Неточные совпадения
Пела она, размахивая пенсне на черном шнурке, точно пращой, и пела так, чтоб слушатели поняли: аккомпаниатор мешает ей. Татьяна, за спиной Самгина, вставляла в песню недобрые словечки, у нее, должно быть, был неистощимый запас таких словечек, и она разбрасывала их
не жалея. В буфет вошли Лютов и Никодим Иванович, Лютов шагал, ступая на пальцы
ног, сафьяновые сапоги его мягко скрипели, саблю он держал обеими руками, за эфес и за конец, поперек живота; писатель, прижимаясь плечом к нему, ворчал...
Даже несмысленные скоты угождают их желаниям, и, дабы им в путешествии зевая
не наскучилось, скачут они,
не жалея ни
ног, ни легкого, и нередко от натуги околевают.
А чтобы она на его, гусарову, шапку
не становилася, такое средство изобрел, что, думаю, все вы кричите, что ничего
не жалеете, меня тем
не удивите: а вот что я ничего
не жалею, так я то делом-правдою докажу, да сам прыгну, и сам из-за пазухи ей под
ноги лебедя и кричу: «Дави его!
«Ничего
не жалеем: танцуй!» — деньги ей так просто зря под
ноги мечут, кто золото, кто ассигнации.
Червь зловредный — я вас беспокою?
Раздавите гадину
ногою!
Что
жалеть? Приплюсните скорей!
Отчего меня вы
не учили,
Не дали исхода дикой силе?
Вышел бы из червя — муравей!
Я бы умер, братьев обнимая,
А бродягой старым умирая, —
Призываю мщенье на людей!
— Я ж тебя, пане, просила, в
ногах валялась:
пожалей мою девичью красу,
не позорь меня, мужнюю жену. Ты же
не пожалел, а теперь сам просишь… Ох, лишенько мне, что же я сделаю?
— У меня нет времени разбирать, кто прав, кто виноват, — я
не дурак. Я молод, мне надо жить. Он мне, подлец, лекции читает о самодержавии, — а я четыре часа лакеем метался около всякой сволочи, у меня
ноги ноют, спина от поклонов болит. Коли тебе самодержавие дорого, так ты денег
не жалей, а за грош гордость мою я самодержавию
не уступлю, — подите вы к чёрту!
Мамаева. Да нельзя!.. Мы этого
не допустим, мы, женщины. Мы поднимем на
ноги мужей, знакомых, все власти; мы его устроим. Надобно, чтобы ничто
не мешало нам любоваться на него. Бедность! Фи! Мы ничего
не по —
жалеем, чтобы… Нельзя! Нельзя! Красивые молодые люди так редки…
Она была в тех летах, когда еще волочиться за нею было
не совестно, а влюбиться в нее стало трудно; в тех летах, когда какой-нибудь ветреный или беспечный франт
не почитает уже за грех уверять шутя в глубокой страсти, чтобы после, так для смеху, скомпрометировать девушку в глазах подруг ее, думая этим придать себе более весу… уверить всех, что она от него без памяти, и стараться показать, что он ее
жалеет, что он
не знает, как от нее отделаться… говорит ей нежности шепотом, а вслух колкости… бедная, предчувствуя, что это ее последний обожатель, без любви, из одного самолюбия старается удержать шалуна как можно долее у
ног своих… напрасно: она более и более запутывается, — и наконец… увы… за этим периодом остаются только мечты о муже, каком-нибудь муже… одни мечты.
— Исключительно танцующие кавалеры могли разделиться на два разряда; одни добросовестно
не жалели ни
ног, ни языка, танцевали без устали, садились на край стула, обратившись лицом к своей даме, улыбались и кидали значительные взгляды при каждом слове, — короче, исполняли свою обязанность как нельзя лучше — другие, люди средних лет, чиновные, заслуженные ветераны общества, с важною осанкой и гордым выражением лица, скользили небрежно по паркету, как бы из милости или снисхождения к хозяйке; и говорили только с дамою своего vis-à-vis [буквально лицом к лицу, в данном случае партнер по танцу (франц.)], когда встречались с нею, делая фигуру.
Он от всей души
жалеет, что медицинское начальство
не разрешает фельдшерам производить, например, трепанацию черепа, вскрытие брюшной полости или ампутацию
ног.
Краснов. Да и я вас в обиду
не дам-с. При ваших глазах родной сестры
не пожалел, из дому прогнал; а доведись кого чужого, так он бы и
ног не уволок. Вы еще
не знаете моего карахтера, я подчас сам себе
не рад.
— Нет, ничего
не надо. Спаси тебя бог, Пашенька. Я пойду. Если
жалеешь,
не говори никому, что видела меня. Богом живым заклинаю тебя:
не говори никому. Спасибо тебе. Я бы. поклонился тебе в
ноги, да знаю, что это смутит тебя. Спасибо, прости Христа ради.
Mатрена. Тоже и вдовье дело горькое. Хорошо дело молодое, а на старости лет кто
пожалеет. Старость —
не радость. Хоть бы мое дело. Недалеко прошла, уморилась,
ног не слышу. Сынок-то где?
Старый повар. Как же,
пожалеют они, черти! (Спускает с печи
ноги.) Я у плиты тридцать лет прожарился. А вот
не нужен стал: издыхай, как собака!.. Как же,
пожалеют!
Николай Иванович (сердится). Ну, все равно. Я только прошу меня понять. Я все-таки считаю истину истиной. Так мне это больно. И тут дома, вхожу, вижу елка, бал, трата сотен, когда люди мрут с голода.
Не ногу я так жить.
Пожалей меня, я измучился. Отпусти меня. Прощай.
Все
жалели доброго попа Ивана; но так как от него остались одни только
ноги, то вылечить его
не мог уже ни один доктор в мире.
Ноги похоронили, а на место попа Ивана назначили другого.
Севши в санки, старик снимает шапку и долго крестится в ту сторону, где в тумане темнеет монастырская стена. Яша садится рядом с ним на краешек сиденья и свешивает
ногу в сторону. Его лицо по-прежнему бесстрастно и
не выражает ни скуки, ни желаний. Он
не радуется, что едет домой, и
не жалеет, что
не успел поглядеть на столицу.
Сговорился я об нем с хозяином, послал своих молодцов и в две недели отделал на самую лучшую
ногу: паркет подклеил, отчистил, дубовые двери отшлифовал, лучше новых стали; на окна занавески шелковые повесил; мебель купил настоящую ореховую, обивки первостатейной; денег просадил много, однако
не жалею.
Работник (старшому). Смотри теперь, что будет. Я бабе
ногу подставлю, она прольет стакан. То он краюшки
не пожалел, — посмотри теперь, что за стаканчик вина будет.
— Ваше превосходительство, заставьте вечно бога молить,
пожалейте меня, сироту, — заплакала Щукина. — Я женщина беззащитная, слабая… Замучилась до смерти… И с жильцами судись, и за мужа хлопочи, и по хозяйству бегай, а тут еще говею и зять без места… Только одна слава, что пью и ем, а сама еле на
ногах стою… Всю ночь
не спала.
— Боязно, Фленушка, — молвила Настя. — Сердце так и замрет, только про это я вздумаю. Нет, лучше выберу я времечко, как тятенька ласков до меня будет, повалюсь ему в
ноги, покаюсь во всем, стану просить, чтоб выдал меня за Алешу… Тятя добрый,
пожалеет,
не стерпит моих слез.
«Как я донес букет,
не понимаю, — сказал Версилов. — Мне раза три дорогой хотелось бросить его на снег и растоптать
ногой… Ужасно хотелось.
Пожалей меня, Соня, и мою бедную голову. А хотелось потому, что слишком красив. Что красивее цветка на свете из предметов? Я его несу, а тут снег и мороз. Я, впрочем,
не про то: просто хотелось измять его, потому что хорош».
Легко, охотно и просто он ухаживает за Иваном Ильичем, выносит судно, сидит целыми ночами, держа на плечах
ноги Ивана Ильича. «И Ивану Ильичу хорошо было только с Герасимом. Один Герасим
не лгал; по всему видно было, что он один понимал, в чем дело, и
не считал нужным скрывать это, и просто
жалел исчахшего слабого барина. Он даже раз прямо сказал, когда Иван Ильич отсылал его...
— Поблагодари и за то, что голова осталась, — равнодушно ответил я. — Но куда они все убегают: то одна, то другая. Повози-ка меня еще по комнатам. Какое удобное кресло, совершенно бесшумное. Сколько заплатили? А я уж
не пожалею денег: куплю себе такие
ноги, лучше… Велосипед!
Нас бы в три шеи надо, а вы изволите беспокоиться, ножки свои в снег марать!» А Павел Иваныч взглянет этак, словно ударить захочет, и скажет: «Чем в ноги-то бухать, ты бы лучше, дурак, водки
не лопал да старуху
жалел.
—
Не жалей меня, что я выкручиваю
ногами и верчусь у гетер. Гетеры грешницы, но бывают к нам, слабым людям, жалостливы. Когда их гости упьются, они сами ходят и сами для нас от гуляк собирают даянье, и даже порою с излишком и с ласкою для нас просят.
Начло себе, она во всех подробностях, ничего
не утаивая, припомнила, что все эти дни она была против ухаживаний Ильина, но что ее тянуло идти объясниться с ним; мало того, когда он валялся у ее
ног, то она чувствовала необыкновенное наслаждение. Припомнила она всё,
не жалея себя, и теперь, задыхаясь от стыда, была бы рада надавать себе пощечин.
Поняв же свое истинное отношение к народу, состоящее в том, что мы живем им, что бедность его происходит от нашего богатства и голод его — от нашей сытости, мы
не можем начать служить ему иначе, как тем, чтобы перестать делать то, что вредит ему. Если мы точно
жалеем лошадь, на которой мы едем, то мы прежде всего слезем с нее и пойдем своими
ногами.