Неточные совпадения
«Да, да, вот женщина!» думал Левин, забывшись и упорно
глядя на ее красивое, подвижное
лицо, которое теперь вдруг совершенно переменилось. Левин
не слыхал, о чем она говорила, перегнувшись к брату, но он был поражен переменой ее выражения. Прежде столь прекрасное в своем спокойствии, ее
лицо вдруг выразило странное любопытство, гнев и гордость. Но это продолжалось только одну минуту. Она сощурилась, как бы вспоминая что-то.
Он поспешно вскочил,
не чувствуя себя и
не спуская с нее глаз, надел халат и остановился, всё
глядя на нее. Надо было итти, но он
не мог оторваться от ее взгляда. Он ли
не любил ее
лица,
не знал ее выражения, ее взгляда, но он никогда
не видал ее такою. Как гадок и ужасен он представлялся себе, вспомнив вчерашнее огорчение ее, пред нею, какою она была теперь! Зарумянившееся
лицо ее, окруженное выбившимися из-под ночного чепчика мягкими волосами, сияло радостью и решимостью.
Левин положил брата
на спину, сел подле него и
не дыша
глядел на его
лицо. Умирающий лежал, закрыв глаза, но
на лбу его изредка шевелились мускулы, как у человека, который глубоко и напряженно думает. Левин невольно думал вместе с ним о том, что такое совершается теперь в нем, но, несмотря
на все усилия мысли, чтоб итти с ним вместе, он видел по выражению этого спокойного строгого
лица и игре мускула над бровью, что для умирающего уясняется и уясняется то, что всё так же темно остается для Левина.
Она тяжело дышала,
не глядя на него. Она испытывала восторг. Душа ее была переполнена счастьем. Она никак
не ожидала, что высказанная любовь его произведет
на нее такое сильное впечатление. Но это продолжалось только одно мгновение. Она вспомнила Вронского. Она подняла
на Левина свои светлые правдивые глаза и, увидав его отчаянное
лицо, поспешно ответила...
«Знает он или
не знает, что я делал предложение? — подумал Левин,
глядя на него. — Да, что-то есть хитрое, дипломатическое в его
лице», и, чувствуя, что краснеет, он молча смотрел прямо в глаза Степана Аркадьича.
Левин Взял косу и стал примериваться. Кончившие свои ряды, потные и веселые косцы выходили один зa другим
на дорогу и, посмеиваясь, здоровались с барином. Они все
глядели на него, но никто ничего
не говорил до тех пор, пока вышедший
на дорогу высокий старик со сморщенным и безбородым
лицом, в овчинной куртке,
не обратился к нему.
Она
не отвечала. Пристально
глядя на него,
на его
лицо, руки, она вспоминала со всеми подробностями сцену вчерашнего примирения и его страстные ласки. «Эти, точно такие же ласки он расточал и будет и хочет расточать другим женщинам!» думала она.
Увидав ее, он хотел встать, раздумал, потом
лицо его вспыхнуло, чего никогда прежде
не видала Анна, и он быстро встал и пошел ей навстречу,
глядя не в глаза ей, а выше,
на ее лоб и прическу. Он подошел к ней, взял ее за руку и попросил сесть.
— Я
не хочу протекционной системы
не для выгоды частных
лиц, но для общего блага — и для низших и для высших классов одинаково, — говорил он, поверх pince-nez
глядя на Облонского. — Но они
не могут понять этого, они заняты только личными интересами и увлекаются фразами.
Алексей Александрович откашлялся и,
не глядя на своего противника, но избрав, как он это всегда делал при произнесении речей, первое сидевшее перед ним
лицо — маленького, смирного старичка,
не имевшего никогда никакого мнения в комиссии, начал излагать свои соображения.
— Нет,
не обидятся. Уж я за это тебе отвечаю, — сказала Кити, со смехом
глядя на его
лицо. Она взяла его за руку. — Ну, прощай… Поезжай, пожалуйста.
Она знала все подробности его жизни. Он хотел сказать, что
не спал всю ночь и заснул, но,
глядя на ее взволнованное и счастливое
лицо, ему совестно стало. И он сказал, что ему надо было ехать дать отчет об отъезде принца.
— Стива говорит, что он
на всё согласен, но я
не могу принять его великодушие, — сказала она, задумчиво
глядя мимо
лица Вронского. — Я
не хочу развода, мне теперь всё равно. Я
не знаю только, что он решит об Сереже.
Он старался
не развлекаться и
не портить себе впечатления,
глядя на махание руками белогалстучного капельмейстера, всегда так неприятно развлекающее музыкальное внимание,
на дам в шляпах, старательно для концерта завязавших себе уши лентами, и
на все эти
лица, или ничем
не занятые, или занятые самыми разнообразными интересами, но только
не музыкой.
Итак, я начал рассматривать
лицо слепого; но что прикажете прочитать
на лице, у которого нет глаз? Долго я
глядел на него с невольным сожалением, как вдруг едва приметная улыбка пробежала по тонким губам его, и,
не знаю отчего, она произвела
на меня самое неприятное впечатление. В голове моей родилось подозрение, что этот слепой
не так слеп, как оно кажется; напрасно я старался уверить себя, что бельмы подделать невозможно, да и с какой целью? Но что делать? я часто склонен к предубеждениям…
— И ты
не был нисколько тронут,
глядя на нее в эту минуту, когда душа сияла
на лице ее?..
Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне и равнодушно
гляжу на ее пошлую наружность; моему охлажденному взору неприютно, мне
не смешно, и то, что пробудило бы в прежние годы живое движенье в
лице, смех и немолчные речи, то скользит теперь мимо, и безучастное молчание хранят мои недвижные уста. О моя юность! о моя свежесть!
Так и Чичикову заметилось все в тот вечер: и эта малая, неприхотливо убранная комнатка, и добродушное выраженье, воцарившееся в
лице хозяина, и поданная Платонову трубка с янтарным мундштуком, и дым, который он стал пускать в толстую морду Ярбу, и фырканье Ярба, и смех миловидной хозяйки, прерываемый словами: «Полно,
не мучь его», — и веселые свечки, и сверчок в углу, и стеклянная дверь, и весенняя ночь, которая оттоле
на них
глядела, облокотясь
на вершины дерев, из чащи которых высвистывали весенние соловьи.
Известно, что есть много
на свете таких
лиц, над отделкою которых натура недолго мудрила,
не употребляла никаких мелких инструментов, как-то: напильников, буравчиков и прочего, но просто рубила со своего плеча: хватила топором раз — вышел нос, хватила в другой — вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза и,
не обскобливши, пустила
на свет, сказавши: «Живет!» Такой же самый крепкий и
на диво стаченный образ был у Собакевича: держал он его более вниз, чем вверх, шеей
не ворочал вовсе и в силу такого неповорота редко
глядел на того, с которым говорил, но всегда или
на угол печки, или
на дверь.
Губернаторша, сказав два-три слова, наконец отошла с дочерью в другой конец залы к другим гостям, а Чичиков все еще стоял неподвижно
на одном и том же месте, как человек, который весело вышел
на улицу, с тем чтобы прогуляться, с глазами, расположенными
глядеть на все, и вдруг неподвижно остановился, вспомнив, что он позабыл что-то и уж тогда глупее ничего
не может быть такого человека: вмиг беззаботное выражение слетает с
лица его; он силится припомнить, что позабыл он, —
не платок ли? но платок в кармане;
не деньги ли? но деньги тоже в кармане, все, кажется, при нем, а между тем какой-то неведомый дух шепчет ему в уши, что он позабыл что-то.
Весь вечер Ленский был рассеян,
То молчалив, то весел вновь;
Но тот, кто музою взлелеян,
Всегда таков: нахмуря бровь,
Садился он за клавикорды
И брал
на них одни аккорды,
То, к Ольге взоры устремив,
Шептал:
не правда ль? я счастлив.
Но поздно; время ехать. Сжалось
В нем сердце, полное тоской;
Прощаясь с девой молодой,
Оно как будто разрывалось.
Она
глядит ему в
лицо.
«Что с вами?» — «Так». — И
на крыльцо.
Серые и радужные кредитки,
не убранные со стола, опять замелькали в ее глазах, но она быстро отвела от них
лицо и подняла его
на Петра Петровича: ей вдруг показалось ужасно неприличным, особенно ей,
глядеть на чужие деньги.
Вид этого человека с первого взгляда был очень странный. Он
глядел прямо перед собою, но как бы никого
не видя. В глазах его сверкала решимость, но в то же время смертная бледность покрывала
лицо его, точно его привели
на казнь. Совсем побелевшие губы его слегка вздрагивали.
Ударюсь об заклад, что вздор;
И если б
не к
лицу,
не нужно перевязки;
А то
не вздор, что вам
не избежать огласки:
На смех, того
гляди, подымет Чацкий вас;
И Скалозуб как свой хохол закру́тит,
Расскажет обморок, прибавит сто прикрас;
Шутить и он горазд, ведь нынче кто
не шутит!
Николай Петрович продолжал ходить и
не мог решиться войти в дом, в это мирное и уютное гнездо, которое так приветно
глядело на него всеми своими освещенными окнами; он
не в силах был расстаться с темнотой, с садом, с ощущением свежего воздуха
на лице и с этою грустию, с этою тревогой…
Дождавшись конца кадрили, Ситников подвел Аркадия к Одинцовой; но едва ли он был коротко с ней знаком: и сам он запутался в речах своих, и она
глядела на него с некоторым изумлением. Однако
лицо ее приняло радушное выражение, когда она услышала фамилию Аркадия. Она спросила его,
не сын ли он Николая Петровича?
— Ты уже чересчур благодушен и скромен, — возразил Павел Петрович, — я, напротив, уверен, что мы с тобой гораздо правее этих господчиков, хотя выражаемся, может быть, несколько устарелым языком, vieilli, [Старомодно (фр.).] и
не имеем той дерзкой самонадеянности… И такая надутая эта нынешняя молодежь! Спросишь иного: «Какого вина вы хотите, красного или белого?» — «Я имею привычку предпочитать красное!» — отвечает он басом и с таким важным
лицом, как будто вся вселенная
глядит на него в это мгновенье…
Аркадий оглянулся и увидал женщину высокого роста, в черном платье, остановившуюся в дверях залы. Она поразила его достоинством своей осанки. Обнаженные ее руки красиво лежали вдоль стройного стана; красиво падали с блестящих волос
на покатые плечи легкие ветки фуксий; спокойно и умно, именно спокойно, а
не задумчиво,
глядели светлые глаза из-под немного нависшего белого лба, и губы улыбались едва заметною улыбкою. Какою-то ласковой и мягкой силой веяло от ее
лица.
Учитель встречал детей молчаливой, неясной улыбкой; во всякое время дня он казался человеком только что проснувшимся. Он тотчас ложился вверх
лицом на койку, койка уныло скрипела. Запустив пальцы рук в рыжие, нечесанные космы жестких и прямых волос, подняв к потолку расколотую, медную бородку,
не глядя на учеников, он спрашивал и рассказывал тихим голосом, внятными словами, но Дронов находил, что учитель говорит «из-под печки».
Макаров уговаривал неохотно,
глядя в окно,
не замечая, что жидкость капает с ложки
на плечо Диомидова. Тогда Диомидов приподнял голову и спросил, искривив опухшее
лицо...
Прежде всего хорошо было, что она тотчас же увела Клима из комнаты отца;
глядя на его полумертвое
лицо, Клим чувствовал себя угнетенно, и жутко было слышать, что скрипки и кларнеты, распевая за окном медленный, чувствительный вальс,
не могут заглушить храп и мычание умирающего.
Клим находил, что Макаров говорит верно, и негодовал: почему именно Макаров, а
не он говорит это? И,
глядя на товарища через очки, он думал, что мать — права:
лицо Макарова — двойственно. Если б
не его детские, глуповатые глаза, — это было бы
лицо порочного человека. Усмехаясь, Клим сказал...
Туробоев, холодненький, чистенький и вежливый, тоже смотрел
на Клима, прищуривая темные, неласковые глаза, — смотрел вызывающе. Его слишком красивое
лицо особенно сердито морщилось, когда Клим подходил к Лидии, но девочка разговаривала с Климом небрежно, торопливо, притопывая ногами и
глядя в ту сторону, где Игорь. Она все более плотно срасталась с Туробоевым, ходили они взявшись за руки; Климу казалось, что, даже увлекаясь игрою, они играют друг для друга,
не видя,
не чувствуя никого больше.
Он говорил еще что-то, но, хотя в комнате и
на улице было тихо, Клим
не понимал его слов, провожая телегу и
глядя, как ее медленное движение заставляет встречных людей врастать в панели, обнажать головы. Серые тени испуга являлись
на лицах, делая их почти однообразными.
Она сказала все это негромко,
не глядя на Самгина, обмахивая маленьким платком ярко разгоревшееся
лицо. Клим чувствовал: она
не надеется, что слова ее будут поняты. Он заметил, что Дуняша смотрит из-за плеча Марины упрашивающим взглядом, ей — скучно.
Самгин чувствовал себя человеком, который случайно попал за кулисы театра, в среду третьестепенных актеров, которые
не заняты в драме, разыгрываемой
на сцене, и
не понимают ее значения.
Глядя на свое отражение в зеркале,
на сухую фигурку, сероватое, угнетенное
лицо, он вспомнил фразу из какого-то французского романа...
Руки его лежали
на животе, спрятанные в широкие рукава, но иногда, видимо, по догадке или повинуясь неуловимому знаку, один из китайцев тихо начинал говорить с комиссаром отдела, а потом, еще более понизив голос, говорил Ли Хунг-чангу, преклонив голову,
не глядя в
лицо его.
Он говорил еще что-то, но Самгин
не слушал его,
глядя, как водопроводчик, подхватив Митрофанова под мышки, везет его по полу к пролому в стене. Митрофанов двигался, наклонив голову
на грудь, спрятав
лицо; пальто, пиджак
на нем были расстегнуты, рубаха выбилась из-под брюк, ноги волочились по полу, развернув носки.
Становилось холоднее. По вечерам в кухне собиралось греться человек до десяти; они шумно спорили, ссорились, говорили о событиях в провинции, поругивали петербургских рабочих, жаловались
на недостаточно ясное руководительство партии. Самгин,
не вслушиваясь в их речи, но
глядя на лица этих людей, думал, что они заражены верой в невозможное, — верой, которую он мог понять только как безумие. Они продолжали к нему относиться все так же, как к человеку, который
не нужен им, но и
не мешает.
В голове еще шумел молитвенный шепот баб, мешая думать, но
не мешая помнить обо всем, что он видел и слышал. Молебен кончился. Уродливо длинный и тонкий седобородый старик с желтым
лицом и безволосой головой в форме тыквы, сбросив с плеч своих поддевку, трижды перекрестился,
глядя в небо, встал
на колени перед колоколом и, троекратно облобызав край, пошел
на коленях вокруг него, крестясь и прикладываясь к изображениям святых.
— Я ничего
не знал, она сама решила, — тихонько, торопливо говорил Самгин,
глядя в мокрое
лицо, в недоверчивые глазки, из которых
на мешки ее полуобнаженных грудей капали эти необыкновенные маленькие слезинки.
На лице у ней он читал доверчивость к себе до ребячества; она
глядела иногда
на него, как ни
на кого
не глядела, а разве
глядела бы так только
на мать, если б у ней была мать.
Она мгновенно оставила его руку и изменилась в
лице. Ее взгляд встретился с его взглядом, устремленным
на нее: взгляд этот был неподвижный, почти безумный; им
глядел не Обломов, а страсть.
Он в дверях обернулся: она все
глядит ему вслед,
на лице все то же изнеможение, та же жаркая улыбка, как будто она
не может сладить с нею…
Она сошла — и он надивиться
не мог,
глядя на нее; он едва узнал ее. У ней другое
лицо, даже другой голос.
Она пряталась от него или выдумывала болезнь, когда глаза ее, против воли, теряли бархатную мягкость,
глядели как-то сухо и горячо, когда
на лице лежало тяжелое облако, и она, несмотря
на все старания,
не могла принудить себя улыбнуться, говорить, равнодушно слушала самые горячие новости политического мира, самые любопытные объяснения нового шага в науке, нового творчества в искусстве.
— Что? разве вам
не сказали? Ушла коза-то! Я обрадовался, когда услыхал, шел поздравить его,
гляжу — а
на нем
лица нет! Глаза помутились, никого
не узнаёт. Чуть горячка
не сделалась, теперь, кажется, проходит. Чем бы плакать от радости, урод убивается горем! Я лекаря было привел, он прогнал, а сам ходит, как шальной… Теперь он спит,
не мешайте. Я уйду домой, а вы останьтесь, чтоб он чего
не натворил над собой в припадке тупоумной меланхолии. Никого
не слушает — я уж хотел побить его…
Счастье их слишком молодо и эгоистически захватывало все вокруг. Они никого и ничего почти
не замечали, кроме себя. А вокруг были грустные или задумчивые
лица. С полудня наконец и молодая чета оглянулась
на других и отрезвилась от эгоизма. Марфенька хмурилась и все льнула к брату. За завтраком никто ничего
не ел, кроме Козлова, который задумчиво и грустно один съел машинально блюдо майонеза, вздыхая,
глядя куда-то в неопределенное пространство.
— А тот ушел? Я притворился спящим. Тебя давно
не видать, — заговорил Леонтий слабым голосом, с промежутками. — А я все ждал —
не заглянет ли, думаю.
Лицо старого товарища, — продолжал он,
глядя близко в глаза Райскому и положив свою руку ему
на плечо, — теперь только одно
не противно мне…
У гроба
на полу стояла
на коленях после всех пришедшая и более всех пораженная смертью Наташи ее подруга: волосы у ней были
не причесаны, она дико осматривалась вокруг, потом
глядела на лицо умершей и, положив голову
на пол, судорожно рыдала…