Неточные совпадения
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого
сердца, а не то чтобы из интереса. А дочка городничего очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы…
Нет, я не знаю, а мне, право, нравится такая жизнь.
Иной городничий, конечно, радел бы о своих выгодах; но, верите ли, что, даже когда ложишься спать, все думаешь: «Господи боже ты мой, как бы так устроить, чтобы начальство увидело мою ревность и было довольно?..» Наградит ли оно или
нет — конечно, в его воле; по крайней мере, я буду спокоен в
сердце.
Нет великой оборонушки!
Кабы знали вы да ведали,
На кого вы дочь покинули,
Что без вас я выношу?
Ночь — слезами обливаюся,
День — как травка пристилаюся…
Я потупленную голову,
Сердце гневное ношу!..
Милон. Душа благородная!..
Нет… не могу скрывать более моего сердечного чувства…
Нет. Добродетель твоя извлекает силою своею все таинство души моей. Если мое
сердце добродетельно, если стоит оно быть счастливо, от тебя зависит сделать его счастье. Я полагаю его в том, чтоб иметь женою любезную племянницу вашу. Взаимная наша склонность…
Г-жа Простакова. Пронозила!..
Нет, братец, ты должен образ выменить господина офицера; а кабы не он, то б ты от меня не заслонился. За сына вступлюсь. Не спущу отцу родному. (Стародуму.) Это, сударь, ничего и не смешно. Не прогневайся. У меня материно
сердце. Слыхано ли, чтоб сука щенят своих выдавала? Изволил пожаловать неведомо к кому, неведомо кто.
Софья. Могу ли я иметь на
сердце что-нибудь от вас скрытое?
Нет, дядюшка. Я чистосердечно скажу вам…
Стародум. Оттого, мой друг, что при нынешних супружествах редко с
сердцем советуют. Дело в том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии вопросу
нет. Никому и в голову не входит, что в глазах мыслящих людей честный человек без большого чина — презнатная особа; что добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить не может. Признаюсь тебе, что
сердце мое тогда только будет спокойно, когда увижу тебя за мужем, достойным твоего
сердца, когда взаимная любовь ваша…
Стародум(обняв ее).
Нет. Ты дочь моей сестры, дочь
сердца моего!
Словом сказать, в полчаса, да и то без нужды, весь осмотр кончился. Видит бригадир, что времени остается много (отбытие с этого пункта было назначено только на другой день), и зачал тужить и корить глуповцев, что
нет у них ни мореходства, ни судоходства, ни горного и монетного промыслов, ни путей сообщения, ни даже статистики — ничего, чем бы начальниково
сердце возвеселить. А главное,
нет предприимчивости.
—
Нет,
сердце говорит, но вы подумайте: вы, мужчины, имеете виды на девушку, вы ездите в дом, вы сближаетесь, высматриваете, выжидаете, найдете ли вы то, что вы любите, и потом, когда вы убеждены, что любите, вы делаете предложение…
Он быстро вскочил. «
Нет, это так нельзя! — сказал он себе с отчаянием. — Пойду к ней, спрошу, скажу последний раз: мы свободны, и не лучше ли остановиться? Всё лучше, чем вечное несчастие, позор, неверность!!» С отчаянием в
сердце и со злобой на всех людей, на себя, на нее он вышел из гостиницы и поехал к ней.
—
Нет, об этом самом. И поверь, что для меня женщина без
сердца, будь она старуха или не старуха, твоя мать или чужая, не интересна, и я ее знать не хочу.
— Хорошо, так поезжай домой, — тихо проговорила она, обращаясь к Михайле. Она говорила тихо, потому что быстрота биения
сердца мешала ей дышать. «
Нет, я не дам тебе мучать себя», подумала она, обращаясь с угрозой не к нему, не к самой себе, а к тому, кто заставлял ее мучаться, и пошла по платформе мимо станции.
— Вы мне гадки, отвратительны! — закричала она, горячась всё более и более. — Ваши слезы — вода! Вы никогда не любили меня; в вас
нет ни
сердца, ни благородства! Вы мне мерзки, гадки, чужой, да, чужой совсем! — с болью и злобой произнесла она это ужасное для себя слово чужой.
—
Нет, — перебил он и невольно, забывшись, что он этим ставит в неловкое положение свою собеседницу, остановился, так что и она должна была остановиться. — Никто больше и сильнее меня не чувствует всей тяжести положения Анны. И это понятно, если вы делаете мне честь считать меня за человека, имеющего
сердце. Я причиной этого положения, и потому я чувствую его.
Когда он ушел, ужасная грусть стеснила мое
сердце. Судьба ли нас свела опять на Кавказе, или она нарочно сюда приехала, зная, что меня встретит?.. и как мы встретимся?.. и потом, она ли это?.. Мои предчувствия меня никогда не обманывали.
Нет в мире человека, над которым прошедшее приобретало бы такую власть, как надо мною. Всякое напоминание о минувшей печали или радости болезненно ударяет в мою душу и извлекает из нее все те же звуки… Я глупо создан: ничего не забываю, — ничего!
Сердцеведением и мудрым познаньем жизни отзовется слово британца; легким щеголем блеснет и разлетится недолговечное слово француза; затейливо придумает свое, не всякому доступное, умно-худощавое слово немец; но
нет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так вырвалось бы из-под самого
сердца, так бы кипело и животрепетало, как метко сказанное русское слово.
— Прошу покорнейше, — сказал Манилов. — Вы извините, если у нас
нет такого обеда, какой на паркетах и в столицах, у нас просто, по русскому обычаю, щи, но от чистого
сердца. Покорнейше прошу.
Бог их знает какого
нет еще! и жесткий, и мягкий, и даже совсем томный, или, как иные говорят, в неге, или без неги, но пуще, нежели в неге — так вот зацепит за
сердце, да и поведет по всей душе, как будто смычком.
Точно черт какой! житья
нет от ней!» Несколько раз, скрепя свое
сердце, хотел он приняться за строгость.
Попробовавши устремить внимательнее взор, он увидел, что с дамской стороны тоже выражалось что-то такое, ниспосылающее вместе и надежду, и сладкие муки в
сердце бедного смертного, что он наконец сказал: «
Нет, никак нельзя угадать!» Это, однако же, никак не уменьшило веселого расположения духа, в котором он находился.
«
Нет, — сказал он в себе, очнувшись, — примусь за дело, как бы оно ни казалось вначале мелким!» Скрепясь духом и
сердцем, решился он служить по примеру прочих.
Губернаторша произнесла несколько ласковым и лукавым голосом с приятным потряхиванием головы: «А, Павел Иванович, так вот как вы!..» В точности не могу передать слов губернаторши, но было сказано что-то исполненное большой любезности, в том духе, в котором изъясняются дамы и кавалеры в повестях наших светских писателей, охотников описывать гостиные и похвалиться знанием высшего тона, в духе того, что «неужели овладели так вашим
сердцем, что в нем
нет более ни места, ни самого тесного уголка для безжалостно позабытых вами».
Недвижим он лежал, и странен
Был томный мир его чела.
Под грудь он был навылет ранен;
Дымясь, из раны кровь текла.
Тому назад одно мгновенье
В сем
сердце билось вдохновенье,
Вражда, надежда и любовь,
Играла жизнь, кипела кровь;
Теперь, как в доме опустелом,
Всё в нем и тихо и темно;
Замолкло навсегда оно.
Закрыты ставни, окна мелом
Забелены. Хозяйки
нет.
А где, Бог весть. Пропал и след.
И долго, будто сквозь тумана,
Она глядела им вослед…
И вот одна, одна Татьяна!
Увы! подруга стольких лет,
Ее голубка молодая,
Ее наперсница родная,
Судьбою вдаль занесена,
С ней навсегда разлучена.
Как тень она без цели бродит,
То смотрит в опустелый сад…
Нигде, ни в чем ей
нет отрад,
И облегченья не находит
Она подавленным слезам,
И
сердце рвется пополам.
Прошла любовь, явилась муза,
И прояснился темный ум.
Свободен, вновь ищу союза
Волшебных звуков, чувств и дум;
Пишу, и
сердце не тоскует,
Перо, забывшись, не рисует
Близ неоконченных стихов
Ни женских ножек, ни голов;
Погасший пепел уж не вспыхнет,
Я всё грущу; но слез уж
нет,
И скоро, скоро бури след
В душе моей совсем утихнет:
Тогда-то я начну писать
Поэму песен в двадцать пять.
Тут непременно вы найдете
Два
сердца, факел и цветки;
Тут, верно, клятвы вы прочтете
В любви до гробовой доски;
Какой-нибудь пиит армейский
Тут подмахнул стишок злодейский.
В такой альбом, мои друзья,
Признаться, рад писать и я,
Уверен будучи душою,
Что всякий мой усердный вздор
Заслужит благосклонный взор
И что потом с улыбкой злою
Не станут важно разбирать,
Остро иль
нет я мог соврать.
Или, не радуясь возврату
Погибших осенью листов,
Мы помним горькую утрату,
Внимая новый шум лесов;
Или с природой оживленной
Сближаем думою смущенной
Мы увяданье наших лет,
Которым возрожденья
нет?
Быть может, в мысли нам приходит
Средь поэтического сна
Иная, старая весна
И в трепет
сердце нам приводит
Мечтой о дальней стороне,
О чудной ночи, о луне…
Нет, никому на свете
Не отдала бы
сердца я!
Долго еще оставшиеся товарищи махали им издали руками, хотя не было ничего видно. А когда сошли и воротились по своим местам, когда увидели при высветивших ясно звездах, что половины телег уже не было на месте, что многих, многих
нет, невесело стало у всякого на
сердце, и все задумались против воли, утупивши в землю гульливые свои головы.
«Этому тоже надо Лазаря петь, — думал он, бледнея и с постукивающим
сердцем, — и натуральнее петь. Натуральнее всего ничего бы не петь. Усиленно ничего не петь!
Нет! усиленно было бы опять ненатурально… Ну, да там как обернется… посмотрим… сейчас… хорошо иль не хорошо, что я иду? Бабочка сама на свечку летит.
Сердце стучит, вот что нехорошо!..»
— Зачем тут слово: должны? Тут
нет ни позволения, ни запрещения. Пусть страдает, если жаль жертву… Страдание и боль всегда обязательны для широкого сознания и глубокого
сердца. Истинно великие люди, мне кажется, должны ощущать на свете великую грусть, — прибавил он вдруг задумчиво, даже не в тон разговора.
— Бедность не порок, дружище, ну да уж что! Известно, порох, не мог обиды перенести. Вы чем-нибудь, верно, против него обиделись и сами не удержались, — продолжал Никодим Фомич, любезно обращаясь к Раскольникову, — но это вы напрасно: на-и-бла-га-а-ар-р-род-нейший, я вам скажу, человек, но порох, порох! Вспылил, вскипел, сгорел — и
нет! И все прошло! И в результате одно только золото
сердца! Его и в полку прозвали: «поручик-порох»…
—
Нет, это не я! Я не брала! Я не знаю! — закричала она разрывающим
сердце воплем и бросилась к Катерине Ивановне. Та схватила ее и крепко прижала к себе, как будто грудью желая защитить ее ото всех.
«О боже! как это все отвратительно! И неужели, неужели я…
нет, это вздор, это нелепость! — прибавил он решительно. — И неужели такой ужас мог прийти мне в голову? На какую грязь способно, однако, мое
сердце! Главное: грязно, пакостно, гадко, гадко!.. И я, целый месяц…»
Нет, — мне слез ее надобно было, мне испуг ее видеть надобно было, смотреть, как
сердце ее болит и терзается!
Катерина.
Нет! Не могу. Ничего не могу. У меня уж очень
сердце болит.
Кабанова. Не слыхала, мой друг, не слыхала, лгать не хочу. Уж кабы я слышала, я бы с тобой, мой милый, тогда не так заговорила. (Вздыхает.) Ох, грех тяжкий! Вот долго ли согрешить-то! Разговор близкий
сердцу пойдет, ну, и согрешишь, рассердишься.
Нет, мой друг, говори, что хочешь, про меня. Никому не закажешь говорить: в глаза не посмеют, так за глаза станут.
Карандышев.
Сердца нет, оттого он так и смел.
Лариса.
Нет, и
сердце есть. Я сама видела, как он помогал бедным, как отдавал все деньги, которые были с ним.
— Придется ли нам увидаться, или
нет, бог один это знает; но век не забуду вас; до могилы ты один останешься в моем
сердце».
Тужите, знай, со стороны
нет мочи,
Сюда ваш батюшка зашел, я обмерла;
Вертелась перед ним, не помню что врала;
Ну что же стали вы? поклон, сударь, отвесьте.
Подите,
сердце не на месте;
Смотрите на часы, взгляните-ка в окно:
Валит народ по улицам давно;
А в доме стук, ходьба, метут и убирают.
—
Нет, умом я не богата, — сказала она, играя чайной ложкой. — Это — от
сердца, я думаю. Что делать?
«Русь наша — страна силы неистощимой»… «
Нет, не мы, книжники, мечтатели, пленники красивого слова, не мы вершим судьбы родины — есть иная, незримая сила, — сила простых
сердцем и умом…»
—
Нет — глупо! Он — пустой. В нем все — законы, все — из книжек, а в
сердце — ничего, совершенно пустое
сердце!
Нет, подожди! — вскричала она, не давая Самгину говорить. — Он — скупой, как нищий. Он никого не любит, ни людей, ни собак, ни кошек, только телячьи мозги. А я живу так: есть у тебя что-нибудь для радости? Отдай, поделись! Я хочу жить для радости… Я знаю, что это — умею!
— Видишь, Лида, — говорила Алина, толкая подругу. — Он — цел. А ты упрекала меня в черством
сердце.
Нет, омут не для него, это для меня, это он меня загонит в омут премудрости. Макаров — идемте! Пора учиться…
Красавина. Тебя-то? Скажи ты мне, варвар, что ты с нами сделал? Мы дамы тучные, долго ли до греха! Оборвется
сердце — и конец.
Нет, мы тебе руки свяжем да в часть теперича.
Обломову в самом деле стало почти весело. Он сел с ногами на диван и даже спросил:
нет ли чего позавтракать. Съел два яйца и закурил сигару. И
сердце и голова у него были наполнены; он жил. Он представлял себе, как Ольга получит письмо, как изумится, какое сделает лицо, когда прочтет. Что будет потом?..
— Вот вы о старом халате! — сказал он. — Я жду, душа замерла у меня от нетерпения слышать, как из
сердца у вас порывается чувство, каким именем назовете вы эти порывы, а вы… Бог с вами, Ольга! Да, я влюблен в вас и говорю, что без этого
нет и прямой любви: ни в отца, ни в мать, ни в няньку не влюбляются, а любят их…
Давать страсти законный исход, указать порядок течения, как реке, для блага целого края, — это общечеловеческая задача, это вершина прогресса, на которую лезут все эти Жорж Занды, да сбиваются в сторону. За решением ее ведь уже
нет ни измен, ни охлаждений, а вечно ровное биение покойно-счастливого
сердца, следовательно, вечно наполненная жизнь, вечный сок жизни, вечное нравственное здоровье.