Неточные совпадения
С его появлением влияние старика-дядьки было устранено; скрепя сердце
молчала недовольная олигархия передней, понимая, что проклятого
немца, кушающего за господским столом, не пересилишь.
— Что ж ты
молчишь? Сама же другого разговора просила, а теперь
молчишь! Я говорю: мы по утрам чай пьем, а
немцы кофей. Чай-то, сказывают, в ихней стороне в аптеках продается, все равно как у нас шалфей. А все оттого, что мы не даем…
Я упорно
молчал. В голове мелькало: «Концы в воду, Ларепланд с „малинкой“,
немец, кружка с птицей…»
— Не перешибай. Не люблю… Говорю тебе русским языком: все подлецы. И первые подлецы — мои зятья…
Молчи,
молчи! Пашка Булыгин десятый год грозится меня удавить,
немец Штофф продаст, Полуянов арестант, Галактион сам продался, этот греческий учителишка тоже оборотень какой-то… Никому не верю! Понимаешь?
Карачунский слушал и весело смеялся: его всегда забавлял этот фанатик казенного приискового дела. Старик весь был в прошлом, в том жестоком прошлом, когда казенное золото добывалось шпицрутенами. Оников
молчал.
Немец Штамм нарушил наступившую паузу хладнокровным замечанием...
Плачет; говорит, один
немец, Шульц, дальний их родственник, часовщик, богатый и уж пожилой, изъявил желание на ней жениться, — «чтоб, говорит, и меня осчастливить, и самому на старости без жены не остаться; да и любит он меня, говорит, и давно уж намерение это держал, да все
молчал, собирался.
А сбоку на стуле еще
немец сидит, старик уж, толстый, седой, и
молчит.
Двоеточие. Давай сядем. Так вот — явились, значит,
немцы… У меня заводишко старый, машины — дрянь, а они, понимаешь, все новенькое поставили, — ну, товар у них лучше моего и дешевле… Вижу — дело мое швах… подумал — лучше
немца не сделаешь… Ну, и решил — продам всю музыку
немцам. (Задумчиво
молчит.)
Дарьялов(подтверждая). И тот вышел хром! Вообще, я вам скажу, все эти восточные человеки да
немцы у нас — просто житья с ними нет! Вон русские у меня. Сколько их ни есть акционеров… все
молчат, а эти господа, если где грош их затронут, так живого загрызут.
Буду ли я говорить все это? — вот странный вопрос! Разве я знаю, что я буду говорить? разве могу определить заранее, что я скажу, когда начну говорить? Вот если б я один обедал, я бы, конечно,
молчал, а то за табльдотом, где сто
немцев в рот тебе смотрят, все друг другу таинственно шепчут: а это ведь русский! Ну, как тут выдержать? как не сказать: господа, я действительно русский, но я из тех русских, которые очень хорошо понимают, что русские — кадеты европейской цивилизации!
Русский народ издавна отличался долготерпением. Били нас татары — мы
молчали просто, били цари —
молчали и кланялись, теперь бьют
немцы — мы
молчим и уважаем их… Прогресс!.. Да в самом деле, что нам за охота заваривать серьезную кашу? Мы ведь широкие натуры, готовые на грязные полицейские скандальчики под пьяную руку. Это только там, где-то на Западе, есть такие души, которых ведет на подвиги одно пустое слово — la gloire [Слава (фр.).].
Вот казанские татары в шелковых халатах, с золотыми тюбетейками на бритых головах, важно похаживают с чернозубыми женами, прикрывшими белыми флеровыми чадрами густо набеленные лица; вот длинноносые армяне в высоких бараньих шапках, с патронташами на чекменях и кинжалами на кожаных с серебряными насечками поясах; вот евреи в засаленных донельзя длиннополых сюртуках, с резко очертанными, своеобразными обличьями;
молча, как будто лениво похаживают они, осторожно помахивая тоненькими тросточками; вот расхаживают задумчивые, сдержанные англичане, и возле них трещат и громко хохочут французы с наполеоновскими бородками; вот торжественно-тихо двигаются гладко выбритые, широколицые саратовские
немцы; и неподвижно стоят, разинув рты на невиданные диковинки, деревенские молодицы в московских ситцевых сарафанах с разноцветными шерстяными платками на головах…
— О, да, ты будешь
молчать, скверный мальчишка, будешь
молчать поневоле! — загремел
немец и так сильно ударил рукой по столу, что стоявшая тут же на столе лампа едва не упала на пол.
—
Молчи, маловер, или не знаешь, ангел на этом коне поехал, и тот обрушился, а уж
немцу ли не обрушиться.
Немцы, взяв Варшаву, продолжают подвигаться вперед, т. е. к нам поближе. Все
молчат и ждут, что будет дальше; и только искоса поглядывают друг на друга: не знает ли чего нового и настоящего? А кто может знать! Я думаю, что и сами
немцы ничего не знают, и никто на свете ничего не знает и не понимает… замутился белый свет!
Оба
молчали; в комнате сидели два
немца и один русский офицер. Все
молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.