Неточные совпадения
Иногда благоухание цветов прорывала струйка из навозных куч около конюшен, от развешанного мокрого платья пожарных, а также из всегда открытых окон морга, никогда почти не пустовавшего от «неизвестно кому принадлежащих
трупов», поднятых
на улицах жертв преступлений, ожидающих судебно-медицинского вскрытия. Морг возвышался рядом со стенкой сада… Но к этому все так привыкли, что и внимания не обращали.
Рядом с воротами стояло низенькое каменное здание без окон, с одной дверью
на двор. Это — морг. Его звали «часовня». Он редко пустовал. То и дело сюда привозили
трупы, поднятые
на улице, или жертвы преступлений. Их отправляли для судебно-медицинского вскрытия в анатомический театр или, по заключению судебных властей, отдавали родственникам для похорон. Бесприютных и беспаспортных отпевали тут же и везли
на дрогах, в дощатых гробах
на кладбище.
Вечером того дня, когда
труп Жени увезли в анатомический театр, в час, когда ни один даже случайный гость еще не появлялся
на Ямской
улице, все девушки, по настоянию Эммы Эдуардовны, собрались в зале. Никто из них не осмелился роптать
на то, что в этот тяжелый день их, еще не оправившихся от впечатлений ужасной Женькиной смерти заставят одеться, по обыкновению, в дико-праздничные наряды и идти в ярко освещенную залу, чтобы танцевать петь и заманивать своим обнаженным телом похотливых мужчин.
Это история женщины, доведенной до отчаяния; ходившей с своею девочкой, которую она считала еще ребенком, по холодным, грязным петербургским
улицам и просившей милостыню; женщины, умиравшей потом целые месяцы в сыром подвале и которой отец отказывал в прощении до последней минуты ее жизни и только в последнюю минуту опомнившийся и прибежавший простить ее, но уже заставший один холодный
труп вместо той, которую любил больше всего
на свете.
Потом — пустые, как выметенные какой-то чумой,
улицы. Помню: споткнулся обо что-то нестерпимо мягкое, податливое и все-таки неподвижное. Нагнулся:
труп. Он лежал
на спине, раздвинув согнутые ноги, как женщина. Лицо…
Весть о событии быстро разнеслась. Соседи собирались
на улице,
на дворе. Кто посмелее, прошли в дом. В столовую долго не решались войти. Заглядывали, шептались. Передонов безумными глазами смотрел
на труп, слушал шопоты за дверью… Тупая тоска томила его. Мыслей не было.
В то время как набившаяся толпа женщин и мужчин, часть которых стояла у двери, хором восклицала вокруг
трупа, — Биче, отбросив с дивана газеты, села и слегка, стесненно вздохнула. Она держалась прямо и замкнуто. Она постукивала пальцами о ручку дивана, потом, с выражением осторожно переходящей грязную
улицу, взглянула
на Геза и, поморщась, отвела взгляд.
Она видела там, в темных домах, где боялись зажечь огонь, дабы не привлечь внимания врагов,
на улицах, полных тьмы, запаха
трупов, подавленного шёпота людей, ожидающих смерти, — она видела всё и всех; знакомое и родное стояло близко пред нею, молча ожидая ее решения, и она чувствовала себя матерью всем людям своего города.
Она выпрямлялась, ждала, но патруль проходил мимо, не решаясь или брезгуя поднять руку
на нее; вооруженные люди обходили ее, как
труп, а она оставалась во тьме и снова тихо, одиноко шла куда-то, переходя из
улицы в
улицу, немая и черная, точно воплощение несчастий города, а вокруг, преследуя ее, жалобно ползали печальные звуки: стоны, плач, молитвы и угрюмый говор солдат, потерявших надежду
на победу.
Необозримые пространства земли еще долго гнили от бесчисленных
трупов крокодилов и змей, вызванных к жизни таинственным, родившимся
на улице Герцена в гениальных глазах лучом, но они уже не были опасны, непрочные созданья гнилостных жарких тропических болот погибли в два дня, оставив
на пространстве трех губерний страшное зловоние, разложение и гной.
Дождь обрыдал тротуары,
лужами сжатый жулик,
мокрый, лижет
улиц забитый булыжником
труп,
а
на седых ресницах —
да! —
на ресницах морозных сосулек
слезы из глаз —
да! —
из опущенных глаз водосточных труб.
Вам надо истины? Она пред вами, люди! Смотрите
на меня! Я — сама Истина — в красной и золотой наготе! Убирайте
трупы с ваших
улиц!
При повороте
на Дворянскую
улицу блеснул
на солнце лаком сапог и молодцевато козырнул безусый помощник пристава, тот, что демонстрировал
трупы, а когда проезжали мимо части, из раскрытых ворот вынеслись
на лошадях два стражника и громко захлопали копытами по пыли. Лица у них были полны готовности, и смотрели они оба не отрываясь в спину губернатора. Чиновник сделал вид, что не заметил их, а губернатор хмуро взглянул
на чиновника и задумался, сложив
на коленях руки в белых перчатках.
Я шел по
улице, следя за идущим передо мною прохожим, и он был для меня не более, как живым
трупом: вот теперь у него сократился glutaeus maximus, теперь — quadriceps femoris; эта выпуклость
на шее обусловлена мускулом sternocleidomastoideus; он наклонился, чтобы поднять упавшую тросточку, — это сократились musculi recti abdominis и потянули к тазу грудную клетку.
Труп увезли. Александру Михайловну пригласили в участок, там еще раз записали все. Она вышла
на улицу. Давно было пора идти в мастерскую, но Александра Михайловна забыла про нее. Она шла, и в ее глазах плескались зеленоватые, пахнувшие водорослями волны, и темно-пенистая струйка тянулась по круглой щеке.
Чума с быстротой переносилась из одного дома в другой, и в описываемое нами время мор был в самом разгаре. Жители столицы впали в совершенное уныние и заперлись в своих домах, сам главнокомандующий граф Салтыков, знакомый наш по Семилетней войне, бежал из Москвы в свою деревню.
На опустелых, как бы покинутых жителями
улицах там и сям валялись не убранные еще «мортусами» — как назывались эти странные люди в смоляных одеждах —
трупы.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие
трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело
на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная измазанная в пыли, мертвая, бритая голова
на длинной шее, подворачиваясь волочилась по земле. Народ жался прочь от
трупа.