Неточные совпадения
Я с любопытством шел сюда сегодня, со
смятением: мне надо было видеть самому и лично убедиться: действительно ли весь этот верхний слой русских людей уж никуда
не годится, отжил свое время, иссяк исконною жизнью и только способен умереть, но всё еще в мелкой завистливой борьбе с людьми… будущими, мешая им,
не замечая, что сам умирает?
От конвульсий, биения и судорог тело больного спустилось по ступенькам, которых было
не более пятнадцати, до самого конца лестницы. Очень скоро,
не более как минут через пять,
заметили лежавшего, и собралась толпа. Целая лужица крови около головы вселяла недоумение: сам ли человек расшибся или «был какой грех»? Скоро, однако же, некоторые различили падучую; один из номерных признал в князе давешнего постояльца.
Смятение разрешилось наконец весьма счастливо по одному счастливому обстоятельству.
Варвара Петровна безмолвно смотрела на нее широко открытыми глазами и слушала с удивлением. В это мгновение неслышно отворилась в углу боковая дверь, и появилась Дарья Павловна. Она приостановилась и огляделась кругом; ее поразило наше
смятение. Должно быть, она
не сейчас различила и Марью Тимофеевну, о которой никто ее
не предуведомил. Степан Трофимович первый
заметил ее, сделал быстрое движение, покраснел и громко для чего-то возгласил: «Дарья Павловна!», так что все глаза разом обратились на вошедшую.
Один, кто мог бы сообщить им какие-нибудь сведения, был Висленев, но о нем
не было и помину, он сидел крепко-накрепко запершись в ванной и хранил глубочайшее молчание. Наконец слуги,
замечая смятение господ, сказали, что с барыней еще приехал сумасшедший высокий, черный барин, с огромною бородой и в полосатой шапке.
Поводом к этому слуху было прибытие в Москву римского посла, иезуита Антония Поссевина, игравшего некоторую роль при заключении мира со Стефаном Баторием или, лучше сказать, приписавшего себе эту роль, так как, справедливо
замечает Карамзин,
не ходатайство иезуита, но доблесть воевод псковских склонила Батория к уверенности,
не лишив его ни славы, ни важных приобретений, коими сей герой был обязан
смятением Иоаннова духа еще более, нежели своему мужеству.