Неточные совпадения
Я
видела только его и то, что семья расстроена; мне его жалко было, но, поговорив с тобой, я, как женщина,
вижу другое; я
вижу твои
страдания, и мне,
не могу тебе сказать, как жаль тебя!
— Если вы спрашиваете моего совета, — сказала она, помолившись и открывая лицо, — то я
не советую вам делать этого. Разве я
не вижу, как вы страдаете, как это раскрыло ваши раны? Но, положим, вы, как всегда, забываете о себе. Но к чему же это может повести? К новым
страданиям с вашей стороны, к мучениям для ребенка? Если в ней осталось что-нибудь человеческое, она сама
не должна желать этого. Нет, я
не колеблясь
не советую, и, если вы разрешаете мне, я напишу к ней.
— Ну,
не будем, — поспешила сказать Дарья Александровна, заметив выражение
страдания на лице Анны. — Я только
вижу, что ты слишком мрачно смотришь.
Но закон и все условия нашего положения таковы, что являются тысячи компликаций, которых она теперь, отдыхая душой после всех
страданий и испытаний,
не видит и
не хочет
видеть.
Глаза maman были открыты, но она ничего
не видела… О, никогда
не забуду я этого страшного взгляда! В нем выражалось столько
страдания!..
Видя это
страдание только что расцветающей жизни, глядя, как мнет и жмет судьба молодое, виноватое только тем создание, что оно пожелало счастья, он про себя роптал на суровые, никого
не щадящие законы бытия, налагающие тяжесть креста и на плечи злодея, и на эту слабую, едва распустившуюся лилию.
— Я бы
не была с ним счастлива: я
не забыла бы прежнего человека никогда и никогда
не поверила бы новому человеку. Я слишком тяжело страдала, — шептала она, кладя щеку свою на руку бабушки, — но ты
видела меня, поняла и спасла… ты — моя мать!.. Зачем же спрашиваешь и сомневаешься? Какая страсть устоит перед этими
страданиями? Разве возможно повторять такую ошибку!.. Во мне ничего больше нет… Пустота — холод, и если б
не ты — отчаяние…
— Послушайте, Петр Ипполитович, ведь это — вздор, это было
не так… — Но в это время Версилов мне подмигнул незаметно, и в этом подмигивании я
увидел такое деликатное сострадание к хозяину, даже
страдание за него, что мне это ужасно понравилось, и я рассмеялся.
Этим объяснялось для Нехлюдова то удивительное явление, что самые кроткие по характеру люди, неспособные
не только причинить, но
видеть страданий живых существ, спокойно готовились к убийствам людей, и все почти признавали в известных случаях убийство, как орудие самозащиты и достижения высшей цели общего блага, законным и справедливым.
Ужасны были, очевидно, невинные
страдания Меньшова — и
не столько его физические
страдания, сколько то недоумение, то недоверие к добру и к Богу, которые он должен был испытывать,
видя жестокость людей, беспричинно мучающих его; ужасно было опозорение и мучения, наложенные на эти сотни ни в чем неповинных людей только потому, что в бумаге
не так написано; ужасны эти одурелые надзиратели, занятые мучительством своих братьев и уверенные, что они делают и хорошее и важное дело.
Нехлюдов
видел, что людоедство начинается
не в тайге, а в министерствах, комитетах и департаментах и заключается только в тайге; что его зятю, например, да и всем тем судейским и чиновникам, начиная от пристава до министра,
не было никакого дела до справедливости или блага народа, о которых они говорили, а что всем нужны были только те рубли, которые им платили за то, чтобы они делали всё то, из чего выходит это развращение и
страдание.
Со времени своего последнего посещения Масленникова, в особенности после своей поездки в деревню, Нехлюдов
не то что решил, но всем существом почувствовал отвращение к той своей среде, в которой он жил до сих пор, к той среде, где так старательно скрыты были
страдания, несомые миллионами людей для обеспечения удобств и удовольствий малого числа, что люди этой среды
не видят,
не могут
видеть этих
страданий и потому жестокости и преступности своей жизни.
— Я
не видел вас целую неделю, — продолжал Старцев, — а если бы вы знали, какое это
страдание! Сядемте. Выслушайте меня.
Женское частное сострадание может привести к увеличению
страданий, ибо оно
не видит общей перспективы человеческой жизни, целиком захвачено временно-частным.
Мы
видели еще сегодня здесь, в этой зале, что непосредственная сила правды еще живет в его молодом сердце, что еще чувства семейной привязанности
не заглушены в нем безверием и нравственным цинизмом, приобретенным больше по наследству, чем истинным
страданием мысли.
К тому же
страдание и
страдание: унизительное
страдание, унижающее меня, голод например, еще допустит во мне мой благодетель, но чуть повыше
страдание, за идею например, нет, он это в редких разве случаях допустит, потому что он, например, посмотрит на меня и вдруг
увидит, что у меня вовсе
не то лицо, какое, по его фантазии, должно бы быть у человека, страдающего за такую-то, например, идею.
Молодой девушке
не хотелось еще раз играть ту же отвратительную и скучную роль, она,
видя, что дело принимает серьезный оборот, написала ему письмо, прямо, открыто и просто говорила ему, что любит другого, доверялась его чести и просила
не прибавлять ей новых
страданий.
Ницше
видел героизм в победе над
страданием, победе,
не ждущей награды.
Зло и
страдание мира
не мешали Вл. Соловьеву в этот период
видеть богочеловеческий процесс развития.
Христианство
не считает
страдание сущностью бытия,
видит в
страдании лишь болезнь бытия, лишь уклон к небытию (смерть), и победу над
страданием видит в утверждении высшего бытия, в освобождении от болезненного небытия.
Сознание, освобожденное от гипнотической власти обожествленного
страдания,
увидит, что сущность мира
не есть
страдание и сущность любви
не есть только сострадание.
Сначала это наблюдение испугало Максима.
Видя, что
не он один владеет умственным строем ребенка, что в этом строе сказывается что-то, от него
не зависящее и выходящее из-под его влияния, он испугался за участь своего питомца, испугался возможности таких запросов, которые могли бы послужить для слепого только причиной неутолимых
страданий. И он пытался разыскать источник этих, откуда-то пробивающихся, родников, чтоб… навсегда закрыть их для блага слепого ребенка.
Максим покачивал головой, бормотал что-то и окружал себя особенно густыми клубами дыма, что было признаком усиленной работы мысли; но он твердо стоял на своем и порой, ни к кому
не обращаясь, отпускал презрительные сентенции насчет неразумной женской любви и короткого бабьего ума, который, как известно, гораздо короче волоса; поэтому женщина
не может
видеть дальше минутного
страдания и минутной радости.
Видя ее
страдание, можете поверить, что я ее
не оставлял ни на минуту.
— Но мне жаль, что вы отказываетесь от этой тетрадки, Ипполит, она искренна, и знаете, что даже самые смешные стороны ее, а их много (Ипполит сильно поморщился), искуплены
страданием, потому что признаваться в них было тоже
страдание и… может быть, большое мужество. Мысль, вас подвигшая, имела непременно благородное основание, что бы там ни казалось. Чем далее, тем яснее я это
вижу, клянусь вам. Я вас
не сужу, я говорю, чтобы высказаться, и мне жаль, что я тогда молчал…
Этот план очень огорчал Марью Михайловну Райнер и, несмотря на то, что крутой Ульрих,
видя страдания жены, год от году откладывал свое переселение, но тем
не менее все это терзало Марью Михайловну. Она была далеко
не прочь съездить в Швейцарию и познакомиться с родными мужа, но совсем туда переселиться, с тем чтобы уже никогда более
не видать России, она ни за что
не хотела. Одна мысль об этом повергала ее в отчаяние. Марья Михайловна любила родину так горячо и просто.
Увидев, в чем дело, он
не удивился и
не взволновался: за свою практику городского врача он насмотрелся таких вещей, что уже совсем одеревенел и окаменел к человеческим
страданиям, ранам и смерти.
Павел, со своими душевными
страданиями, проезжая по Газетному переулку, наполненному магазинами, и даже по знаменитой Тверской, ничего почти этого
не видел, и, только уже выехав на Малую Дмитровку, он с некоторым вниманием стал смотреть на дома, чтобы отыскать между ними дом княгини Весневой, в котором жил Еспер Иваныч; случай ему, в этом отношении, скоро помог.
Визит кончился. Когда она возвращалась домой, ей было несколько стыдно. С чем она шла?.. с «супцем»! Да и «супец» ее был принят как-то сомнительно. Ни одного дельного вопроса она сделать
не сумела, никакой помощи предложить. Между тем сердце ее болело, потому что она
увидела настоящее
страдание, настоящее горе, настоящую нужду, а
не тоску по праздности. Тем
не менее она сейчас же распорядилась, чтобы Мирону послали миску с бульоном, вареной говядины и белого хлеба.
Не верьте чувству, которое удерживает вас на пороге залы, — это дурное чувство, — идите вперед,
не стыдитесь того, что вы как будто пришли смотретьна страдальцев,
не стыдитесь подойти и поговорить с ними: несчастные любят
видеть человеческое сочувствующее лицо, любят рассказать про свои
страдания и услышать слова любви и участия.
Вы
увидите, как острый кривой нож входит в белое здоровое тело;
увидите, как с ужасным, раздирающим криком и проклятиями раненый вдруг приходит в чувство;
увидите, как фельдшер бросит в угол отрезанную руку;
увидите, как на носилках лежит, в той же комнате, другой раненый и, глядя на операцию товарища, корчится и стонет
не столько от физической боли, сколько от моральных
страданий ожидания, —
увидите ужасные, потрясающие душу зрелища;
увидите войну
не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знаменами и гарцующими генералами, а
увидите войну в настоящем ее выражении — в крови, в
страданиях, в смерти…
Она закрыла глаза и пробыла так несколько минут, потом открыла их, оглянулась вокруг, тяжело вздохнула и тотчас приняла обыкновенный, покойный вид. Бедняжка! Никто
не знал об этом, никто
не видел этого. Ей бы вменили в преступление эти невидимые, неосязаемые, безыменные
страдания, без ран, без крови, прикрытые
не лохмотьями, а бархатом. Но она с героическим самоотвержением таила свою грусть, да еще находила довольно сил, чтоб утешать других.
— Да, умер. Я скажу, что он любил тебя, а вовсе
не был сумасшедшим. Я
не сводил с него глаз и
видел каждое его движение, каждое изменение его лица. И для него
не существовало жизни без тебя. Мне казалось, что я присутствую при громадном
страдании, от которого люди умирают, и я даже почти понял, что передо мною мертвый человек. Понимаешь, Вера, я
не знал, как себя держать, что мне делать…
Сколь ни мирно и ни дружески кончилось, как мы
видели, такое роковое объяснение супругов, тем
не менее оно кинуло их в неизмеримый омут
страданий.
И вдруг приходит случайно минута, в которую душа его невольным порывом открывается наружу, и вы
видите в ней такое богатство, чувство, сердце, такое яркое пониманье и собственного и чужого
страдания, что у вас как бы глаза открываются, и в первую минуту даже
не верится тому, что вы сами
увидели и услышали.
И потому, как бы мы ни скрывали это от себя, мы
не можем
не видеть, что смысл жизни нашей
не может быть ни в нашем личном плотском существовании, подверженном неотвратимым
страданиям и неизбежной смерти, ни в каком-либо мирском учреждении или устройстве.
Живут все эти люди и те, которые кормятся около них, их жены, учителя, дети, повара, актеры, жокеи и т. п., живут той кровью, которая тем или другим способом, теми или другими пиявками высасывается из рабочего народа, живут так, поглощая каждый ежедневно для своих удовольствий сотни и тысячи рабочих дней замученных рабочих, принужденных к работе угрозами убийств,
видят лишения и
страдания этих рабочих, их детей, стариков, жен, больных, знают про те казни, которым подвергаются нарушители этого установленного грабежа, и
не только
не уменьшают свою роскошь,
не скрывают ее, но нагло выставляют перед этими угнетенными, большею частью ненавидящими их рабочими, как бы нарочно дразня их, свои парки, дворцы, театры, охоты, скачки и вместе с тем,
не переставая, уверяют себя и друг друга, что они все очень озабочены благом того народа, который они,
не переставая, топчут ногами, и по воскресеньям в богатых одеждах, на богатых экипажах едут в нарочно для издевательства над христианством устроенные дома и там слушают, как нарочно для этой лжи обученные люди на все лады, в ризах или без риз, в белых галстуках, проповедуют друг другу любовь к людям, которую они все отрицают всею своею жизнью.
— Но разве это может быть, чтобы в тебя заложено было с такой силой отвращение к
страданиям людей, к истязаниям, к убийству их, чтобы в тебя вложена была такая потребность любви к людям и еще более сильная потребность любви от них, чтобы ты ясно
видел, что только при признании равенства всех людей, при служении их друг другу возможно осуществление наибольшего блага, доступного людям, чтобы то же самое говорили тебе твое сердце, твой разум, исповедуемая тобой вера, чтобы это самое говорила наука и чтобы, несмотря на это, ты бы был по каким-то очень туманным, сложным рассуждениям принужден делать всё прямо противоположное этому; чтобы ты, будучи землевладельцем или капиталистом, должен был на угнетении народа строить всю свою жизнь, или чтобы, будучи императором или президентом, был принужден командовать войсками, т. е. быть начальником и руководителем убийц, или чтобы, будучи правительственным чиновником, был принужден насильно отнимать у бедных людей их кровные деньги для того, чтобы пользоваться ими и раздавать их богатым, или, будучи судьей, присяжным, был бы принужден приговаривать заблудших людей к истязаниям и к смерти за то, что им
не открыли истины, или — главное, на чем зиждется всё зло мира, — чтобы ты, всякий молодой мужчина, должен был идти в военные и, отрекаясь от своей воли и от всех человеческих чувств, обещаться по воле чуждых тебе людей убивать всех тех, кого они тебе прикажут?
Кожемякин всматривался в лица людей, исчерченные морщинами тяжких дум, отупевшие от
страданий,
видел тусклые, безнадёжно остановившиеся или безумно горящие глаза, дрожь искривлённых губ, судороги щёк, неверные, лишённые смысла движения, ничем
не вызванные, странные улыбки, безмолвные слёзы, — порою ему казалось, что перед ним одно исстрадавшееся тело, судорожно бьётся оно на земле, разорванное скорбью на куски, одна изболевшаяся душа; он смотрел на людей и думал...
Все они были
не схожи друг с другом, разобщены многообразными
страданиями, и каждому из них своя боль
не позволяла чувствовать и
видеть что-либо иное, кроме неё.
Мне было тяжело говорить с ним, так как,
не глядя на Биче, я
видел лишь ее одну, и даже одна потерянная минута была
страданием; но Густав Бреннер имел право надоесть, раскланяться и уйти.
В ее лице тронулись какие-то оставшиеся непроизнесенными слова, и она вышла. Некоторое время я стоял, бесчувственный к окружающему, затем
увидел, что стою так же неподвижно,
не имея ни сил, ни желания снова начать жить, — у себя в номере. Я
не помнил, как поднялся сюда. Постояв, я лег, стараясь победить
страдание какой-нибудь отвлекающей мыслью, но мог только до бесконечности представлять исчезнувшее лицо Биче.
Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы
увидим все небо в алмазах, мы
увидим, как все зло земное, все наши
страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка. Я верую, верую… (Вытирает ему платком слезы.) Бедный, бедный дядя Ваня, ты плачешь… (Сквозь слезы.) Ты
не знал в своей жизни радостей, но погоди, дядя Ваня, погоди… Мы отдохнем… (Обнимает его.) Мы отдохнем!
— Вы боитесь огласки, которая, вероятно, и без того есть, — сказала княгиня, — а вам
не жаль
видеть бог знает какие мои
страдания!
Злобе и
страданиям в душе Домны Осиповны пределов
не было: она приехала почти уверенная, что помирится с Бегушевым и что даже будет предостерегать его от Меровой; но вышло, как мы
видели, совершенно наоборот.
—
Не знаю. Но этот закон до такой степени общ для всех народов и эпох, что, мне кажется, его следует признать органически связанным с человеком. Он
не выдуман, а есть и будет. Я
не скажу вам, что его
увидят когда-нибудь под микроскопом, но органическая связь его уже доказывается очевидностью: серьезное
страдание мозга и все так называемые душевные болезни выражаются прежде всего в извращении нравственного закона, насколько мне известно.
— То же ужасное выражение, которое было прежде, когда ты
не хотел мне сказать. Геня, голубчик, скажи мне. Я
вижу, ты мучаешься. Скажи мне, тебе легче будет. Чтó бы ни было, всё лучше этих твоих
страданий. Ведь я знаю, что ничего дурного.
А чаще даже и
не пел, а молча, крепко стиснув зубы от наплыва неведомой ярости,
страданий и восторга, несся вперед и был как слепой:
не видел встречных,
не окрикивал,
не замедлял бешеного хода ни на заворотах, ни на спусках.
Но ведь я
не пейзажист только, я ведь еще гражданин, я люблю родину, народ, я чувствую, что если я писатель, то я обязан говорить о народе, об его
страданиях, об его будущем, говорить о науке, о правах человека и прочее и прочее, и я говорю обо всем, тороплюсь, меня со всех сторон подгоняют, сердятся, я мечусь из стороны в сторону, как лисица, затравленная псами,
вижу, что жизнь и наука все уходят вперед и вперед, а я все отстаю и отстаю, как мужик, опоздавший на поезд, и в конце концов чувствую, что я умею писать только пейзаж, а во всем остальном я фальшив, и фальшив до мозга костей.
Петр(угрюмо). Разыгрывают драмы на тему о
страданиях любви, и никто
не видит тех драм, которые терзают душу человека, стоящего между «хочу» и «должен»…