Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул!
какого туману напустил! разбери
кто хочет!
Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать
не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем
другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
На радости целуются,
Друг дружке обещаются
Вперед
не драться зря,
А с толком дело спорное
По разуму, по-божески,
На чести повести —
В домишки
не ворочаться,
Не видеться ни с женами,
Ни с малыми ребятами,
Ни с стариками старыми,
Покуда делу спорному
Решенья
не найдут,
Покуда
не доведают
Как ни на есть доподлинно:
Кому живется счастливо,
Вольготно на Руси?
Стародум.
Как! А разве тот счастлив,
кто счастлив один? Знай, что,
как бы он знатен ни был, душа его прямого удовольствия
не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю свою знатность устремил на то только, чтоб ему одному было хорошо, который бы и достиг уже до того, чтоб самому ему ничего желать
не оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой
друг, счастлив ли тот,
кому нечего желать, а лишь есть чего бояться?
В ту же ночь в бригадировом доме случился пожар, который, к счастию, успели потушить в самом начале. Сгорел только архив, в котором временно откармливалась к праздникам свинья. Натурально, возникло подозрение в поджоге, и пало оно
не на
кого другого, а на Митьку. Узнали, что Митька напоил на съезжей сторожей и ночью отлучился неведомо куда. Преступника изловили и стали допрашивать с пристрастием, но он,
как отъявленный вор и злодей, от всего отпирался.
― Ну,
как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно. Вот он всегда на бильярде играет. Он еще года три тому назад
не был в шлюпиках и храбрился. И сам
других шлюпиками называл. Только приезжает он раз, а швейцар наш… ты знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист большой. Вот и спрашивает князь Чеченский у него: «ну что, Василий,
кто да
кто приехал? А шлюпики есть?» А он ему говорит: «вы третий». Да, брат, так-то!
— Всё молодость, окончательно ребячество одно. Ведь покупаю, верьте чести, так, значит, для славы одной, что вот Рябинин, а
не кто другой у Облонского рощу купил. А еще
как Бог даст расчеты найти. Верьте Богу. Пожалуйте-с. Условьице написать…
Ни у
кого не спрашивая о ней, неохотно и притворно-равнодушно отвечая на вопросы своих
друзей о том,
как идет его книга,
не спрашивая даже у книгопродавцев,
как покупается она, Сергей Иванович зорко, с напряженным вниманием следил за тем первым впечатлением,
какое произведет его книга в обществе и в литературе.
Как бы пробудившись от сна, Левин долго
не мог опомниться. Он оглядывал сытую лошадь, взмылившуюся между ляжками и на шее, где терлись поводки, оглядывал Ивана кучера, сидевшего подле него, и вспоминал о том, что он ждал брата, что жена, вероятно, беспокоится его долгим отсутствием, и старался догадаться,
кто был гость, приехавший с братом. И брат, и жена, и неизвестный гость представлялись ему теперь иначе, чем прежде. Ему казалось, что теперь его отношения со всеми людьми уже будут
другие.
— Очень можно, куда угодно-с, — с презрительным достоинством сказал Рябинин,
как бы желая дать почувствовать, что для
других могут быть затруднения,
как и с
кем обойтись, но для него никогда и ни в чем
не может быть затруднений.
Нет, уж извини, но я считаю аристократом себя и людей подобных мне, которые в прошедшем могут указать на три-четыре честные поколения семей, находившихся на высшей степени образования (дарованье и ум — это
другое дело), и которые никогда ни перед
кем не подличали, никогда ни в
ком не нуждались,
как жили мой отец, мой дед.
— Но,
друг мой,
не отдавайтесь этому чувству, о котором вы говорили — стыдиться того, что есть высшая высота христианина:
кто унижает себя, тот возвысится. И благодарить меня вы
не можете. Надо благодарить Его и просить Его о помощи. В Нем одном мы найдем спокойствие, утешение, спасение и любовь, — сказала она и, подняв глаза к небу, начала молиться,
как понял Алексей Александрович по ее молчанию.
— Нет, ты постой, постой, — сказал он. — Ты пойми, что это для меня вопрос жизни и смерти. Я никогда ни с
кем не говорил об этом. И ни с
кем я
не могу говорить об этом,
как с тобою. Ведь вот мы с тобой по всему чужие:
другие вкусы, взгляды, всё; но я знаю, что ты меня любишь и понимаешь, и от этого я тебя ужасно люблю. Но, ради Бога, будь вполне откровенен.
Теперь она знала всех их,
как знают
друг друга в уездном городе; знала, у
кого какие привычки и слабости, у
кого какой сапог жмет ногу; знала их отношения
друг к
другу и к главному центру, знала,
кто за
кого и
как и чем держится, и
кто с
кем и в чем сходятся и расходятся; но этот круг правительственных, мужских интересов никогда, несмотря на внушения графини Лидии Ивановны,
не мог интересовать ее, и она избегала его.
— Хоть в газетах печатайте.
Какое мне дело?.. Что, я разве
друг его
какой?.. или родственник? Правда, мы жили долго под одной кровлей… А мало ли с
кем я
не жил?..
Все эти замечания пришли мне на ум, может быть, только потому, что я знал некоторые подробности его жизни, и, может быть, на
другого вид его произвел бы совершенно различное впечатление; но так
как вы о нем
не услышите ни от
кого, кроме меня, то поневоле должны довольствоваться этим изображением.
Думал он также и о том, что надобно торопиться закупать, у
кого какие еще находятся беглецы и мертвецы, ибо помещики
друг перед
другом спешат закладывать имения и скоро во всей России может
не остаться и угла,
не заложенного в казну.
— Ваше сиятельство, — сказал Муразов, —
кто бы ни был человек, которого вы называете мерзавцем, но ведь он человек.
Как же
не защищать человека, когда знаешь, что он половину зол делает от грубости и неведенья? Ведь мы делаем несправедливости на всяком шагу и всякую минуту бываем причиной несчастья
другого, даже и
не с дурным намереньем. Ведь ваше сиятельство сделали также большую несправедливость.
Читатель, может быть, уже догадался, что гость был
не другой кто,
как наш почтенный, давно нами оставленный Павел Иванович Чичиков.
— Да
как сказать — куда? Еду я покуда
не столько по своей надобности, сколько по надобности
другого. Генерал Бетрищев, близкий приятель и, можно сказать, благотворитель, просил навестить родственников… Конечно, родственники родственниками, но отчасти, так сказать, и для самого себя; ибо видеть свет, коловращенье людей —
кто что ни говори, есть
как бы живая книга, вторая наука.
Вы
не поверите, ваше превосходительство,
как мы
друг к
другу привязаны, то есть, просто если бы вы сказали, вот, я тут стою, а вы бы сказали: «Ноздрев! скажи по совести,
кто тебе дороже, отец родной или Чичиков?» — скажу: «Чичиков», ей-богу…
Так мысль ее далече бродит:
Забыт и свет и шумный бал,
А глаз меж тем с нее
не сводит
Какой-то важный генерал.
Друг другу тетушки мигнули,
И локтем Таню враз толкнули,
И каждая шепнула ей:
«Взгляни налево поскорей». —
«Налево? где? что там такое?» —
«Ну, что бы ни было, гляди…
В той кучке, видишь? впереди,
Там, где еще в мундирах двое…
Вот отошел… вот боком стал… —
«
Кто? толстый этот генерал...
«Так ты женат!
не знал я ране!
Давно ли?» — «Около двух лет». —
«На
ком?» — «На Лариной». — «Татьяне!»
«Ты ей знаком?» — «Я им сосед». —
«О, так пойдем же». Князь подходит
К своей жене и ей подводит
Родню и
друга своего.
Княгиня смотрит на него…
И что ей душу ни смутило,
Как сильно ни была она
Удивлена, поражена,
Но ей ничто
не изменило:
В ней сохранился тот же тон,
Был так же тих ее поклон.
Знаю только то, что он с пятнадцатого года стал известен
как юродивый, который зиму и лето ходит босиком, посещает монастыри, дарит образочки тем,
кого полюбит, и говорит загадочные слова, которые некоторыми принимаются за предсказания, что никто никогда
не знал его в
другом виде, что он изредка хаживал к бабушке и что одни говорили, будто он несчастный сын богатых родителей и чистая душа, а
другие, что он просто мужик и лентяй.
Своих, чертов сын, своих бьешь?..» Но Андрий
не различал,
кто пред ним был, свои или
другие какие; ничего
не видел он.
Кудряш.
Кто же ему угодит, коли у него вся жизнь основана на ругательстве? А уж пуще всего из-за денег; ни одного расчета без брани
не обходится.
Другой рад от своего отступиться, только бы он унялся. А беда,
как его поутру кто-нибудь рассердит! Целый день ко всем придирается.
Карандышев. Уж вы слишком невзыскательны. Кнуров и Вожеватов мечут жребий,
кому вы достанетесь, играют в орлянку — и это
не оскорбление? Хороши ваши приятели!
Какое уважение к вам! Они
не смотрят на вас,
как на женщину,
как на человека, — человек сам располагает своей судьбой; они смотрят на вас
как на вещь. Ну, если вы вещь, это
другое дело. Вещь, конечно, принадлежит тому,
кто ее выиграл, вещь и обижаться
не может.
Сказать вам, что́ я думал? Вот:
Старушки все — народ сердитый;
Не худо, чтоб при них услужник знаменитый
Тут был,
как громовой отвод.
Молчалин! —
Кто другой так мирно всё уладит!
Там моську вовремя погладит,
Тут в пору карточку вотрет,
В нем Загорецкий
не умрет!..
Вы давеча его мне исчисляли свойства,
Но многие забыли? — да?
Скорее в обморок, теперь оно в порядке,
Важнее давишной причина есть тому,
Вот наконец решение загадке!
Вот я пожертвован
кому!
Не знаю,
как в себе я бешенство умерил!
Глядел, и видел, и
не верил!
А милый, для
кого забыт
И прежний
друг, и женский страх и стыд, —
За двери прячется, боится быть в ответе.
Ах!
как игру судьбы постичь?
Людей с душой гонительница, бич! —
Молчалины блаженствуют на свете!
И, верно, счастлив там, где люди посмешнее.
Кого люблю я,
не таков:
Молчалин за
других себя забыть готов,
Враг дерзости, — всегда застенчиво, несмело
Ночь целую с
кем можно так провесть!
Сидим, а на дворе давно уж побелело,
Как думаешь? чем заняты?
—
Как это «ненужная»? Я вам
не стал бы и говорить про то, что
не нужно. А вы обратите внимание на то,
кто окружает нас с вами, несмотря на то, что у вас есть неразменный рубль. Вот вы себе купили только сластей да орехов, а то вы все покупали полезные вещи для
других, но вон
как эти
другие помнят ваши благодеяния: вас уж теперь все позабыли.
«Да, России нужны здоровые люди, оптимисты, а
не «желчевики»,
как говорил Герцен. Щедрин и Успенский — вот
кто, больше
других, испортили характер интеллигенции».
Но и это
не успокаивало, недовольство собою превращалось в чувство вражды к себе и еще к
другому кому-то,
кто передвигает его,
как шахматную фигуру с квадрата на квадрат.
— Что-с, подложили свинью вам, марксистам, народники, ага! Теперь-с, будьте уверены, — молодежь пойдет за ними, да-а! Суть акта
не в том, что министр, — завтра же
другого сделают,
как мордва идола, суть в том, что молодежь с теми будет,
кто не разговаривает, а действует, да-с!
— Есть факты
другого порядка и
не менее интересные, — говорил он, получив разрешение. —
Какое участие принимало правительство в организации балканского союза?
Какое отношение имеет к балканской войне, затеянной тотчас же после итало-турецкой и, должно быть, ставящей целью своей окончательный разгром Турции?
Не хочет ли буржуазия угостить нас новой войной? С
кем? И — зачем? Вот факты и вопросы, о которых следовало бы подумать интеллигенции.
Споры с Марьей Романовной кончились тем, что однажды утром она ушла со двора вслед за возом своих вещей, ушла,
не простясь ни с
кем, шагая величественно,
как всегда, держа в одной руке саквояж с инструментами, а
другой прижимая к плоской груди черного, зеленоглазого кота.
— Да, — сказала актриса, тяжело вздохнув. — Кто-то где-то что-то делает, и вдруг — начинают воевать! Ужасно. И, знаете,
как будто уже
не осталось ничего, о чем можно
не спорить. Все везде обо всем спорят и — до ненависти
друг к
другу.
— Читал Кропоткина, Штирнера и
других отцов этой церкви, — тихо и
как бы нехотя ответил Иноков. — Но я —
не теоретик, у меня нет доверия к словам. Помните — Томилин учил нас: познание — третий инстинкт? Это, пожалуй, верно в отношении к некоторым, вроде меня,
кто воспринимает жизнь эмоционально.
Она ни перед
кем никогда
не открывает сокровенных движений сердца, никому
не поверяет душевных тайн;
не увидишь около нее доброй приятельницы, старушки, с которой бы она шепталась за чашкой кофе. Только с бароном фон Лангвагеном часто остается она наедине; вечером он сидит иногда до полуночи, но почти всегда при Ольге; и то они все больше молчат, но молчат как-то значительно и умно,
как будто что-то знают такое, чего
другие не знают, но и только.
—
Какая ты красная, Вера: везде свобода!
Кто это нажужжал тебе про эту свободу!.. Это, видно, какой-то дилетант свободы! Этак нельзя попросить
друг у
друга сигары или поднять тебе вот этот платок, что ты уронила под ноги,
не сделавшись крепостным рабом! Берегись: от свободы до рабства,
как от разумного до нелепого — один шаг!
Кто это внушил тебе?
— Спасибо за комплимент, внучек: давно я
не слыхала —
какая тут красота! Вон на
кого полюбуйся — на сестер! Скажу тебе на ухо, — шепотом прибавила она, — таких ни в городе, ни близко от него нет. Особенно
другая… разве Настенька Мамыкина поспорит: помнишь, я писала, дочь откупщика?
—
Кто же? — вдруг сказала она с живостью, — конечно, я… Послушайте, — прибавила она потом, — оставим это объяснение,
как я просила, до
другого раза. Я больна, слаба… вы видели,
какой припадок был у меня вчера. Я теперь даже
не могу всего припомнить, что я писала, и как-нибудь перепутаю…
Но
какие капитальные препятствия встретились ему? Одно — она отталкивает его, прячется, уходит в свои права, за свою девическую стену, стало быть…
не хочет. А между тем она
не довольна всем положением, рвется из него, стало быть, нуждается в
другом воздухе,
другой пище,
других людях.
Кто же ей даст новую пищу и воздух? Где люди?
А он требовал
не только честности, правды, добра, но и веры в свое учение,
как требует ее
другое учение, которое за нее обещает — бессмертие в будущем и, в залог этого обещания, дает и в настоящем просимое всякому,
кто просит,
кто стучится,
кто ищет.
—
Какой вздор вы говорите — тошно слушать! — сказала она, вдруг обернувшись к нему и взяв его за руки. — Ну
кто его оскорбляет? Что вы мне мораль читаете! Леонтий
не жалуется, ничего
не говорит… Я ему отдала всю жизнь, пожертвовала собой: ему покойно, больше ничего
не надо, а мне-то каково без любви!
Какая бы
другая связалась с ним!..
Я от этого преследования чуть
не захворала,
не видалась ни с
кем,
не писала ни к
кому, и даже к тебе, и чувствовала себя точно в тюрьме. Он
как будто играет, может быть даже нехотя, со мной. Сегодня холоден, равнодушен, а завтра опять глаза у него блестят, и я его боюсь,
как боятся сумасшедших. Хуже всего то, что он сам
не знает себя, и потому нельзя положиться на его намерения и обещания: сегодня решится на одно, а завтра сделает
другое.
А у Веры именно такие глаза: она бросит всего один взгляд на толпу, в церкви, на улице, и сейчас увидит,
кого ей нужно, также одним взглядом и на Волге она заметит и судно, и лодку в
другом месте, и пасущихся лошадей на острове, и бурлаков на барке, и чайку, и дымок из трубы в дальней деревушке. И ум, кажется, у ней был такой же быстрый, ничего
не пропускающий,
как глаза.
— Ну, уж святая: то нехорошо,
другое нехорошо. Только и света, что внучки! А
кто их знает,
какие они будут? Марфенька только с канарейками да с цветами возится, а
другая сидит,
как домовой, в углу, и слова от нее
не добьешься. Что будет из нее — посмотрим!
Райский также привязался к ним обеим, стал их
другом. Вера и бабушка высоко поднялись в его глазах,
как святые, и он жадно ловил каждое слово, взгляд,
не зная, перед
кем умиляться, плакать.
—
Кому? Ха-ха-ха! А скандал, а письмо покажем князю! Где отберут? Я
не держу документов в квартире. Я покажу князю через третье лицо.
Не упрямьтесь, барыня, благодарите, что я еще
не много прошу,
другой бы, кроме того, попросил еще услуг… знаете
каких… в которых ни одна хорошенькая женщина
не отказывает, при стеснительных обстоятельствах, вот
каких… Хе-хе-хе! Vous êtes belle, vous! [Вы же красивая женщина! (франц.)]
Да и сверх того, им было вовсе
не до русской литературы; напротив, по его же словам (он как-то раз расходился), они прятались по углам, поджидали
друг друга на лестницах, отскакивали
как мячики, с красными лицами, если
кто проходил, и «тиран помещик» трепетал последней поломойки, несмотря на все свое крепостное право.