Неточные совпадения
В воротах с ними встретился
Лакей, какой-то буркою
Прикрытый: «Вам кого?
Помещик за
границею,
А управитель при смерти!..» —
И спину показал.
Крестьяне наши прыснули:
По всей спине дворового
Был нарисован лев.
«Ну, штука!» Долго спорили,
Что за наряд диковинный,
Пока Пахом догадливый
Загадки
не решил:
«Холуй хитер: стащит ковер,
В ковре дыру проделает,
В дыру просунет голову
Да и гуляет так...
Ибо, встретившись где-либо на
границе, обыватель одного города
будет вопрошать об удобрении полей, а обыватель другого города,
не вняв вопрошающего,
будет отвечать ему о естественном строении миров.
Между тем новый градоначальник оказался молчалив и угрюм. Он прискакал в Глупов, как говорится, во все лопатки (время
было такое, что нельзя
было терять ни одной минуты) и едва вломился в пределы городского выгона, как тут же, на самой
границе, пересек уйму ямщиков. Но даже и это обстоятельство
не охладило восторгов обывателей, потому что умы еще
были полны воспоминаниями о недавних победах над турками, и все надеялись, что новый градоначальник во второй раз возьмет приступом крепость Хотин.
Затем он начал болтать и уже
не переставал до тех пор, покуда
не был, по распоряжению начальства, выпровожен из Глупова за
границу.
На шестой день
были назначены губернские выборы. Залы большие и малые
были полны дворян в разных мундирах. Многие приехали только к этому дню. Давно
не видавшиеся знакомые, кто из Крыма, кто из Петербурга, кто из-за
границы, встречались в залах. У губернского стола, под портретом Государя, шли прения.
Для того же, чтобы теоретически разъяснить всё дело и окончить сочинение, которое, сообразно мечтаниям Левина, должно
было не только произвести переворот в политической экономии, но совершенно уничтожить эту науку и положить начало новой науке — об отношениях народа к земле, нужно
было только съездить за
границу и изучить на месте всё, что там
было сделано в этом направлении и найти убедительные доказательства, что всё то, что там сделано, —
не то, что нужно.
Домашний доктор давал ей рыбий жир, потом железо, потом лапис, но так как ни то, ни другое, ни третье
не помогало и так как он советовал от весны уехать за
границу, то приглашен
был знаменитый доктор.
Мысли о том, куда она поедет теперь, — к тетке ли, у которой она воспитывалась, к Долли или просто одна за
границу, и о том, что он делает теперь один в кабинете, окончательная ли это ссора, или возможно еще примирение, и о том, что теперь
будут говорить про нее все ее петербургские бывшие знакомые, как посмотрит на это Алексей Александрович, и много других мыслей о том, что
будет теперь, после разрыва, приходили ей в голову, но она
не всею душой отдавалась этим мыслям.
— Вы говорите, — продолжала хозяйка начатый разговор, — что мужа
не может интересовать всё русское. Напротив, он весел бывает за
границей, но никогда так, как здесь. Здесь он чувствует себя в своей сфере. Ему столько дела, и он имеет дар всем интересоваться. Ах, вы
не были в нашей школе?
― Только бы
были лучше меня. Вот всё, чего я желаю. Вы
не знаете еще всего труда, ― начал он, ― с мальчиками, которые, как мои,
были запущены этою жизнью за
границей.
Окончив курсы в гимназии и университете с медалями, Алексей Александрович с помощью дяди тотчас стал на видную служебную дорогу и с той поры исключительно отдался служебному честолюбию. Ни в гимназии, ни в университете, ни после на службе Алексей Александрович
не завязал ни с кем дружеских отношений. Брат
был самый близкий ему по душе человек, но он служил по министерству иностранных дел, жил всегда за
границей, где он и умер скоро после женитьбы Алексея Александровича.
— Вот и я, — сказал князь. — Я жил за
границей, читал газеты и, признаюсь, еще до Болгарских ужасов никак
не понимал, почему все Русские так вдруг полюбили братьев Славян, а я никакой к ним любви
не чувствую? Я очень огорчался, думал, что я урод или что так Карлсбад на меня действует. Но, приехав сюда, я успокоился, я вижу, что и кроме меня
есть люди, интересующиеся только Россией, а
не братьями Славянами. Вот и Константин.
Со времени своего возвращения из-за
границы Алексей Александрович два раза
был на даче. Один раз обедал, другой раз провел вечер с гостями, но ни разу
не ночевал, как он имел обыкновение делать это в прежние годы.
С тем тактом, которого так много
было у обоих, они за
границей, избегая русских дам, никогда
не ставили себя в фальшивое положение и везде встречали людей, которые притворялись, что вполне понимали их взаимное положение гораздо лучше, чем они сами понимали его.
Княгиня находила всё прекрасным и, несмотря на свое твердое положение в русском обществе, старалась зa
границей походить на европейскую даму, чем она
не была, — потому что она
была русская барыня, — и потому притворялась, что ей
было отчасти неловко.
Комната эта
была не та парадная, которую предлагал Вронский, а такая, за которую Анна сказала, что Долли извинит ее. И эта комната, за которую надо
было извиняться,
была преисполнена роскоши, в какой никогда
не жила Долли и которая напомнила ей лучшие гостиницы за
границей.
— Ну, послушай однако, — нахмурив свое красивое умное лицо, сказал старший брат, —
есть границы всему. Это очень хорошо
быть чудаком и искренним человеком и
не любить фальши, — я всё это знаю; но ведь то, что ты говоришь, или
не имеет смысла или имеет очень дурной смысл. Как ты находишь неважным, что тот народ, который ты любишь, как ты уверяешь…
И потому она знала, что их дом
будет в деревне, и желала ехать
не за
границу, где она
не будет жить, а туда, где
будет их дом.
«Ну, неверующий! Лучше пускай он
будет всегда такой, чем как мадам Шталь, или какою я хотела
быть тогда за
границей. Нет, он уже
не станет притворяться».
— Я враг поездок за
границу. И изволите видеть: если
есть начало туберкулезного процесса, чего мы знать
не можем, то поездка за
границу не поможет. Необходимо такое средство, которое бы поддерживало питание и
не вредило.
Письмо
было от Облонского. Левин вслух прочел его. Облонский писал из Петербурга: «Я получил письмо от Долли, она в Ергушове, и у ней всё
не ладится. Съезди, пожалуйста, к ней, помоги советом, ты всё знаешь. Она так рада
будет тебя видеть. Она совсем одна, бедная. Теща со всеми еще зa
границей».
И доктор пред княгиней, как пред исключительно умною женщиной, научно определил положение княжны и заключил наставлением о том, как
пить те воды, которые
были не нужны. На вопрос, ехать ли за
границу, доктор углубился в размышления, как бы разрешая трудный вопрос. Решение наконец
было изложено: ехать и
не верить шарлатанам, а во всем обращаться к нему.
Вы уже видите гнездо злого духа между неприступными утесами, —
не тут-то
было: название Чертовой долины происходит от слова «черта», а
не «черт», ибо здесь когда-то
была граница Грузии.
— Всему
есть границы, — сказал Чичиков с чувством достоинства. — Если хочешь пощеголять подобными речами, так ступай в казармы, — и потом присовокупил: —
Не хочешь подарить, так продай.
Гаврило. «Молчит»! Чудак ты… Как же ты хочешь, чтоб он разговаривал, коли у него миллионы! С кем ему разговаривать?
Есть человека два-три в городе, с ними он разговаривает, а больше
не с кем; ну, он и молчит. Он и живет здесь
не подолгу от этого от самого; да и
не жил бы, кабы
не дела. А разговаривать он ездит в Москву, в Петербург да за
границу, там ему просторнее.
Стыда
не бойтесь, осуждений
не будет.
Есть границы, за которые осуждение
не переходит; я могу предложить вам такое громадное содержание, что самые злые критики чужой нравственности должны
будут замолчать и разинуть рты от удивления.
— Все такие мелкие интересы, вот что ужасно! Прежде я по зимам жила в Москве… но теперь там обитает мой благоверный, мсьё Кукшин. Да и Москва теперь… уж я
не знаю — тоже уж
не то. Я думаю съездить за
границу; я в прошлом году уже совсем
было собралась.
«Но я же ни в чем
не виноват пред нею», — возмутился он, изорвал письмо и тотчас решил, что уедет в Нижний Новгород, на Всероссийскую выставку. Неожиданно уедет, как это делает Лидия, и уедет прежде, чем она соберется за
границу. Это заставит ее понять, что он
не огорчен разрывом. А может
быть, она поймет, что ему тяжело, изменит свое решение и поедет с ним?
Проверяя свое знание немецкого языка, Самгин отвечал кратко, но охотно и думал, что хорошо бы, переехав
границу, закрыть за собою какую-то дверь так плотно, чтоб можно
было хоть на краткое время
не слышать утомительный шум отечества и даже забыть о нем.
— Кричит: продавайте лес, уезжаю за
границу! Какому черту я продам, когда никто ничего
не знает, леса мужики жгут, все — испугались… А я — Блинова боюсь, он тут затевает что-то против меня, может
быть, хочет голубятню поджечь. На днях в манеже
был митинг «Союза русского народа», он там орал: «Довольно!» Даже кровь из носа потекла у идиота…
«Чем ей мешает христианство? — продолжал Самгин обдумывать Марину. — Нет, это она сказала
не от ума, — а разгневалась, должно
быть, на меня… В будущем году я тоже съезжу за
границу…»
«Сомову он расписал очень субъективно, — думал Самгин, но, вспомнив рассказ Тагильского, перестал думать о Любаше. — Он стал гораздо мягче, Кутузов. Даже интереснее. Жизнь умеет шлифовать людей. Странный день прожил я, — подумал он и
не мог сдержать улыбку. — Могу продать дом и снова уеду за
границу,
буду писать мемуары или — роман».
По-моему, вывод подсказывался такой: ежели мы
не хотим
быть колонией Европы, должны усердно заняться расширением
границ, то
есть колониальной политикой.
На другой день он проснулся рано и долго лежал в постели, куря папиросы, мечтая о поездке за
границу. Боль уже
не так сильна, может
быть, потому, что привычна, а тишина в кухне и на улице непривычна, беспокоит. Но скоро ее начали раскачивать толчки с улицы в розовые стекла окон, и за каждым толчком следовал глухой, мощный гул,
не похожий на гром. Можно
было подумать, что на небо, вместо облаков, туго натянули кожу и по коже бьют, как в барабан, огромнейшим кулаком.
«Мелочно это и глупо», — думал он и думал, что две-три тысячи рублей
были бы
не лишними для него и что он тоже мог бы поехать за
границу.
Но теперь это
не было ощущением неприятным, напротив — ему казалось, что назревает в нем что-то серьезнейшее и что он на
границе важного открытия в самом себе.
Поработав больше часа, он ушел, унося раздражающий образ женщины, неуловимой в ее мыслях и опасной, как все выспрашивающие люди. Выспрашивают, потому что хотят создать представление о человеке, и для того, чтобы скорее создать, ограничивают его личность, искажают ее. Клим
был уверен, что это именно так; сам стремясь упрощать людей, он подозревал их в желании упростить его, человека, который
не чувствует
границ своей личности.
— Думаю поехать за
границу, пожить там до весны, полечиться и вообще привести себя в порядок. Я верю, что Дума создаст широкие возможности культурной работы.
Не повысив уровня культуры народа, мы
будем бесплодно тратить интеллектуальные силы — вот что внушил мне истекший год, и, прощая ему все ужасы, я благодарю его.
— Правильно.
Есть Макаров — ваш приятель, но эта фамилия нередкая. Кстати: тоже, вероятно, уже переехал
границу в другом пункте. Ну, я ухожу. Нужно бы потолковать с вами, а? Вы
не против?
Думы однообразно повторялись, становясь все более вялыми, — они роились, как мошки, избрав для игры своей некую пустоту, которая однако
не была свободна и заключалась в тесных
границах.
— Собирались в доме ювелира Марковича, у его сына, Льва, — сам Маркович — за
границей. Гасили огонь и в темноте читали… бесстыдные стихи, при огне их нельзя
было бы читать. Сидели парами на широкой тахте и на кушетке, целовались. Потом, когда зажигалась лампа, — оказывалось, что некоторые девицы почти раздеты.
Не все — мальчики, Марковичу — лет двадцать, Пермякову — тоже так…
Гордость заиграла в нем, засияла жизнь, ее волшебная даль, все краски и лучи, которых еще недавно
не было. Он уже видел себя за
границей с ней, в Швейцарии на озерах, в Италии, ходит в развалинах Рима, катается в гондоле, потом теряется в толпе Парижа, Лондона, потом… потом в своем земном раю — в Обломовке.
Отношения Ольги к тетке
были до сих пор очень просты и покойны: в нежности они
не переходили никогда
границ умеренности, никогда
не ложилось между ними и тени неудовольствия.
Злые языки воспользовались
было этим и стали намекать на какую-то старинную дружбу, на поездку за
границу вместе; но в отношениях ее к нему
не проглядывало ни тени какой-нибудь затаившейся особенной симпатии, а это бы прорвалось наружу.
— Зачем? — повторила она, вдруг перестав плакать и обернувшись к нему. — Затем же, зачем спрятались теперь в кусты, чтоб подсмотреть,
буду ли я плакать и как я
буду плакать — вот зачем! Если б вы хотели искренно того, что написано в письме, если б
были убеждены, что надо расстаться, вы бы уехали за
границу,
не повидавшись со мной.
Несмотря на все эти причуды, другу его, Штольцу, удавалось вытаскивать его в люди; но Штольц часто отлучался из Петербурга в Москву, в Нижний, в Крым, а потом и за
границу — и без него Обломов опять ввергался весь по уши в свое одиночество и уединение, из которого могло его вывести только что-нибудь необыкновенное, выходящее из ряда ежедневных явлений жизни; но подобного ничего
не было и
не предвиделось впереди.
Ужаснее же этих трех обстоятельств
было четвертое, которое заключалось в том, что должник старушки добыл себе заграничный отпуск и
не позже как завтра уезжает с роскошною дамою своего сердца за
границу — где наверно пробудет год или два, а может
быть и совсем
не вернется, «потому что она очень богатая».
Не было лакея в дворне, видного парня в деревне, на котором бы она
не остановила благосклонного взгляда.
Границ и пределов ее любвям
не было.
Было у него другое ожидание — поехать за
границу, то
есть в Париж, уже
не с оружием в руках, а с золотом, и там пожить, как живали в старину.
— Или идиотка; впрочем, я думаю, что и сумасшедшая. У нее
был ребенок от князя Сергея Петровича (по сумасшествию, а
не по любви; это — один из подлейших поступков князя Сергея Петровича); ребенок теперь здесь, в той комнате, и я давно хотел тебе показать его. Князь Сергей Петрович
не смел сюда приходить и смотреть на ребенка; это
был мой с ним уговор еще за
границей. Я взял его к себе, с позволения твоей мамы. С позволения твоей мамы хотел тогда и жениться на этой… несчастной…