Неточные совпадения
Не то чтобы руки его так дрожали, но он все ошибался: и
видит, например, что ключ
не тот,
не подходит, а все
сует.
Феклуша. Конечно,
не мы, где нам заметить в суете-то! А вот умные люди замечают, что у нас и время-то короче становится. Бывало, лето и зима-то тянутся-тянутся,
не дождешься, когда кончатся; а нынче и
не увидишь, как пролетят. Дни-то, и часы все те же как будто остались; а время-то, за наши грехи, все короче и короче делается. Вот что умные-то люди говорят.
Феклуша. А я, мaтушка, так своими глазами
видела. Конечно, другие от
суеты не видят ничего, так он им машиной показывается, они машиной и называют, а я
видела, как он лапами-то вот так (растопыривает пальцы) делает. Hу, и стон, которые люди хорошей жизни, так слышат.
Любаша бесцеремонно прервала эту речь, предложив дяде Мише покушать. Он молча согласился, сел к столу, взял кусок ржаного хлеба, налил стакан молока, но затем встал и пошел по комнате, отыскивая, куда
сунуть окурок папиросы. Эти поиски тотчас упростили его в глазах Самгина, он уже
не мало
видел людей, жизнь которых стесняют окурки и разные иные мелочи, стесняют, разоблачая в них обыкновенное человечье и будничное.
Было очень неприятно
видеть, что Вараксин снова,
не спеша,
сунул руки в карманы.
Он нехорошо возбуждался. У него тряслись плечи, он
совал голову вперед, желтоватое рыхлое лицо его снова окаменело, глаза ослепленно мигали, губы, вспухнув, шевелились, красные, неприятно влажные. Тонкий голос взвизгивал, прерывался, в словах кипело бешенство. Самгин, чувствуя себя отвратительно, даже опустил голову, чтоб
не видеть пред собою противную дрожь этого жидкого тела.
—
Не надо, идем к тому, — повторил мужчина, вставая. Самгину снова показалось, что он где-то
видел его, слышал этот угрюмый, тяжелый голос. Женщина тоже встала и,
сунув папиросу в пепельницу, сказала громко...
— Стрелять я —
не вижу ни хрена! Меня вот в бочку
сунуть, тогда пуля бочку
не пробьет.
Мать сидела против него, как будто позируя портретисту. Лидия и раньше относилась к отцу
не очень ласково, а теперь говорила с ним небрежно, смотрела на него равнодушно, как на человека,
не нужного ей. Тягостная скука выталкивала Клима на улицу. Там он
видел, как пьяный мещанин покупал у толстой, одноглазой бабы куриные яйца, брал их из лукошка и, посмотрев сквозь яйцо на свет,
совал в карман, приговаривая по-татарски...
Рядом с красотой —
видел ваши заблуждения, страсти, падения, падал сам, увлекаясь вами, и вставал опять и все звал вас, на высокую гору, искушая —
не дьявольской заманкой,
не царством
суеты, звал именем другой силы на путь совершенствования самих себя, а с собой и нас: детей, отцов, братьев, мужей и… друзей ваших!
Но с странным чувством смотрю я на эти игриво-созданные, смеющиеся берега: неприятно
видеть этот сон, отсутствие движения. Люди появляются редко; животных
не видать; я только раз слышал собачий лай. Нет людской
суеты; мало признаков жизни. Кроме караульных лодок другие робко и торопливо скользят у берегов с двумя-тремя голыми гребцами, с слюнявым мальчишкой или остроглазой девчонкой.
— Вот она моя колода,
не распечатана! — Он поднял ее и показал всем кругом. — Я ведь
видел оттелева, как он мою колоду
сунул в щель, а своей подменил — шильник ты этакой, а
не пан!
Из-за этих денег чуть
не вышел целый скандал. Приходил звать к следователю Петр Васильич и
видел, как Карачунский
сунул Фене ассигнацию. Когда дверь затворилась, Петр Васильич орлом налетел на Феню.
Проснувшись довольно поздно, потому что никто меня
не будил, я
увидел около себя большие
суеты, хлопоты и сборы.
Везде, куда бы я ни
сунул свой нос, я слышу: что вы! куда вы! да имейте же терпение! разве вы
не видите… благие начинания!
Подумайте, сколько тут теряется нравственных сил? а если нравственные силы нипочем на современном базаре житейской
суеты, то переложите их на гроши и сообразите, как велик окажется недочет последних, вследствие одного того только, что простец, пораженный унынием,
не видит ясной цели ни для труда, ни даже для самого существования?
Дернов. А то на простой! Эх ты! тут тысячами пахнет, а он об шести гривенниках разговаривает. Шаромыжники вы все! Ты на него посмотри; вот он намеднись приходит, дела
не видит, а уж сторублевую в руку
сует — посули только, да будь ласков. Ах, кажется, кабы только
не связался я с тобой! А ты норовишь дело-то за две головы сахару сладить. А хочешь,
не будет по-твоему?
В ответ на эти вопросы, куда он ни обращал свои взоры, всюду
видел мелочи, мелочи и мелочи… Сколько ни припоминал существований, везде навстречу ему зияло бессмысленное слово: «вотще», которое рассевало окрест омертвение. Жизнь стремилась вдаль без намеченной цели, принося за собой
не осязательные результаты, а утомление и измученность. Словом сказать, это была
не жизнь, а особого рода косность, наполненная призрачною
суетою, которой, только ради установившегося обычая, присвоивалось наименование жизни.
— Да пошел раз в горы, с камней лыки драть,
вижу, дуб растет, в дупле жареные цыплята пищат. Я влез в дупло, съел цыплят, потолстел, вылезти
не могу! Как тут быть? Сбегал домой за топором, обтесал дупло, да и вылез; только тесамши-то, видно, щепками глаза засорил; с тех пор ничего
не вижу: иной раз щи хлебаю, ложку в ухо
сую; чешется нос, а я скребу спину!
К сумеркам он отшагал и остальные тридцать пять верст и,
увидев кресты городских церквей, сел на отвале придорожной канавы и впервые с выхода своего задумал попитаться: он достал перенедельничавшие у него в кармане лепешки и, сложив их одна с другою исподними корками, начал уплетать с сугубым аппетитом, но все-таки
не доел их и,
сунув опять в тот же карман, пошел в город. Ночевал он у знакомых семинаристов, а на другой день рано утром пришел к Туганову, велел о себе доложить и сел на коник в передней.
Поставил человек лошадь к месту, кинул ей сена с воза или подвязал торбу с овсом, потом
сунул кнут себе за пояс, с таким расчетом, чтобы люди
видели, что это
не бродяга или нищий волочится на ногах по свету, а настоящий хозяин, со своей скотиной и телегой; потом вошел в избу и сел на лавку ожидать, когда освободится за столом место.
А в это время какой-то огромный немец, с выпученными глазами и весь в поту, суетившийся всех больше на пристани,
увидел Лозинскую, выхватил у нее билет, посмотрел,
сунул ей в руку, и
не успели лозищане оглянуться, как уже и женщина, и ее небольшой узел очутились на пароходике.
Матвей встал и пошёл в амбар. Хотелось облиться с ног до головы ледяной водой или
сунуть голову куда-нибудь в тёмное, холодное место и ничего
не видеть,
не слышать,
не думать ни о чём.
— И, нет! — продолжал
Суета. — Там дальше никого
не видно.
Видите ли? Мартьяш уселся опять на прежнее место и вовсе на них
не смотрит, так, верно, уж опасаться нечего: какие-нибудь проезжие или богомольцы.
— Вот в этих палатах живал прежде отец Авраамий, — сказал
Суета, указав на небольшое двухэтажное строение, прислоненное к ограде. — Да
видишь, как их злодеи ляхи отделали: насквозь гляди! Теперь он живет вон в той связи, что за соборами,
не просторнее других старцев; да он, бог с ним,
не привередлив: была б у него только келья в стороне, чтоб
не мешали ему молиться да писать, так с него и довольно.
Он вынул изо рта рыбий хвостик, ласково поглядел на него и опять
сунул в рот. Пока он жевал и хрустел зубами, Егорушке казалось, что он
видит перед собой
не человека. Пухлый подбородок Васи, его тусклые глаза, необыкновенно острое зрение, рыбий хвостик во рту и ласковость, с какою он жевал пескаря, делали его похожим на животное.
Как весело провел свою ты младость!
Ты воевал под башнями Казани,
Ты рать Литвы при Шуйском отражал,
Ты
видел двор и роскошь Иоанна!
Счастлив! а я от отроческих лет
По келиям скитаюсь, бедный инок!
Зачем и мне
не тешиться в боях,
Не пировать за царскою трапезой?
Успел бы я, как ты, на старость лет
От
суеты, от мира отложиться,
Произнести монашества обет
И в тихую обитель затвориться.
— Надоело.
Вижу:
суета, а результатов нет. По целым месяцам сидишь, в окошко глядишь: какой результат? И что ж, даже
не приглашают! Подал прошение — и квит!
Возвращался я с дружеской пирушки домой и
вижу возню у памятника. Городовой и ночной сторож бьют плохо одетого человека, но никак с ним сладить
не могут, а тот
не может вырваться. Я соскочил с извозчика, подлетел, городового по шее, сторожа тоже. Избиваемый вырвался и убежал. Сторож вскочил — и на меня, я его ткнул головой в сугроб. Городовой, вставая, схватился за свисток — я сорвал его у него с шеи,
сунул в свой карман, а его, взяв за грудь шинели, тряхнул...
Сын возбуждал в нём какие-то особенные надежды; когда он
видел, как Илья,
сунув руки в карманы, посвистывая тихонько, смотрит из окна во двор на рабочих, или
не торопясь идёт по ткацкой, или, лёгким шагом, в посёлок, отец удовлетворённо думал...
Вокруг меня становилось пусто. Начинались студенческие волнения, — смысл их был
не понятен мне, мотивы —
не ясны. Я
видел веселую
суету,
не чувствуя в ней драмы, и думал, что ради счастья учиться в университете можно претерпеть даже истязания. Если б мне предложили: «Иди, учись, но за это, по воскресеньям, на Николаевской площади мы будем бить тебя палками!» — я, наверное, принял бы это условие.
И так как ни одной капли из всего этого ей
не перепадет, то она станет сочинять целые фантастические романы, будет
видеть волшебные сны и пробуждаться тем больше несчастною, оставленною, одинокою, чем больше преисполнен был света,
суеты и лихорадочного оживления только что пережитый сон.
— Что ж, может, сердишься еще-не выйдешь? Катерина Львовна опять ничего
не ответила. Но Сергей, да и все, кто наблюдал за Катериной Львовной,
видели, что, подходя к этапному дому, она все стала жаться к старшему ундеру и
сунула ему семнадцать копеек, собранных от мирского подаяния.
Тут у нас большой дом, большой сад, много людей и
суеты, так что вы
не видите, как косят; тут всё проходит незаметно.
Настоящий степенный старовер, разумеется, всегда подобной
суеты чуждается и от общения с чиновниками бежит, ибо от них мы, кроме досаждения, ничего
не видели, но Пимен рад
суете, и у него на том берегу в городе завелось самое изобильное знакомство: и торговцы, и господа, до которых ему по артельным делам бывали касательства, все его знали и почитали его за первого у нас человека.
Не время ты выбрала: ведь
видишь,
суета…
Какие речи! Господи, помилуй!
Не слушать бы! А как же их
не слушать!
В миру живешь, с людями; по-мирски
И надо жить, — все
видеть и все слышать.
Куда бежать от
суеты мирской?
О юность, юность, молодое время!
Куда бежать мне! Господи, помилуй!
Ему
не хотелось
совать руку под подушку, она казалась влажной и липкой, и он знал, что под нею
не найдёт ключа, — отец носил ключ на поясе.
Видя, как опасливо шмыгает тётка носом, стараясь
не глядеть в лицо Николая, он понял, что она уже спрятала ключ, и снова спросил...
Но вот, я
вижу, мой лакей бежит ко мне… и… один. Немного запыхался. Подходит ко мне боком,
не глядя. Я тоже отворачиваюсь… И вдруг он из-под фартука
сует мне в руку большой кусок вчерашней холодной говядины, заботливо посоленной, и умоляюще шепчет...
Служенье муз
не терпит
суеты;
Прекрасное должно быть величаво:
Но юность нам советует лукаво,
И шумные нас радуют мечты…
Опомнимся — но поздно! и уныло
Глядим назад, следов
не видя там.
Скажи, Вильгельм,
не то ль и с нами было,
Мой брат родной по музе, по судьбам?
Но для матери вскрытие ее ребенка часто составляет
не меньшее горе, чем сама его смерть; даже интеллигентные лица большею частью крайне неохотно соглашаются на вскрытие близкого человека, для невежественного же бедняка оно кажется чем-то прямо ужасным; я
не раз
видел, как фабричная, зарабатывающая по сорок копеек в день,
совала ассистенту трехрублевку, пытаясь взяткою спасти своего умершего ребенка от «поругания».
Пока происходила вся эта
суета, в комнату незаметно вошла моя охотничья собака, старый рыжий сеттер. Собака сразу почуяла присутствие какого-то неизвестного зверя, вытянулась, ощетинилась, и
не успели мы оглянуться, как она уже сделала стойку над маленьким гостем. Нужно было
видеть картину: медвежонок забился в уголок, присел на задние лапки и смотрел на медленно подходившую собаку такими злыми глазенками.
Один только капитан по обыкновению был совершенно спокоен, и, по-видимому, его нисколько
не пугала встреча с начальством. И,
видя всю эту чистку и
суету, он замечал старшему офицеру, желая его успокоить...
Дело было глубокою осенью. Старик сидел и удил. Лицо его было так же мрачно, как и пожелтевшая верба: он
не любил осени. Лицо его стало еще мрачней, когда он
увидел возле себя ямщика. Ямщик,
не замечая его, подошел к вербе и
сунул в дупло руку. Пчелы, мокрые и ленивые, поползли по его рукаву. Пошарив немного, он побледнел, а через час сидел над рекой и бессмысленно глядел в воду.
— Ну, как
не знать! Я знаю, что живу, как ты сам
видишь, в
суете, и вдобавок еще имею такое дрянное сердце, которое даже
не допускает меня стать на лучшую степень.
Впросонках слышит
суету в доме, потом скрип двери… Открывает глаза — и
видит пред собою в сумраке… женщину в пышном расцвете лет и красоты, с голубыми глазами, в которых отражается целое небо любви! Заметно, однако ж, что оно подернуто облаком уныния. Щеки ее пылают, густые белокурые локоны раскиданы в беспорядке по шее, белой, как у лебедя. Боже!
не видение ли это?.. Это жена его!
От Александра Ильича случалось Антонине Сергеевне слыхать, что Лидия"проста". Но сама она
не произносила такого приговора, в письмах Лидии
не видала ничего — ни умного, ни глупого, считала ее"жертвой
суеты", но очень строго
не могла к ней относиться. Да и вообще она
не признавала за собою способности сразу определить — кто умен, кто глуп. Репутация умников и умниц доставалась часто тем, в ком она
не видела никаких"идей"а без идей она ума
не понимала.
Вообще я человек
не глупый, но и
не умный: многого
не вижу, многого
не знаю, а еще больше
не понимаю… да и некогда понимать, одолевают
суета и заботы; и никогда, сколько себя помню,
не бывало у меня настоящих длинных мыслей.
Не видно пылинки, а глаза выедает… Терпел он, терпел, однако ж
не чугунный, — долго ли вытерпишь?
Видит, дневальный, к нему спиной повернувшись, сам с собой в шашки за столиком играет. Скочил солдат на пол. По-за койками в угол пробрался, десятку из-под половицы выудил, да тихим маневром, подобравшись к Антошиной койке, под подушку ему и
сунул.
А что это была именно она, та самая «запятая», которую мы
видели и
не узнали, а еще
сунули ей в зубы хлеб и два двугривенных, то это вдруг сообразили и я и лавочник.