Неточные совпадения
Не знаю, получили ли вы мое коротенькое письмо из Дании, где, впрочем, я не был, а писал его во время
стоянки на якоре в Зунде.
Гавани
на Мадере нет, и рейд ее неудобен для судов, потому что нет глубины, или она, пожалуй, есть, и слишком большая, оттого и не годится для якорной
стоянки: недалеко от берега — 60 и 50 сажен; наконец, почти у самой пристани, так что с судов разговаривать можно, — все еще пятнадцать сажен.
Мы не заметили, как северный, гнавший нас до Мадеры ветер слился с пассатом, и когда мы убедились, что этот ветер не случайность, а настоящий пассат и что мы уже его не потеряем, то адмирал решил остановиться
на островах Зеленого Мыса, в пятистах верстах от африканского материка, и именно
на о. С.-Яго, в Порто-Прайя, чтобы пополнить свежие припасы. Порт очень удобен для якорной
стоянки. Здесь застали мы два американские корвета да одну шкуну, отправляющиеся в Японию же, к эскадре коммодора Перри.
От места нашей
стоянки до Арму, по словам проводников, было 3 дня хода. Но можно сократить расстояние, если пересечь иманскую петлю напрямик горами. Тогда можно выйти прямо к местности Сянь-ши-хеза, находящейся ниже Арму по течению
на 50 км. Ввиду недостатка продовольствия сокращение пути теперь было особенно важно. Удэгейцы обещали проводить нас до того места, где нужно было свернуть с Имана.
Река Мутухе (по-удэгейски — Ца-уги) впадает в бухту Опричник (44° 27' с. ш. и 39° 40' в. д. от Гринвича), совершенно открытую со стороны моря и потому для
стоянки судов не пригодную. Глубокая заводь реки, сразу расширяющаяся долина и необсохшие болота вблизи моря указывают
на то, что раньше здесь тоже был залив, довольно глубоко вдававшийся в сушу. По береговым валам около самой бухты растет ползучий даурский можжевельник, а по болотам — кустарниковая береза с узкокрылыми плодами.
Зимой мерзли
на стоянках и вместе согревались в скачке
на гору.
Пока мой извозчик добивался ведра в очереди, я
на все успел насмотреться, поражаясь суете, шуму и беспорядочности этой самой тогда проезжей площади Москвы… Кстати сказать, и самой зловонной от
стоянки лошадей.
На стоянках лошади хрустели сеном, а они питались всухомятку, чем попало, в лучшем случае у обжорных баб, сидящих для тепла кушаний
на корчагах; покупали тушенку, бульонку, а иногда серую лапшу
на наваре из осердия, которое продавалось отдельно:
на копейку — легкого,
на две — сердца, а
на три — печенки кусок баба отрежет.
Долгая «николаевская» служба уже взяла всю его жизнь, порвала все семейные связи, и старое солдатское сердце пробавлялось хоть временными привязанностями
на стоянках…
Если бы
на Охотском море близ Сахалина было развито судоходство, то суда находили бы себе тут в заливе тихую и вполне безопасную
стоянку.]
Мужики ругались, когда приходилось перетаскивать с прииска
на прииск этот скарб, но зато
на стоянках было все свое — и чашки, и ложки, и даже что-то вроде подушек.
— Слава богу, одним грехом меньше, — шепнул Прейн набобу, когда генерал вернулся
на главную
стоянку на Рассыпном Камне.
Мимоходом Родион Антоныч завернул
на прииски, где и делались приготовления к оленьей охоте, и даже забрался
на Рассыпной Камень, самую высокую гору вокруге Кукарских заводов,
на вершине которой устраивалась главная
стоянка.
В сторонке от главной
стоянки распоряжался Майзель, отдавая приказания лесообъездчикам; он был великолепен всей своей петушиной, надутой фигурой, заученными солдатскими жестами и вообще всей той выправкой, какая бросается в глаза
на плохих гравюрах из военной жизни.
Но больше всего их очаровывали и крепче всего запечатлелись в их памяти его рассказы о военных походах, сражениях и
стоянках на бивуаках, о победах и отступлениях, о смерти, ранах и лютых морозах, — неторопливые, эпически спокойные, простосердечные рассказы, рассказываемые между вечерним чаем и тем скучным часом, когда детей позовут спать.
Поднявшись по глухой речке, де Лонг добрался до верховья ее, где нашел брошенную тунгусскую землянку, и, обессиленный, остался отдыхать с экипажем, а двоих матросов, Норосса и Ниндермана, отрядил
на поиски жилых тунгусских
стоянок, так как, найдя забытую землянку, предположил, что есть близко и селение.
Сумерки между тем окончательно потемнели, и пароход приближался к Кимре, где по расписанию назначена
на ночь
стоянка.
Кочетова, с которым уже встречались в отряде, я разбудил. Он целыми днями слонялся по лесу или спал. Я принес с собой три бутылки спирта, и мы пробеседовали далеко за полночь. Он жаловался
на тоскливую болотную
стоянку, где, кроме бакланов да бабы-птицы, разгуливавшей по песчаной косе недалеко от бивака, ничего не увидишь. Развлечения — охота
на бакланов, и только, а ночью кругом чекалки завывают, за душу тянут…
Команда парохода любила его, и он любил этих славных ребят, коричневых от солнца и ветра, весело шутивших с ним. Они мастерили ему рыболовные снасти, делали лодки из древесной коры, возились с ним, катали его по реке во время
стоянок, когда Игнат уходил в город по делам. Мальчик часто слышал, как поругивали его отца, но не обращал
на это внимания и никогда не передавал отцу того, что слышал о нем. Но однажды, в Астрахани, когда пароход грузился топливом, Фома услыхал голос Петровича, машиниста...
Было всего часов двенадцать дня. Самое время, чтобы плыть да плыть, а тут стой у берега. Делалось обидно за напрасно уходившую воду и даром потраченное время
на стоянку.
На четвертый день
стоянки скрылись башкиры. Они сделали это так же незаметно, как вообще оставались незаметными все время сплава.
На третий день нашей
стоянки «выворотилась» вторая крестьянская артелька. Это случилось как раз первого мая, в день Еремея-запрягальника.
На этот раз побег «пиканников» был встречен всеми равнодушно, как самое обыкновенное дело. Нервы у всех притупились, овладевала та апатия, которая создается безвыходностью положения. Оставались пристанские бурлаки и «камешки», этим некуда было бежать, благо заплатят поденщину.
Наконец, взбешенный, с заболевшими от долгой
стоянки ногами, голодный, потому что не мог же он остаться ужинать в качестве влюбленного и страдающего, воротился он
на квартиру, совершенно измученный и как будто кем-то прибитый.
Белоус сделал главную
стоянку в Черном Яру, повыше монастыря верст
на тридцать.
Конечно, он бы дорого дал за возможность находиться теперь, без нарушения приличий,
на прежней
стоянке своей в сенях, возле черной лестницы; но так как это было решительно невозможно, то он и начал стараться улизнуть куда-нибудь в уголок да так и стоять себе там — скромно, прилично, особо, никого не затрагивая, не обращая
на себя исключительного внимания, но вместе с тем снискав благорасположение гостей и хозяина.
Но особенно он любил играть английским матросам с коммерческих судов. Они приходили гурьбой, держась рука об руку, — все как бы
на подбор грудастые, широкоплечие, молодые, белозубые, со здоровым румянцем, с веселыми, смелыми, голубыми глазами. Крепкие мышцы распирали их куртки, а из глубоко вырезанных воротников возвышались прямые, могучие, стройные шеи. Некоторые знали Сашку по прежним
стоянкам в этом порту. Они узнавали его и, приветливо скаля белые зубы, приветствовали его по-русски...
Он нас считал как бы недостойными, что ли, этой чести, чтобы познакомить нас с его настоящим семейством, и оно
на все время нашей
стоянки укрывалось в тех дальних комнатах, где мы не были.
Между прочим, и
на острова он отправился с тайной целью отыскать
на рыбачьей
стоянке проклятую куклу. Но её и здесь не оказалось.
В полночь его поезд идет дальше. Ночь, как вчера, темная и холодная,
стоянки долгие. Яша сидит
на бурке и невозмутимо пиликает
на гармонике, а старику все еще хочется хлопотать.
На одной из станций ему приходит охота составить протокол. По его требованию, жандарм садится и пишет: «188* года ноября 10, я, унтер-офицер Z-го отделения N-ского жандармского полицейского управления железных дорог Илья Черед,
на основании 11 статьи закона 19-го мая 1871 года, составил сей протокол
на станции X. в нижеследующем…»
Единоверное нам крестьянское население как заслышит пыхтенье наших веселых тульских толстопузиков и расстилающийся от них дым отечества, — сразу поймет, кто здесь настоящие хозяева, да и поляки увидят, что это не шутка и не «збуйство да здрайство», как они называют наши нынешние военные нашествия и
стоянки, а это тихое, хозяйственное заселение
на всегдашние времена, и дело с восстаниями будет покончено.
Скоро «Коршун» уже входил в бухту С.-Винцента, в глубине которой,
на покатости, белел маленький невзрачный Порто-Гранде, весь обнаженный под палящим солнцем, почти без зелени, среди песка, под громадами обветрившихся скал. Совсем неприветный городок, не то что симпатичный Фунчаль. Но зато бухта в Порто-Гранде представляет собой отличную
стоянку для судов и защищена от ветров.
Зато теперь и тратить денег было некуда
на этой скучной
стоянке в Печелийском заливе.
На берег некуда было и съезжать. Целые дни проходили в разных учениях, делаемых по сигналам адмирала.
За это время «Коршун» провел месяц
на стоянке в Хакодате, крейсировал в Беринговом проливе и побывал еще раз в С.-Франциско, где Ашанин
на одном балу встретился с бывшей мисс Клэр Макдональд, недавно вышедшей замуж за богатейшего банкира Боунта, и, надо правду сказать, не обнаруживал особенного волнения.
Но, кажется, больше всех восхищался бывшей
стоянкой Бастрюков. Чуткая поэтическая душа его, воспринимавшая необыкновенно сильно впечатления, даваемые природой, и умевшая как-то одухотворять эту самую природу и, так сказать, проникаться ею, словно бы он сам составлял частичку ее, казалось, нашла
на этом прелестном острове что-то вроде подобное райскому жилищу. И он говорил своим несколько певучим голосом Ашанину, когда тот спросил его о том, понравился ли ему Гонолулу...
А одного негра, необыкновенно симпатичного юношу, лет 17, который приехал в лохмотьях
на корвет и начал помогать матросам, без всякого вызова, тянуть какую-то снасть, улыбаясь при этом своими влажными
на выкате глазами и скаля из-за раскрытых толстых губ ослепительные зубы, — того негра так матросы просто пригрели своим расположением, и во все время
стоянки корвета в Порто-Гранде этот негр Паоло, или «Павла», как перекрестили его матросы, целые дни проводил
на корвете.
Несколько человек приняло предложение. Остальные собирались в офицерский клуб, куда все моряки получили любезное приглашение быть почетными гостями
на все время
стоянки «Коршуна» в Батавии.
К восьми часам утра, то есть к подъему флага и гюйса [Гюйс — носовой флаг [
на военных кораблях поднимается во время
стоянки на якоре]. — Ред.], все — и офицеры, и команда в чистых синих рубахах — были наверху. Караул с ружьями выстроился
на шканцах [Шканцы — часть палубы между грот-мачтой и ютом.] с левой стороны. Вахтенный начальник, старший офицер и только что вышедший из своей каюты капитан стояли
на мостике, а остальные офицеры выстроились
на шканцах.
Счастливая
стоянка в С.-Франциско близилась к концу. Все делали прощальные визиты — через три дня «Коршун» собирался уходить; а между тем
на корвете не досчитывались одного матроса — забулдыги и пьяницы Ковшикова, который, съехавши с первой вахтой
на берег, не явился и словно бы в воду канул, несмотря
на энергические розыски консула и полиции.
Офицерам после долгой и скучной
стоянки в Печелийском заливе и после длинного, только что совершенного перехода, во время которого опять пришлось несколько дней посидеть
на консервах, хотелось поскорее побывать в интересном городе, о котором много рассказывали в кают-компании и Андрей Николаевич и Степан Ильич, бывшие в нем во время прежних плаваний, познакомиться с новой страной, оригинальной, совсем не похожей
на Европу, с американскими нравами, побывать в театре, послушать музыку, узнать, наконец, что делается
на свете, получить весточки из России.
Не очень-то обрадовало моряков это известие.
Стоянка в глухом Печелийском заливе, где не было даже открытых для европейцев китайских портов, куда можно было бы съехать
на берег, не представляла ничего привлекательного, да и близость встречи с адмиралом, признаться, не очень-то радовала. О нем ходили слухи, как об очень строгом, требовательном и педантичном человеке, и притом заносчивом и надменном, держащем себя с неприступностью английского лорда.
Три дня после выезда нашего из Москвы он все спал: спал
на стоянках, спал и дорогою — и с этою целию, для доставления большего удобства себе, никого не подсаживал в беседку, а лежал, растянувшись вдоль обоих мест
на передке. Лошадьми же правил кто-нибудь из нас, но, впрочем, мы это делали более для своего удовольствия, так как привычные к своему делу кони сами знали, что им было нужно делать, и шли своею мерною ходою.
Вот и сейчас, сгибаясь под тяжестью огромного чайника, перегнувшего
на сторону её тонкий девичий стан, еле переступает она к месту ротной
стоянки.
Солдаты только и жили, что ожиданием мира. Ожидание было страстное, напряженное, с какою-то почти мистическою верою в близость этого желанного, все не приходящего «замирения». Чуть где
на стоянке раздастся «ура!» — солдаты всех окрестных частей встрепенутся и взволнованно спрашивают...
С позиций в нашу деревню пришел
на стоянку пехотный полк, давно уже бывший
на войне. Главный врач пригласил к себе
на ужин делопроизводителя полка. Это был толстый и плотный чинуша, как будто вытесанный из дуба; он дослужился до титулярного советника из писарей. Наш главный врач, всегда очень скупой, тут не пожалел денег и усердно угощал гостя вином и ликерами. Подвыпивший гость рассказывал, как у них в полку ведется хозяйство, — рассказывал откровенно, с снисходительною гордостью опытного мастера.
Мы «перевалили через Урал». Кругом пошли степи. Эшелоны медленно ползли один за другим,
стоянки на станциях были бесконечны. За сутки мы проезжали всего полтораста — двести верст.
Солдат старались занимать
на стоянках гимнастикой, военными прогулками, играми.
Вообще Султанов резко изменился. В вагоне он был неизменно мил, остроумен и весел; теперь, в походе, был зол и свиреп. Он ехал
на своем коне, сердито глядя по сторонам, и никто не смел с ним заговаривать. Так тянулось до вечера. Приходили
на стоянку. Первым долгом отыскивалась удобная, чистая фанза для главного врача и сестер, ставился самовар, готовился обед. Султанов обедал, пил чай и опять становился милым, изящным и остроумным.
Была уже половина сентября. Мы ждали ратификации мирного договора, чтобы идти
на зимние
стоянки за Куанчензы. Еще в начале августа нас придвинули к позициям, мы развернули госпиталь и работали.
Армии стояли
на зимних квартирах, изнывали в безделье. Шло непрерывное, жестокое пьянство. Солдаты
на последние деньги покупали у китайцев местную сивуху — ханьшин. Продажа крепких напитков в районе
стоянки армий была строго запрещена, китайцев арестовывали, но, конечно, ханьшину было сколько угодно.
Мир был ратифирован. В середине октября войска пошли
на север,
на зимние
стоянки. Наш корпус стал около станции Куанчендзы.