Неточные совпадения
«Нужно создать некий социальный катехизис, книгу, которая просто и ясно рассказала бы о
необходимости различных связей и ролей в процессе культуры, о неизбежности
жертв. Каждый человек чем-нибудь жертвует…»
«Нужно иметь какие-то особенные головы и сердца, чтоб признавать
необходимость приношения человека в
жертву неведомому богу будущего», — думал он, чутко вслушиваясь в спокойную речь, неторопливые слова Туробоева...
Так что для всякого человека, посредством воинской повинности поставленного в
необходимость вдуматься в значение государства, во имя которого от него требуется
жертва его спокойствия, безопасности и жизни, не может не быть ясным, что для
жертв этих нет уже в наше время никакого основания.
Если в прежнее время, во времена Рима, в Средние века, случалось, что христианин, исповедуя свое учение, отказывался от участия в
жертвах, от поклонения императорам, богам, или в Средние века от поклонения иконам, от признания папской власти, то отрицания эти, во-первых, были случайны: человек мог быть поставлен в
необходимость исповедания своей веры и мог прожить жизнь, не будучи поставлен в эту
необходимость.
Так что, когда старый помпадур уехал, то она очутилась совсем не в том ложном положении, какое обыкновенно становится уделом всех вообще уволенных от должности помпадурш, а просто явилась интересною
жертвою жестокой административной
необходимости.
Одним словом, мы должны понять, что такой великий человек, как Лаевский, и в падении своем велик; что его распутство, необразованность и нечистоплотность составляют явление естественно-историческое, освященное
необходимостью, что причины тут мировые, стихийные и что перед Лаевским надо лампаду повесить, так как он — роковая
жертва времени, веяний, наследственности и прочее.
Это есть перенесение в христианство древних языческих верований о
необходимости умилостивлять богов кровавыми
жертвами.
Эта, окончившаяся пагубно и для Новгорода, и для самого грозного опричника, затея была рассчитана, во-первых, для сведения старых счетов «царского любимца» с новгородским архиепископом Пименом, которого, если не забыл читатель, Григорий Лукьянович считал укрывателем своего непокорного сына Максима, а во-вторых, для того, чтобы открытием мнимого важного заговора доказать
необходимость жестокости для обуздания предателей, будто бы единомышленников князя Владимира Андреевича, и тем успокоить просыпавшуюся по временам, в светлые промежутки гнетущей болезни, совесть царя, несомненно видевшего глубокую скорбь народа по поводу смерти близкого царского родича от руки его венценосца, — скорбь скорее не о
жертве, неповинно, как были убеждены и почти открыто высказывали современники, принявшей мученическую кончину, а о палаче, перешедшем, казалось, предел возможной человеческой жестокости.
Жертва эта есть освобождение от непомерной тяжести этого мира, от власти природной
необходимости.
Дух этот ставит количество выше качества, благо выше ценностей, безличную массу выше личности, удовлетворение выше
жертвы, мир выше Бога, — дух этот закрепощен этому миру, он в
необходимости, а не в свободе.