Немецкий офицер (запыхавшись). Ряз, двиа, уф! ног више, die Spitzen nieder [Носки вниз (нем.).], уф! (Сердится, что рекруты его не понимают, скидает с себя в досаде шляпу и парик, которые трясет в руках; то, вытянувшись, как аршин, ступает по-журавлиному, то, весь искобенившись, прыгает едва не вприсядку, то бьет по носкам рекрут палкою.) О шмерц! [О горе! (от нем. О, Schmerz)]
Неточные совпадения
Офицеры различных полков толкались тут же; необыкновенно длинный кирасир,
немецкого происхождения, хладнокровно спрашивал у хромого барышника: сколько он желает получить за сию рыжую лошадь?
Именно не французским
офицерам необходимы поединки, потому что понятие о чести, да еще преувеличенное, в крови у каждого француза, — не
немецким, — потому что от рождения все немцы порядочны и дисциплинированы, — а нам, нам, нам.
Этот
офицер, похожий своей затянутой фигурой и типом своего поношенного и самоуверенного лица на прусских
офицеров, как их рисуют в
немецких карикатурах, был переведен в пехотный полк из гвардии за какую-то темную скандальную историю.
Еще молодой губастый доктор и артиллерист с
немецкой физиономией сидели почти на ногах молодого
офицера, спящего на диване, и считали деньги.
«Буду ждать г-на
офицера для объяснения до десяти часов утра, — размышлял он на следующее утро, совершая свой туалет, — а там пусть он меня отыскивает!» Но
немецкие люди встают рано: девяти часов еще не пробило, как уже кельнер доложил Санину, что г-н подпоручик (der Herr Seconde Lieutenant) фон Рихтер желает его видеть.
Встретившийся им кавалергардский
офицер, приложив руку к золотой каске своей и слегка мотнув головой, назвал этого господина: — «Здравствуйте, барон Мингер!» — «Bonjour!» [Добрый день! (франц.).], — отвечал тот с несколько
немецким акцентом.
— Это верно так, что от карахтер. Вот будем говорить, чиновник — у него маленькие обстоятельства, а он женится;
немецкий всякий женится; полковой
офицер женится, а прочий такой и с хороший обстоятельство, а не женится. Наш
немецкий художник женится, а русский художник не женится.
«А между тем весело и шумно проводил вечера в кругу своей компании, нередко далеко за полночь (Гордон: 5 ноября 1693 года веселились у Лефорта до 6 часов утра), пировал на свадьбах в
Немецкой слободе у
офицеров, купцов, разного звания мастеров» (том II, стр. 160).
Она была воспитана по-старинному, т. е. окружена мамушками, нянюшками, подружками и сенными девушками, шила золотом и не знала грамоты; отец ее, несмотря на отвращение свое от всего заморского, не мог противиться ее желанию учиться пляскам
немецким у пленного шведского
офицера, живущего в их доме.
Крамольная горсть богатых сановников, с участием гвардейских
офицеров, двух-трех
немецких плутов, храня наружный вид рабского подобострастия и преданности, сажала, кого хотела, на царское место, давая знать о том к сведению другим городам империи; в сущности народу было безразлично имя тех, которые держали кнут, спине одинаково было больно.
Проезжая мимо вытянувшейся в одно орудие артиллерии и ехавших верхом между орудиями
офицеров, меня, как оскорбительный диссонанс среди тихой и торжественной гармонии, поразил
немецкий голос, кричавший: «Агхтингхист, падай паааальник!» и голос солдатика, торопливо кричавший: «Шевченко! поручик огня спрашивают».
По случаю шторма варки горячей пищи не было. Да почти никто и не хотел есть. Старики-матросы, которых не укачало, ели холодную солонину и сухари, и в кают-компании подавали холодные блюда, и за столом сидело только пять человек: старший
офицер, старик-штурман, первый лейтенант Поленов, артиллерист да мичман Лопатин, веселый и жизнерадостный, могучего здоровья, которого, к удивлению Степана Ильича, даже качка
Немецкого моря не взяла.
Но так как, по сообщенным мне полицией сведениям, вы русский
офицер Савин, преследуемый за разные уголовные дела в России и притом бежавший от
немецких властей во время следования в Россию, то до разъяснения всего этого или оправдания вас судом я обязан заключить вас в предварительную тюрьму.
Красноречивые убеждения шведского палаша разогревали и флегму
немецкого почтальона. То печально посматривая на бездыханную трубку, у груди его покоившуюся, то умильно кивая шинкам, мимо его мелькавшим, посылал он мысленно к черту шведских
офицеров, не позволявших ему ни курить, ни выпить шнапсу, и между тем чаще и сильнее похлопывал бичом над спинами своих тощих лошадей-дромадеров.
Солдаты не хотели повиноваться
офицерам, фамилии которых изобличали их
немецкое происхождение.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский
офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что-то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных
немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые, молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Рядом с ним другой
офицер немецкого происхождения, недовольный своим назначением и обдумывающий теперь тот рапорт, который он подаст начальнику.