Неточные совпадения
Если в Москве губернатор Дубасов приказывает «истреблять бунтовщиков силою оружия, потому что судить тысячи людей
невозможно», если в Петербурге Трепов командует «холостых залпов
не давать, патронов
не жалеть» — это
значит, что правительство объявило войну народу.
— Теперь дело ставится так: истинная и вечная мудрость дана проклятыми вопросами Ивана Карамазова. Иванов-Разумник утверждает, что решение этих вопросов
не может быть сведено к нормам логическим или этическим и,
значит, к счастью,
невозможно. Заметь: к счастью! «Проблемы идеализма» — читал? Там Булгаков спрашивает: чем отличается человечество от человека? И отвечает: если жизнь личности — бессмысленна, то так же бессмысленны и судьбы человечества, — здорово?
Не пускать Веру из дому —
значит обречь на заключение, то есть унизить, оскорбить ее, посягнув на ее свободу. Татьяна Марковна поняла бы, что это морально, да и физически
невозможно.
«То-то вот и есть, — отвечаю им, — это-то вот и удивительно, потому следовало бы мне повиниться, только что прибыли сюда, еще прежде ихнего выстрела, и
не вводить их в великий и смертный грех, но до того безобразно, говорю, мы сами себя в свете устроили, что поступить так было почти и
невозможно, ибо только после того, как я выдержал их выстрел в двенадцати шагах, слова мои могут что-нибудь теперь для них
значить, а если бы до выстрела, как прибыли сюда, то сказали бы просто: трус, пистолета испугался и нечего его слушать.
Я
не предлагаю вернуться к первоначальной наивности, это было бы
невозможно и это
значило бы, что весь процесс мирового самосознания совершился даром и ничего
не завоевал.
— Нет, ваше благородие, нам в мнениях наших начальников произойти
невозможно… Да хоша бы я и могла знать, так,
значит, никакой для себя пользы из этого
не угадала, почему как ваше благородие сами видели, в каких меня делах застали.
От страшного холода он чуть было
не разжал рук и
не выпустил черта, но одолел себя и стал искать других средств к спасению. Но, увы! средств таких
не было; гладкие края канавы были покрыты ледянистою корой, и выкарабкаться по ним без помощи рук было
невозможно, а освободить руки
значило упустить черта. Ахилла этого
не хотел. Он попробовал кричать, но его или никто
не слыхал, или кто и слышал, тот только плотнее запирался, дескать: «кого-то опять черт дерет».
«Одинаково утопично рассчитывать на разоружение, которое почти
невозможно, вследствие соображений народного характера, понятного нашим читателям. (Вероятно, это
значит, что Франции нельзя разоружаться до реванша.) Общественное мнение
не готово для принятия проектов разоружения, и, кроме того, отношения международные
не таковы, чтобы можно было принять их.
Наркис. А
невозможно, я и так живу. Как был невежа, облом и грубиян, так,
значит, и остался. И ничего я об этом
не беспокоюсь, потому что мне и так оченно хорошо.
Она
не видела ничего опасного в своей системе и была уверена, что она ничего
не потеряла из всего того, что могла взять, а что уж потеряно, того,
значит, взять было
невозможно по самым естественным и, следовательно, самым сильным причинам.
— А уж ежели, — продолжал между тем Прокоп, — ты от этих прожектов запьешь, так,
значит, линия такая тебе вышла. Оно, по правде сказать, трудно и
не запить. Все бить да сечь, да стрелять… коли у кого чувствительное сердце — ну просто
невозможно не запить! Ну, а ежели кто закалился — вот как я, например, — так ничего. Большую даже пользу нахожу. Светлые мысли есть ей-богу!
В недостроенном, без крыши каменном флигельке, когда-то пугавшем детей своими пустыми глазницами, Жегулев с полчаса отдыхал, —
не мог тронуться с места от волнения. То всколыхнуло сердце до удушья, что увидел между толстыми стволами свои окна — и свет в окнах,
значит, дома, и резок острый свет:
значит,
не спущены занавески и можно смотреть. Так все близко, что
невозможно подняться и сделать шаг: поднимается, а колена дрожат и подгибаются — сиди снова и жди!
Случай уничтожает наши расчеты —
значит, судьба любит уничтожать наши расчеты, любит посмеяться над человеком и его расчетами; случай
невозможно предусмотреть,
невозможно сказать, почему случилось так, а
не иначе, — следовательно, судьба капризна, своенравна; случай часто пагубен для человека — следовательно, судьба любит вредить человеку, судьба зла; и в самом деле у греков судьба — человеконенавистница; злой и сильный человек любит вредить именно самым лучшим, самым умным, самым счастливым людям — их преимущественно любит губить и судьба; злобный, капризный и очень сильный человек любит выказывать свое могущество, говоря наперед тому, кого хочет уничтожить: «я хочу сделать с тобою вот что; попробуй бороться со мною», — так и судьба объявляет вперед свои решения, чтобы иметь злую радость доказать нам наше бессилие перед нею и посмеяться над нашими слабыми, безуспешными попытками бороться с нею, избежать ее.
— Вот, вывел бог Лота из Содома и Ноя спас, а тысячи погибли от огня и воды. Однако сказано —
не убий? Иногда мне мерещится — оттого и погибли тысячи людей, что были между ними праведники. Видел бог, что и при столь строгих законах его удаётся некоторым праведная жизнь. А если бы ни одного праведника
не было в Содоме — видел бы господь, что,
значит, никому
невозможно соблюдать законы его, и, может, смягчил бы законы,
не губя множество людей. Говорится про него: многомилостив, — а где же это видно?
Спорить с этой барыней было
невозможно: дважды два для нее никогда ничего
не значили.
— Изловить мне генеральшу самому
невозможно… Она вверху, а я туда доступа
не имею. Все,
значит, дело в этой самой Мотьке… Может, помнишь: увертливая такая девка.
Что же касается в рассуждении всех подлостей, которые евреям приписывают, так я вам скажу, это ничего
не значит перед молдаванами и еще валахами, и что я с своей стороны предложил бы, так это
не вводить жидов в утробы, ибо это и
невозможно, а помнить, что есть люди хуже жидов.
— И то правда, — согласился голова, — без нашей,
значит, подписи поверить казначею никак
невозможно… Тенетнику-то давеча что летало!.. — задумался он. — Опять же мошка!.. Такого дня во все лето
не бывало! Нет уж, как ни верти, придется до той недели обождать, — решительно сказал Алексею. — И рад бы радехонек… Со всяким бы моим удовольствием, да сам видишь, какое дело подошло…
— Экой ты прыткий какой! — молвил Михайло Васильич. — Тебе бы вынь да положь, все бы на скорую ручку — комком да в кучку… Эдак, брат,
не водится… Сам считай: послезавтра надо на сорочины, Патап Максимыч раньше трех ден
не отпустит, вот тебе с нонешним да с завтрашним днем пять ден, а тут воскресенье — приказ,
значит, на запоре, это шесть ден, в понедельник Нефедов день, тут уж, брат, совсем
невозможно.
— Зашел я этто, вашескобродие, в салун виски выпить, как ко мне увязались трое мериканцев и стали угощать… «Фрейнд», говорят… Ну, я, виноват, вашескобродие, предела
не упомнил и помню только, что был пьян. А дальше проснулся я, вашескобродие, на купеческом бриге в море,
значит, промеж чужих людей и почти голый, с позволения сказать… И такая меня тоска взяла, вашескобродие, что и обсказать никак
невозможно. А только понял я из ихнего разговора, что бриг идет в Африку.
— Он смирный, трезвый. О девочке моей обещает заботиться. А в мастерской оставаться было
невозможно: мастер притесняет, девушки, сами знаете, какие. Житья нет женщине, которая честная. Мне еще покойник Андрей Иванович говорил, предупреждал, чтоб
не идти туда. И, правда, сама увидела я: там работать —
значит потерять себя.
Он был бессилен. Изобличить жену, рассказать все тетушке, раскрыть перед ней свое разочарование в той, с которою на всю жизнь связана его судьба, весь ужас его семейной жизни и, наконец, свои страшные подозрения. Это
невозможно! Это
значит сделаться посмешищем целой Москвы, если тетушка поверит и, конечно,
не скроет от других несчастья Глебушки, пожелая вызвать к нему сочувствие и оказать помощь. А это сочувствие для него хуже смерти.
Рассказы эти ведутся так, что усомниться в справедливости их часто
значило бы оскорбить
не одного рассказчика, но всю местную публику, разделяющую его верования, а между тем верить в действительность упоминаемых событий очень трудно и иногда даже совсем
невозможно.