Неточные совпадения
— Ужли, братцы, всамделе такая
игра есть? — говорили они промеж себя, но так тихо, что даже Бородавкин, зорко следивший за направлением умов, и тот ничего
не расслышал.
Когда же совсем нечего
было делать, то
есть не предстояло надобности ни мелькать, ни заставать врасплох (в жизни самых расторопных администраторов встречаются такие тяжкие минуты), то он или издавал законы, или маршировал по кабинету, наблюдая за
игрой сапожного носка, или возобновлял в своей памяти военные сигналы.
Не успели глуповцы опомниться от вчерашних событий, как Палеологова, воспользовавшись тем, что помощник градоначальника с своими приспешниками засел в клубе в бостон, [Бостон — карточная
игра.] извлекла из ножон шпагу покойного винного пристава и,
напоив, для храбрости, троих солдат из местной инвалидной команды, вторглась в казначейство.
И Левина поразило то спокойное, унылое недоверие, с которым дети слушали эти слова матери. Они только
были огорчены тем, что прекращена их занимательная
игра, и
не верили ни слову из того, что говорила мать. Они и
не могли верить, потому что
не могли себе представить всего объема того, чем они пользуются, и потому
не могли представить себе, что то, что они разрушают,
есть то самое, чем они живут.
Дарья Александровна попробовала
было играть, но долго
не могла понять
игры, а когда поняла, то так устала, что села с княжной Варварой и только смотрела на играющих.
Лицо ее казалось усталым, и
не было на нем той
игры просившегося то в улыбку, то в глаза оживления; но на одно мгновение при взгляде на него что-то мелькнуло в ее глазах, и, несмотря на то, что огонь этот сейчас же потух, он
был счастлив этим мгновением.
Во время же
игры Дарье Александровне
было невесело. Ей
не нравилось продолжавшееся при этом игривое отношение между Васенькой Весловским и Анной и та общая ненатуральность больших, когда они одни, без детей, играют в детскую
игру. Но, чтобы
не расстроить других и как-нибудь провести время, она, отдохнув, опять присоединилась к
игре и притворилась, что ей весело. Весь этот день ей всё казалось, что она играет на театре с лучшими, чем она, актерами и что ее плохая
игра портит всё дело.
Вронский любил его и зa его необычайную физическую силу, которую он большею частью выказывал тем, что мог
пить как бочка,
не спать и
быть всё таким же, и за большую нравственную силу, которую он выказывал в отношениях к начальникам и товарищам, вызывая к себе страх и уважение, и в
игре, которую он вел на десятки тысяч и всегда, несмотря на выпитое вино, так тонко и твердо, что считался первым игроком в Английском Клубе.
Правда, часто, разговаривая с мужиками и разъясняя им все выгоды предприятия, Левин чувствовал, что мужики слушают при этом только пение его голоса и знают твердо, что, что бы он ни говорил, они
не дадутся ему в обман. В особенности чувствовал он это, когда говорил с самым умным из мужиков, Резуновым, и заметил ту
игру в глазах Резунова, которая ясно показывала и насмешку над Левиным и твердую уверенность, что если
будет кто обманут, то уж никак
не он, Резунов.
Была только одна страсть, которой он
не таил: страсть к
игре.
— Продать я
не хочу, это
будет не по-приятельски. Я
не стану снимать плевы с черт знает чего. В банчик — другое дело. Прокинем хоть талию! [Талия — карточная
игра.]
О чем бы разговор ни
был, он всегда умел поддержать его: шла ли речь о лошадином заводе, он говорил и о лошадином заводе; говорили ли о хороших собаках, и здесь он сообщал очень дельные замечания; трактовали ли касательно следствия, произведенного казенною палатою, — он показал, что ему небезызвестны и судейские проделки;
было ли рассуждение о бильярдной
игре — и в бильярдной
игре не давал он промаха; говорили ли о добродетели, и о добродетели рассуждал он очень хорошо, даже со слезами на глазах; об выделке горячего вина, и в горячем вине знал он прок; о таможенных надсмотрщиках и чиновниках, и о них он судил так, как будто бы сам
был и чиновником и надсмотрщиком.
В красавиц он уж
не влюблялся,
А волочился как-нибудь;
Откажут — мигом утешался;
Изменят — рад
был отдохнуть.
Он их искал без упоенья,
А оставлял без сожаленья,
Чуть помня их любовь и злость.
Так точно равнодушный гость
На вист вечерний приезжает,
Садится; кончилась
игра:
Он уезжает со двора,
Спокойно дома засыпает
И сам
не знает поутру,
Куда поедет ввечеру.
Ежели судить по-настоящему, то
игры никакой
не будет.
Такие поступки и слова, охлаждая нас к
игре,
были крайне неприятны, тем более что нельзя
было в душе
не согласиться, что Володя поступает благоразумно.
А
игры не будет, что ж тогда остается?..
В нем
не было смешанных оттенков огня, лепестков мака,
игры фиолетовых или лиловых намеков;
не было также ни синевы, ни тени — ничего, что вызывает сомнение.
— Это
было не в бреду, это
было наяву! — вскричал он, напрягая все силы своего рассудка проникнуть в
игру Порфирия. — Наяву, наяву! Слышите ли?
Но часть
игры была обнаружена, и, уж конечно, никто лучше его
не мог понять, как страшен
был для него этот «ход» в
игре Порфирия.
Я бросился на крыльцо. Караульные
не думали меня удерживать, и я прямо вбежал в комнату, где человек шесть гусарских офицеров играли в банк. [Банк — карточная азартная
игра.] Майор метал. Каково
было мое изумление, когда, взглянув на него, узнал я Ивана Ивановича Зурина, некогда обыгравшего меня в симбирском трактире!
Скорее в обморок, теперь оно в порядке,
Важнее давишной причина
есть тому,
Вот наконец решение загадке!
Вот я пожертвован кому!
Не знаю, как в себе я бешенство умерил!
Глядел, и видел, и
не верил!
А милый, для кого забыт
И прежний друг, и женский страх и стыд, —
За двери прячется, боится
быть в ответе.
Ах! как
игру судьбы постичь?
Людей с душой гонительница, бич! —
Молчалины блаженствуют на свете!
Но в нем
было развито любопытство человека, который хочет
не столько понять людей, как поймать их на какой-то фальшивой
игре.
Эта сцена, испугав, внушила ему более осторожное отношение к Варавке, но все-таки он
не мог отказывать себе изредка посмотреть в глаза Бориса взглядом человека, знающего его постыдную тайну. Он хорошо видел, что его усмешливые взгляды волнуют мальчика, и это
было приятно видеть, хотя Борис все так же дерзко насмешничал, следил за ним все более подозрительно и кружился около него ястребом. И опасная эта
игра быстро довела Клима до того, что он забыл осторожность.
Самгин
не решился отказаться да и
не имел причины, — ему тоже
было скучно. В карты играли долго и скучно, сначала в преферанс, а затем в стуколку. За все время
игры следователь сказал только одну фразу...
— Это — плохо, я знаю. Плохо, когда человек во что бы то ни стало хочет нравиться сам себе, потому что встревожен вопросом:
не дурак ли он? И догадывается, что ведь если
не дурак, тогда эта
игра с самим собой, для себя самого, может сделать человека еще хуже, чем он
есть. Понимаете, какая штука?
Он вышел в большую комнату, место детских
игр в зимние дни, и долго ходил по ней из угла в угол, думая о том, как легко исчезает из памяти все, кроме того, что тревожит. Где-то живет отец, о котором он никогда
не вспоминает, так же, как о брате Дмитрии. А вот о Лидии думается против воли.
Было бы
не плохо, если б с нею случилось несчастие, неудачный роман или что-нибудь в этом роде.
Было бы и для нее полезно, если б что-нибудь согнуло ее гордость. Чем она гордится?
Не красива. И —
не умна.
— Вчера, у одного сочинителя, Савва Морозов сообщал о посещении промышленниками Витте. Говорил, что этот пройдоха, очевидно, затевает какую-то подлую и крупную
игру. Затем сказал, что возможно, —
не сегодня-завтра, — в городе
будет распоряжаться великий князь Владимир и среди интеллигенции, наверное,
будут аресты.
Не исключаются, конечно, погромы редакций газет, журналов.
Клим нередко ощущал, что он тупеет от странных выходок Дронова, от его явной грубой лжи. Иногда ему казалось, что Дронов лжет только для того, чтоб издеваться над ним. Сверстников своих Дронов
не любил едва ли
не больше, чем взрослых, особенно после того, как дети отказались играть с ним. В
играх он обнаруживал много хитроумных выдумок, но
был труслив и груб с девочками, с Лидией — больше других. Презрительно называл ее цыганкой, щипал, старался свалить с ног так, чтоб ей
было стыдно.
Через месяц Клим Самгин мог думать, что театральные слова эти
были заключительными словами роли, которая надоела Варваре и от которой она отказалась, чтоб играть новую роль — чуткой подруги, образцовой жены.
Не впервые наблюдал он, как неузнаваемо меняются люди, эту ловкую их
игру он считал нечестной, и Варвара, утверждая его недоверие к людям, усиливала презрение к ним. Себя он видел
не способным притворяться и фальшивить, но
не мог
не испытывать зависти к уменью людей казаться такими, как они хотят.
На жалобу ее Самгину нечем
было ответить; он думал, что доигрался с Варварой до необходимости изменить или прекратить
игру. И, когда Варвара, разрумяненная морозом,
не раздеваясь, оживленно влетела в комнату, — он поднялся встречу ей с ласковой улыбкой, но, кинув ему на бегу «здравствуйте!» — она обняла Сомову, закричала...
Думы однообразно повторялись, становясь все более вялыми, — они роились, как мошки, избрав для
игры своей некую пустоту, которая однако
не была свободна и заключалась в тесных границах.
«Но эти слова говорят лишь о том, что я умею
не выдавать себя. Однако роль внимательного слушателя и наблюдателя откуда-то со стороны, из-за угла, уже
не достойна меня. Мне пора
быть более активным. Если я осторожно начну ощипывать с людей павлиньи перья, это
будет очень полезно для них. Да. В каком-то псалме сказано: «ложь во спасение». Возможно, но — изредка и — «во спасение», а
не для
игры друг с другом».
Пила и
ела она как бы насилуя себя, почти с отвращением, и
было ясно, что это
не игра,
не кокетство. Ее тоненькие пальцы даже нож и вилку держали неумело, она брезгливо отщипывала маленькие кусочки хлеба, птичьи глаза ее смотрели на хлопья мякиша вопросительно, как будто она думала:
не горько ли это вещество,
не ядовито ли?
Нет, этого он
не хотел, женщина нужна ему, и
не в его интересах, чтоб она
была глупее, чем
есть. И недавно
был момент, когда он почувствовал, что Таисья играет опасную
игру.
Думать мешали напряженно дрожащие и как бы готовые взорваться опаловые пузыри вокруг фонарей. Они создавались из мелких пылинок тумана, которые, непрерывно вторгаясь в их сферу, так же непрерывно выскакивали из нее,
не увеличивая и
не умаляя объема сферы. Эта странная
игра радужной пыли
была почти невыносима глазу и возбуждала желание сравнить ее с чем-то, погасить словами и
не замечать ее больше.
Да, у Краснова руки
были странные, они все время, непрерывно, по-змеиному гибко двигались, как будто
не имея костей от плеч до пальцев. Двигались как бы нерешительно, слепо, но пальцы цепко и безошибочно ловили все, что им нужно
было: стакан вина, бисквит, чайную ложку. Движения этих рук значительно усиливали неприятное впечатление рассказа. На слова Юрина Краснов
не обратил внимания; покачивая стакан, глядя невидимыми глазами на
игру огня в красном вине, он продолжал все так же вполголоса, с трудом...
Он знал каждое движение ее тела, каждый вздох и стон, знал всю,
не очень богатую,
игру ее лица и
был убежден, что хорошо знает суетливый ход ее фраз, которые она
не очень осторожно черпала из модной литературы и часто беспомощно путалась в них, впадая в смешные противоречия.
«Мне следует освободить память мою от засоренности книжной… пылью. Эта пыль радужно играет только в лучах моего ума.
Не вся, конечно. В ней
есть крупицы истинно прекрасного. Музыка слова — ценнее музыки звука, действующей на мое чувство механически, разнообразием комбинаций семи нот. Слово прежде всего — оружие самозащиты человека, его кольчуга, броня, его меч, шпага. Лишние фразы отягощают движение ума, его
игру. Чужое слово гасит мою мысль, искажает мое чувство».
Он взвизгивал и точно читал заголовки конспекта, бессвязно выкрикивая их. Руки его
были коротки сравнительно с туловищем, он расталкивал воздух локтями, а кисти его болтались, как вывихнутые. Кутузов, покуривая, негромко, неохотно и кратко возражал ему. Клим
не слышал его и досадовал — очень хотелось знать, что говорит Кутузов. Многогласие всегда несколько притупляло внимание Самгина, и он уже
не столько следил за словами, сколько за
игрою физиономий.
Движения его, когда он
был даже встревожен, сдерживались также мягкостью и
не лишенною своего рода грации ленью. Если на лицо набегала из души туча заботы, взгляд туманился, на лбу являлись складки, начиналась
игра сомнений, печали, испуга; но редко тревога эта застывала в форме определенной идеи, еще реже превращалась в намерение. Вся тревога разрешалась вздохом и замирала в апатии или в дремоте.
— Да, темно на дворе, — скажет она. — Вот, Бог даст, как дождемся Святок, приедут погостить свои, ужо
будет повеселее, и
не видно, как
будут проходить вечера. Вот если б Маланья Петровна приехала, уж тут
было бы проказ-то! Чего она
не затеет! И олово лить, и воск топить, и за ворота бегать; девок у меня всех с пути собьет. Затеет
игры разные… такая право!
Она
была покойна, свежа. А ему втеснилось в душу, напротив, беспокойство, желание узнать, что у ней теперь на уме, что в сердце, хотелось прочитать в глазах, затронул ли он хоть нервы ее; но она ни разу
не подняла на него глаз. И потом уже, когда после
игры подняла, заговорила с ним — все то же в лице, как вчера, как третьего дня, как полгода назад.
Она, кажется,
не слыхала, что
есть на свете страсти, тревоги, дикая
игра событий и чувств, доводящие до проклятий, стирающие это сияние с лица.
В самом деле ей нечего
было ужасаться и стыдиться: граф Милари
был у ней раз шесть, всегда при других,
пел, слушал ее
игру, и разговор никогда
не выходил из пределов обыкновенной учтивости, едва заметного благоухания тонкой и покорной лести.
Но между ними
не было мечтательного, поэтического размена чувств, ни оборота тонких, изысканных мыслей, с бесконечными оттенками их, с роскошным узором фантазий — всей этой
игрой, этих изящных и неистощимых наслаждений развитых умов.
— Ей-богу,
не знаю: если это
игра, так она похожа на ту, когда человек ставит последний грош на карту, а другой рукой щупает пистолет в кармане. Дай руку, тронь сердце, пульс и скажи, как называется эта
игра? Хочешь прекратить пытку: скажи всю правду — и страсти нет, я покоен,
буду сам смеяться с тобой и уезжаю завтра же. Я шел, чтоб сказать тебе это…
Марина
была не то что хороша собой, а
было в ней что-то втягивающее, раздражающее, нельзя назвать, что именно, что привлекало к ней многочисленных поклонников:
не то скользящий быстро по предметам, ни на чем
не останавливающийся взгляд этих изжелта-серых лукавых и бесстыжих глаз,
не то какая-то нервная дрожь плеч и бедр и подвижность,
игра во всей фигуре, в щеках и в губах, в руках; легкий, будто летучий, шаг, широкая ли, внезапно все лицо и ряд белых зубов освещавшая улыбка, как будто к нему вдруг поднесут в темноте фонарь, так же внезапно пропадающая и уступающая место слезам, даже когда нужно, воплям — бог знает что!
Не подозревал и Егорка, и красные девицы, что Райскому, лучше нежели кому-нибудь в дворне, видны
были все шашни их и вся эта
игра домашних страстей.
—
Были другие чувства, князь… И наконец, я бы никогда
не довел до известной цифры… Эта
игра… Одним словом, я
не могу!
То
есть я
не стану повторять гнусной казенщины, обыкновенной в этих объяснениях, что я играл, дескать, для
игры, для ощущений, для наслаждений риска, азарта и проч., а вовсе
не для барыша.