мое необходимо,
не может быть совершен завтра.
— Тише! Бога ради тише! Что вы? Я
не слышал, что вы сказали…
не хочу знать…
не знаю… Боже мой! до чего мы дожили! какой разврат! Ну что после этого
может быть священным для нашей безумной молодежи? Но извините: мне надобно исполнить приказание генерала Дерикура. Милостивый государь! — продолжал жандарм, подойдя к Рославлеву, — на меня возложена весьма неприятная обязанность; но вы сами военный человек и знаете, что долг службы…
не угодно ли вам идти со мною?
Помилуйте,
священный председатель!
Вы столько задали вопросов вдруг,
Что с памятью сперва собраться надо,
Чтоб по ряду на все вам отвечать.
Каких он лет? Я думаю, ему
Лет двадцать пять, а
может быть, и боле,
Какие у него друзья? Их много,
Но, кажется, он им
не очень верит…
И хорошо он делает! Что дружба?!
Вот этот господин меня сейчас
Пуляркой угостил; теперь же он
Показывает на меня. Диего!
Признайся, брат, что скверно?
Но самая неудача в этом деле, вместе с некоторыми другими биографическими данными, свидетельствует, что Дашкова
была не совсем ловкий придворный и имела нечто
священное в сердце своем, чем
не могла жертвовать влечению грубого эгоизма.
— Я
не хочу! — вскричал Коротков, блуждая взором. — Она
будет мне отдаваться, а я терпеть этого
не могу.
Не хочу! Верните документы.
Священную мою фамилию. Восстановите!
Она хотела объяснить ему, что то
была ошибка, что
не все еще потеряно, что жизнь еще
может быть прекрасной и счастливой, что он редкий, необыкновенный, великий человек и что она
будет всю жизнь благоговеть перед ним, молиться и испытывать
священный страх…
В его положении следовало ему прежде всего отнестись в Управу благочиния;
не потому, что оно имело прямое отношение к полиции, но потому, что ее распоряжения
могли быть гораздо быстрее, чем в других местах; искать же удовлетворения по начальству того места, при котором нос объявил себя служащим,
было бы безрассудно, потому что из собственных ответов носа уже можно
было видеть, что для этого человека ничего
не было священного и он
мог так же солгать и в этом случае, как солгал, уверяя, что он никогда
не видался с ним.
сейчас остановятся и скажут: что это за наземные беды? Уж
не навозные ли? Подумают, что это слово выдумано Шихматовым; неправда, оно точно в этом смысле употреблено в
священном писании. Ну что
может быть лучше этих выражений...
Когда в вас сердце признает
Права
священные несчастья,
Когда к страдальцу вас влечет
Порыв нежнейшего участья, —
Ужель
могли б вы
не внимать
Души тоскующей взыванью?
Ужель
могли б
не сострадать
От вас рожденному страданью?
Ах нет! Несчастливей
не тот,
Кто бедность получил в наследство,
Недужным помощь подает
Искусства быстрое посредство;
Но нам дано мученье знать,
Где след один
есть к упованью,
Где тот лишь
может сострадать,
Кто сам виною
был страданью.
Или нужно
было признать Радищева человеком даровитым и просвещенным, и тогда можно от него требовать того, чего требует Пушкин; или видеть в нем до конца слабоумного представителя полупросвещения, и тогда совершенно [неуместно замечать, что лучше бы ему вместо «брани указать на благо, которое верховная власть
может сделать, представить правительству и умным помещикам способы к постепенному улучшению состояния крестьян, потолковать о правилах, коими должен руководствоваться законодатель, дабы, с одной стороны, сословие писателей
не было притеснено, и мысль,
священный дар божий,
не была рабой и жертвой бессмысленной и своенравной управы, а с другой — чтоб писатель
не употреблял сего божественного орудия к достижению цели низкой или преступной»].
Но как только он понял, что то, чем он руководится,
не есть нечто самобытное и
священное, а что это только обман недобрых людей, которые, под видом руководительства, для своих личных целей пользовались им, — так он
не может тотчас же
не испытать к этим людям отвращения.
Высшая Глава, это
священный и таинственный Древний, Глава всех глав, Глава, которая
не есть голова, раз она неизвестна и раз никогда
не будет узнано, что в ней содержится; никакая мудрость и никакой разум
не могут ее охватить.
Нельзя, конечно, ни на минуту забывать, сколь неточно, затемненно и извращенно открывались язычеству религиозные истины и постигались им небесные иерархии, но, даже и памятуя в достаточной мере об этом, мы
можем все-таки признать, что в почитании женской ипостаси в божестве язычеству приоткрывались
священные и трепетные тайны,
не раскрывшиеся в полноте,
быть может, еще доселе и боящиеся преждевременного обнажения.
Пока ты еще
не можешь постигнуть
священного таинства, поймешь его, когда
будешь приведена.
И понятно, каким чуждым, —
может быть, даже смешным, — должен
был казаться древнему эллину этот новый бог, в основу служения себе полагавший именно безумие, и безумие это признававший
священным. Как Пенфей в еврипидовых «Вакханках», гомеровский грек должен
был видеть «великий позор для эллинов» в загоравшемся пожаре вакхических неистовствований. Но время
было уже
не то. И, как Тиресий Пенфею, это новое время
могло бы ответить негодующему гомеровскому эллину...
Не было ли это освещение преобразованием того, что происходило тогда в сердцах этих двух существ, одного уже полуотстрадавшего и гаснущего, а другого полного жизненного разгара, но уже во всю
мочь сердца вкушающего
священную сладость страдания.
Государства никогда
не были реально «
священными», и тем менее войны
могли быть «
священными».
Христианской же семья так же
не может быть, как
не может быть христианским государство, как
не может быть ничего
священного в мире социальной объективации.
Враг национальный, враг социальный, враг религиозный
не есть сосредоточение мирового зла,
не есть злодей, и он
не есть и
не может быть только врагом, предметом «
священной» ненависти, он человек со всеми человеческими свойствами национальной, социальной или религиозной группировки людей.
Консервативное направление органической теории общества, защищающее
священный характер исторических тел,
не может быть признано христианским
не только потому что оно противоречит христианскому персонализму, но и потому, что оно противоречит христианскому эсхатологизму.
Княгиня верила в то, что Оля
будет женой Чайхидзева, иначе же
не пускала бы свою дочь гулять и «заниматься пустяками» в компании забияк, ветреников, безбожников и «некнязей»…Она
не могла допустить и сомнения…Воля мужа для нее —
священная воля…Оля тоже верила в то, что она со временем
будет расписываться Чайхидзевой…
Припомнился священник лесопольский, отец Симеон, кроткий, смирный, добродушный; сам он
был тощ, невысок, сын же его, семинарист,
был громадного роста, говорил неистовым басом; как-то попович обозлился на кухарку и выбранил ее: «Ах ты, ослица Иегудиилова!», и отец Симеон, слышавший это,
не сказал ни слова и только устыдился, так как
не мог вспомнить, где в
священном писании упоминается такая ослица.
И богатый и бедный исполняют то, что делают вокруг них другие, и дела эти называют своим долгом,
священным долгом, успокоивая себя тем, что то, что делается так давно, таким большим количеством людей и так высоко ценится ими,
не может не быть настоящим делом жизни.
В объекте
не может быть ничего
священного, оно
может быть лишь в субъекте.
— Очень
может быть! — захихикал сквозь зубы Гронтовский. — Фактически здесь все охотятся,
не глядя на запрещение, но раз я с вами встретился, моя обязанность…
священный долг предупредить вас. Я человек зависимый. Если бы лес
был мой, то, честное слово Гронтовского, я
не противился бы вашему приятному удовольствию. Но кто виноват, что Гронтовский зависим?
Реально
священным может быть лишь экзистенциальное — свобода, творчество, любовь, а
не исторические образования и структуры.
Поэтому в объективации, результат которой представляется объективным духом,
не может быть ничего реально-священного, а лишь символика
священного.
Дух и культуру я
не только сближаю, но отождествляю, ибо культура всегда духовна по своей природе,
не духовной
может быть лишь цивилизация, культура же всегда связана со
священным приданием, с культом предков.
Не оставляла также внушать им, что жизнь их
не может ограничиться домашним кругом, в котором они родились и воспитывались, но что ожидает их другая будущность, где они встретят другие привязанности, именно супруги и матери, другие
священные, дорогие обязанности, которым должны
будут отдаться всем существом своим.
Быть может, мы
не доросли до искусства теургического и
не должны механически злоупотреблять его
священным лозунгом.
Мы уверены, что довольно
было бы единого слова вашего к сохранению тайны, но мы ведаем также и слабость сердца человеческого и потому, над
священною книгою религии, наполняющею сердца всех нас, приемлем, для обеспечения себя, клятвы ваши, связующие вас посредством сей
священной книги с нами: для того требуем мы клятвы к хранению тайны, дабы профаны,
не понимающие цели братства,
не могли издеваться над оною и употреблять во зло.
Так что грабеж, производимый этой особой, считающейся
священной, уже ничем
не может быть ограничен.
Учитель неизбежно
будет разрушать наши законы, которые мы считаем дорогими и почти
священными; но среди нас еще
может случиться то, что проповедник, уча новой жизни,
будет разрушать только наши законы гражданские, государственные, наши обычаи, но
не будет касаться законов, которые мы считаем божественными, хотя это и трудно предположить.
Я
не могу желать и искать физической праздности и жирной жизни, разжигавшей во мне чрезмерную похоть;
не могу искать тех разжигающих любовную похоть потех — романов, стихов, музыки, театров, балов, которые прежде представлялись мне
не только
не вредными, но очень высокими увеселениями;
не могу оставлять своей жены, зная, что оставление ее
есть первая ловушка для меня, для нее и для других;
не могу содействовать праздной и жирной жизни других людей;
не могу участвовать и устраивать тех похотливых увеселений, — романов, театров, опер, балов и т. п., — которые служат ловушкой для меня и других людей;
не могу поощрять безбрачное житье людей зрелых для брака;
не могу содействовать разлуке мужей с женами;
не могу делать различия между совокуплениями, называемыми браками и
не называемыми так;
не могу не считать
священным и обязательным только то брачное соединение, в котором раз находится человек.
И точно все люди
могут детей терять, а я один и этого
не могу, я непременно должен восстать и кого-то оклеветать, бесстыдно бия себя в грудь; и точно у всех
могут быть пожары, лишения имущества, несчастья всякого рода, а один я в этом свете недотрога,
священная персона.
Не будем пытаться проникнуть то, чтó в этих книгах
есть таинственного, ибо как
можем мы, жалкие грешники, познать страшные и
священные тайны Провидения до тех пор, пока носим на себе ту плотскую оболочку, которая воздвигает между нами и Вечным непроницаемую завесу?
Правда, что в числе виденных нами «бродяг духовного чина»
есть монахи и послушники, в
священный сан
не рукоположенные, а также
были и просто «священнические сыновья» и инокини, которые тоже священнодействовать
не могут.
«725 года, мая, против 20-го числа, он, поп Кирилл, напився пьян, во вечернее пение», обнажился в алтаре негоже, и находясь «во
священном облачении», сделал здесь — так скажем — детскую слабость… В донесении это названо Перфилием по-простонародному, как в печати повторено
быть не может.