Неточные совпадения
Чтоб всей родне твоей
не довелось
видеть света божьего!
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я
не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать
не станет. Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то, что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание
видеть тебя столько счастливу, сколько в
свете быть возможно.
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь
не выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так пожить на
свете слюбится.
Не век тебе, моему другу,
не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь
не по-твоему. Пусть же все добрые люди
увидят, что мама и что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)
Простаков. От которого она и на тот
свет пошла. Дядюшка ее, господин Стародум, поехал в Сибирь; а как несколько уже лет
не было о нем ни слуху, ни вести, то мы и считаем его покойником. Мы,
видя, что она осталась одна, взяли ее в нашу деревеньку и надзираем над ее имением, как над своим.
Софья. Все мое старание употреблю заслужить доброе мнение людей достойных. Да как мне избежать, чтоб те, которые
увидят, как от них я удаляюсь,
не стали на меня злобиться?
Не можно ль, дядюшка, найти такое средство, чтоб мне никто на
свете зла
не пожелал?
Это было
не предположение, — она ясно
видела это в том пронзительном
свете, который открывал ей теперь смысл жизни и людских отношений.
Он
не хотел
видеть и
не видел, что в
свете уже многие косо смотрят на его жену,
не хотел понимать и
не понимал, почему жена его особенно настаивала на том, чтобы переехать в Царское, где жила Бетси, откуда недалеко было до лагеря полка Вронского.
Он ясно
видел, что весь
свет и жена требовали от него чего-то, но чего именно, он
не мог понять.
Разве
не молодость было то чувство, которое он испытывал теперь, когда, выйдя с другой стороны опять на край леса, он
увидел на ярком
свете косых лучей солнца грациозную фигуру Вареньки, в желтом платье и с корзинкой шедшей легким шагом мимо ствола старой березы, и когда это впечатление вида Вареньки слилось в одно с поразившим его своею красотой видом облитого косыми лучами желтеющего овсяного поля и за полем далекого старого леса, испещренного желтизною, тающего в синей дали?
«Избавиться от того, что беспокоит», повторяла Анна. И, взглянув на краснощекого мужа и худую жену, она поняла, что болезненная жена считает себя непонятою женщиной, и муж обманывает ее и поддерживает в ней это мнение о себе. Анна как будто
видела их историю и все закоулки их души, перенеся
свет на них. Но интересного тут ничего
не было, и она продолжала свою мысль.
— Нет, вы
не хотите, может быть, встречаться со Стремовым? Пускай они с Алексеем Александровичем ломают копья в комитете, это нас
не касается. Но в
свете это самый любезный человек, какого только я знаю, и страстный игрок в крокет. Вот вы
увидите. И, несмотря на смешное его положение старого влюбленного в Лизу, надо
видеть, как он выпутывается из этого смешного положения! Он очень мил. Сафо Штольц вы
не знаете? Это новый, совсем новый тон.
Так он жил,
не зная и
не видя возможности знать, что он такое и для чего живет на
свете, и мучаясь этим незнанием до такой степени, что боялся самоубийства, и вместе с тем твердо прокладывая свою особенную, определенную дорогу в жизни.
Я говорил правду — мне
не верили: я начал обманывать; узнав хорошо
свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и
видел, как другие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался.
— Поверьте мне, Афанасий Васильевич, я чувствую совершенно справедливость <вашу>, но говорю вам, что во мне решительно погибла, умерла всякая деятельность;
не вижу я, что могу сделать какую-нибудь пользу кому-нибудь на
свете.
— Да как сказать — куда? Еду я покуда
не столько по своей надобности, сколько по надобности другого. Генерал Бетрищев, близкий приятель и, можно сказать, благотворитель, просил навестить родственников… Конечно, родственники родственниками, но отчасти, так сказать, и для самого себя; ибо
видеть свет, коловращенье людей — кто что ни говори, есть как бы живая книга, вторая наука.
Оказалось, что Чичиков давно уже был влюблен, и виделись они в саду при лунном
свете, что губернатор даже бы отдал за него дочку, потому что Чичиков богат, как жид, если бы причиною
не была жена его, которую он бросил (откуда они узнали, что Чичиков женат, — это никому
не было ведомо), и что жена, которая страдает от безнадежной любви, написала письмо к губернатору самое трогательное, и что Чичиков,
видя, что отец и мать никогда
не согласятся, решился на похищение.
Да
не покажется читателю странным, что обе дамы были
не согласны между собою в том, что
видели почти в одно и то же время. Есть, точно, на
свете много таких вещей, которые имеют уже такое свойство: если на них взглянет одна дама, они выйдут совершенно белые, а взглянет другая, выйдут красные, красные, как брусника.
— Вот говорит пословица: «Для друга семь верст
не околица!» — говорил он, снимая картуз. — Прохожу мимо,
вижу свет в окне, дай, думаю себе, зайду, верно,
не спит. А! вот хорошо, что у тебя на столе чай, выпью с удовольствием чашечку: сегодня за обедом объелся всякой дряни, чувствую, что уж начинается в желудке возня. Прикажи-ка мне набить трубку! Где твоя трубка?
— Прощайте, миленькие малютки! — сказал Чичиков,
увидевши Алкида и Фемистоклюса, которые занимались каким-то деревянным гусаром, у которого уже
не было ни руки, ни носа. — Прощайте, мои крошки. Вы извините меня, что я
не привез вам гостинца, потому что, признаюсь,
не знал даже, живете ли вы на
свете, но теперь, как приеду, непременно привезу. Тебе привезу саблю; хочешь саблю?
Родственники, конечно, родственниками, но отчасти, так сказать, и для самого себя, ибо, —
не говоря уже о пользе в геморроидальном отношении, —
видеть свет и коловращенье людей — есть уже само по себе, так сказать, живая книга и вторая наука.
— Я тут еще беды
не вижу.
«Да скука, вот беда, мой друг».
— Я модный
свет ваш ненавижу;
Милее мне домашний круг,
Где я могу… — «Опять эклога!
Да полно, милый, ради Бога.
Ну что ж? ты едешь: очень жаль.
Ах, слушай, Ленский; да нельзя ль
Увидеть мне Филлиду эту,
Предмет и мыслей, и пера,
И слез, и рифм et cetera?..
Представь меня». — «Ты шутишь». — «Нету».
— Я рад. — «Когда же?» — Хоть сейчас
Они с охотой примут нас.
Так мысль ее далече бродит:
Забыт и
свет и шумный бал,
А глаз меж тем с нее
не сводит
Какой-то важный генерал.
Друг другу тетушки мигнули,
И локтем Таню враз толкнули,
И каждая шепнула ей:
«Взгляни налево поскорей». —
«Налево? где? что там такое?» —
«Ну, что бы ни было, гляди…
В той кучке,
видишь? впереди,
Там, где еще в мундирах двое…
Вот отошел… вот боком стал… —
«Кто? толстый этот генерал...
Шум, хохот, беготня, поклоны,
Галоп, мазурка, вальс… Меж тем
Между двух теток, у колонны,
Не замечаема никем,
Татьяна смотрит и
не видит,
Волненье
света ненавидит;
Ей душно здесь… Она мечтой
Стремится к жизни полевой,
В деревню, к бедным поселянам,
В уединенный уголок,
Где льется светлый ручеек,
К своим цветам, к своим романам
И в сумрак липовых аллей,
Туда, где он являлся ей.
Так облачный эффект, причудливо построенный солнечными лучами, проникает в симметрическую обстановку казенного здания, лишая ее банальных достоинств; глаз
видит и
не узнает помещения: таинственные оттенки
света среди убожества творят ослепительную гармонию.
— Разве
не видишь?
Свет в моей комнате,
видишь? В щель…
Видишь, Родя, чтобы сделать в
свете карьеру, достаточно, по-моему, всегда сезон наблюдать; если в январе спаржи
не потребуешь, то несколько целковых в кошельке сохранишь; то же в отношении и к сей покупке.
Катерина. Давно люблю. Словно на грех ты к нам приехал. Как
увидела тебя, так уж
не своя стала. С первого же раза, кажется, кабы ты поманил меня, я бы и пошла за тобой; иди ты хоть на край
света, я бы все шла за тобой и
не оглянулась бы.
Лариса. Лжете. Я любви искала и
не нашла. На меня смотрели и смотрят, как на забаву. Никогда никто
не постарался заглянуть ко мне в душу, ни от кого я
не видела сочувствия,
не слыхала теплого, сердечного слова. А ведь так жить холодно. Я
не виновата, я искала любви и
не нашла… ее нет на
свете… нечего и искать. Я
не нашла любви, так буду искать золота. Подите, я вашей быть
не могу.
Скорее в обморок, теперь оно в порядке,
Важнее давишной причина есть тому,
Вот наконец решение загадке!
Вот я пожертвован кому!
Не знаю, как в себе я бешенство умерил!
Глядел, и
видел, и
не верил!
А милый, для кого забыт
И прежний друг, и женский страх и стыд, —
За двери прячется, боится быть в ответе.
Ах! как игру судьбы постичь?
Людей с душой гонительница, бич! —
Молчалины блаженствуют на
свете!
Она была очень набожна и чувствительна, верила во всевозможные приметы, гаданья, заговоры, сны; верила в юродивых, в домовых, в леших, в дурные встречи, в порчу, в народные лекарства, в четверговую соль, в скорый конец
света; верила, что если в светлое воскресение на всенощной
не погаснут свечи, то гречиха хорошо уродится, и что гриб больше
не растет, если его человеческий глаз
увидит; верила, что черт любит быть там, где вода, и что у каждого жида на груди кровавое пятнышко; боялась мышей, ужей, лягушек, воробьев, пиявок, грома, холодной воды, сквозного ветра, лошадей, козлов, рыжих людей и черных кошек и почитала сверчков и собак нечистыми животными;
не ела ни телятины, ни голубей, ни раков, ни сыру, ни спаржи, ни земляных груш, ни зайца, ни арбузов, потому что взрезанный арбуз напоминает голову Иоанна Предтечи; [Иоанн Предтеча — по преданию, предшественник и провозвестник Иисуса Христа.
— Я Николая Петровича одного на
свете люблю и век любить буду! — проговорила с внезапною силой Фенечка, между тем как рыданья так и поднимали ее горло, — а что вы
видели, так я на Страшном суде скажу, что вины моей в том нет и
не было, и уж лучше мне умереть сейчас, коли меня в таком деле подозревать могут, что я перед моим благодетелем, Николаем Петровичем…
Огонь в коридоре был погашен, и Самгин скорее почувствовал, а
не увидел в темноте пятно руки с револьвером в ней. Раньше чем он успел сделать что-нибудь, сквозь неплотно прикрытую занавеску ворвалась полоска
света, ослепив его, и раздался изумленный шепот...
— Ну, как же! «
Не довольно ли
света?
Не пора ли вам, господа, погасить костры культурных усадьб? Все — ясно! Все
видят сокрушительную работу стихийных сил жадности, зависти, ненависти, — работу сил, разбуженных вами!»
Все более живой и крупной становилась рябь воды в чане, ярче — пятно
света на ней, — оно дробилось; Самгин снова
видел вихорек в центре темного круга на воде,
не пытаясь убедить себя в том, что воображает, а
не видит.
Мать сидела против него, как будто позируя портретисту. Лидия и раньше относилась к отцу
не очень ласково, а теперь говорила с ним небрежно, смотрела на него равнодушно, как на человека,
не нужного ей. Тягостная скука выталкивала Клима на улицу. Там он
видел, как пьяный мещанин покупал у толстой, одноглазой бабы куриные яйца, брал их из лукошка и, посмотрев сквозь яйцо на
свет, совал в карман, приговаривая по-татарски...
Анфиса (читает). «У меня все готово. Докажите, что вы меня любите
не на словах только, а на самом деле. Доказательств моей любви вы
видели много. Для вас я бросил
свет, бросил знакомство, оставил все удовольствия и развлечения и живу более года в этой дикой стороне, в которой могут жить только медведи да Бальзаминовы…»
— Знаю, чувствую… Ах, Андрей, все я чувствую, все понимаю: мне давно совестно жить на
свете! Но
не могу идти с тобой твоей дорогой, если б даже захотел… Может быть, в последний раз было еще возможно. Теперь… (он опустил глаза и промолчал с минуту) теперь поздно… Иди и
не останавливайся надо мной. Я стою твоей дружбы — это Бог
видит, но
не стою твоих хлопот.
Она заглядывала ему в глаза, но ничего
не видела; и когда, в третий раз, они дошли до конца аллеи, она
не дала ему обернуться и, в свою очередь, вывела его на лунный
свет и вопросительно посмотрела ему в глаза.
— Я
не очень стар и
видел свет, — возразил дядя, — ты слыхал, что звонят, да
не знаешь, на какой колокольне.
— Известно что… поздно было: какая академия после чада петербургской жизни! — с досадой говорил Райский, ходя из угла в угол, — у меня,
видите, есть имение, есть родство,
свет… Надо бы было все это отдать нищим, взять крест и идти… как говорит один художник, мой приятель. Меня отняли от искусства, как дитя от груди… — Он вздохнул. — Но я ворочусь и дойду! — сказал он решительно. — Время
не ушло, я еще
не стар…
Это ты хорошо сейчас сказал про капитал; но
видишь, Ламберт, ты
не знаешь высшего
света: у них все это на самых патриархальных, родовых, так сказать, отношениях, так что теперь, пока она еще
не знает моих способностей и до чего я в жизни могу достигнуть — ей все-таки теперь будет стыдно.
Но там я
не полюбил: я
видел, что там хорошо при больших деньгах и, кроме того, туда слишком много приезжало нахальных людей и «гремящей» молодежи из высшего
света.
— Ты еще маленький, а она над тобою смеется — вот что! У нас была одна такая добродетель в Москве: ух как нос подымала! а затрепетала, когда пригрозили, что все расскажем, и тотчас послушалась; а мы взяли и то и другое: и деньги и то — понимаешь что? Теперь она опять в
свете недоступная — фу ты, черт, как высоко летает, и карета какая, а коли б ты
видел, в каком это было чулане! Ты еще
не жил; если б ты знал, каких чуланов они
не побоятся…
Тоска сжимает сердце, когда проезжаешь эти немые пустыни. Спросил бы стоящие по сторонам горы, когда они и все окружающее их
увидело свет; спросил бы что-нибудь, кого-нибудь, поговорил хоть бы с нашим проводником, якутом; сделаешь заученный по-якутски вопрос: «Кась бироста ям?» («Сколько верст до станции?»). Он и скажет, да
не поймешь, или «гра-гра» ответит («далеко»), или «чугес» («скоро, тотчас»), и опять едешь целые часы молча.
На них ничто
не действует: одни — слепые фанатики, другие — педанты, схоластики: они в мертвой букве
видят ученость и
свет.
А то вдруг он, как бы при ярком солнечном
свете,
видел,
не мог
не видеть того, чего недоставало ей.
Нехлюдову хотелось забыть это,
не видать этого, но он уже
не мог
не видеть. Хотя он и
не видал источника того
света, при котором всё это открывалось ему, как
не видал источника
света, лежавшего на Петербурге, и хотя
свет этот казался ему неясным, невеселым и неестественным, он
не мог
не видеть того, что открывалось ему при этом
свете, и ему было в одно и то же время и радостно и тревожно.
Он рассматривал потемневшее полотно и несколько раз тяжело вздохнул: никогда еще ему
не было так жаль матери, как именно теперь, и никогда он так
не желал ее
видеть, как в настоящую минуту. На душе было так хорошо, в голове было столько мыслей, но с кем поделиться ими, кому открыть душу! Привалов чувствовал всем существом своим, что его жизнь осветилась каким-то новым
светом, что-то, что его мучило и давило еще так недавно, как-то отпало само собой, и будущее было так ясно, так хорошо.
—
Видишь, Надя, какое дело выходит, — заговорил старик, —
не сидел бы я, да и
не думал, как добыть деньги, если бы мое время
не ушло. Старые друзья-приятели кто разорился, кто на том
свете, а новых трудно наживать. Прежде стоило рукой повести Василию Бахареву, и за капиталом дело бы
не стало, а теперь…
Не знаю вот, что еще в банке скажут: может, и поверят. А если
не поверят, тогда придется обратиться к Ляховскому.
На первых порах Старцева поразило то, что он
видел теперь первый раз в жизни и чего, вероятно, больше уже
не случится
видеть: мир,
не похожий ни на что другое, — мир, где так хорош и мягок лунный
свет, точно здесь его колыбель, где нет жизни, нет и нет, но в каждом темном тополе, в каждой могиле чувствуется присутствие тайны, обещающей жизнь тихую, прекрасную, вечную.