Неточные совпадения
— Это слово «народ» так неопределенно, — сказал Левин. — Писаря волостные,
учителя и из мужиков один
на тысячу, может быть, знают, о чем идет дело. Остальные же 80 миллионов, как Михайлыч, не только не выражают своей воли, но не имеют ни малейшего понятия, о чем им надо бы выражать свою волю. Какое же мы имеем
право говорить, что это воля народа?
— Нет, не нужно, — сказал
учитель, укладывая карандаши и рейсфедер в задвижной ящичек, — теперь прекрасно, и вы больше не прикасайтесь. Ну, а вы, Николенька, — прибавил он, вставая и продолжая искоса смотреть
на турка, — откройте наконец нам ваш секрет, что вы поднесете бабушке?
Право, лучше было бы тоже головку. Прощайте, господа, — сказал он, взял шляпу, билетик и вышел.
У него была привычка беседовать с самим собою вслух. Нередко, рассказывая историю, он задумывался
на минуту,
на две, а помолчав, начинал говорить очень тихо и непонятно. В такие минуты Дронов толкал Клима ногою и, подмигивая
на учителя левым глазом, более беспокойным, чем
правый, усмехался кривенькой усмешкой; губы Дронова были рыбьи, тупые, жесткие, как хрящи. После урока Клим спрашивал...
Он преподавал русский язык и географию, мальчики прозвали его Недоделанный, потому что левое ухо старика было меньше
правого, хотя настолько незаметно, что, даже когда Климу указали
на это, он не сразу убедился в разномерности ушей
учителя.
Особенно жутко было, когда
учитель, говоря, поднимал
правую руку
на уровень лица своего и ощипывал в воздухе пальцами что-то невидимое, — так повар Влас ощипывал рябчиков или другую дичь.
А он прежде всего воззрился в
учителя: какой он, как говорит, как нюхает табак, какие у него брови, бакенбарды; потом стал изучать болтающуюся
на животе его сердоликовую печатку, потом заметил, что у него большой палец
правой руки раздвоен посередине и представляет подобие двойного ореха.
Я все мечтал — и давно мечтал — об этом вояже, может быть с той минуты, когда
учитель сказал мне, что если ехать от какой-нибудь точки безостановочно, то воротишься к ней с другой стороны: мне захотелось поехать с
правого берега Волги,
на котором я родился, и воротиться с левого; хотелось самому туда, где
учитель указывает пальцем быть экватору, полюсам, тропикам.
— Ты ведь не знаешь, какая у нас тревога! — продолжала Гловацкая, стоя по-прежнему в отцовском мундире и снова принявшись за утюг и шляпу, положенные
на время при встрече с Лизой. — Сегодня, всего с час назад, приехал чиновник из округа от попечителя, — ревизовать будет. И папа, и
учители все в такой суматохе, а Яковлевича взяли
на парадном подъезде стоять. Говорят, скоро будет в училище. Папа там все хлопочет и болен еще… так неприятно,
право!
— Конечно, мне все равно, — продолжал
учитель. — Но я вам должен сказать, что в возрасте семнадцати лет молодой человек не имеет почти никаких личных и общественных
прав. Он не может вступать в брак. Векселя, им подписанные, ни во что не считаются. И даже в солдаты он не годится: требуется восемнадцатилетний возраст. В вашем же положении вы находитесь
на попечении родителей, родственников, или опекунов, или какого-нибудь общественного учреждения.
Но я просил бы оказать мне другого рода благодеяние; по званию моему я разночинец и желал бы зачислиться в какое-нибудь присутственное место для получения чина, что я могу сделать таким образом: в настоящее время я уже выдержал экзамен
на учителя уездного училища и потому имею
право поступить
на государственную службу, и мне в нашем городе обещали зачислить меня в земский суд, если только будет письмо об том от Петра Григорьича.
Им казалось, что личность — дурная привычка, от которой пора отстать; они проповедовали примирение со всей темной стороной современной жизни, называя все случайное, ежедневное, отжившее, словом, все, что ни встретится
на улице, действительным и, следственно, имеющим
право на признание; так поняли они великую мысль, «что все действительное разумно»; они всякий благородный порыв клеймили названием Schönseeligkeit [прекраснодушие (нем.).], не усвоив себе смысла, в котором слово это употреблено их
учителем [«Есть более полный мир с действительностию, доставляемый познанием ее, нежели отчаянное сознание, что временное дурно или неудовлетворительно, но что с ним следует примириться, потому что оно лучше не может быть».
А Степан вызывал у него неприязненное и завистливое чувство развязностью, с которой он держался перед
учителем, смелостью вопросов и речей: следя за ним исподлобья, он видел, как Рогачёв долго укреплял окурок стоймя
на указательном пальце Левон руки, уставил, сбил сильным щелчком пальцев
правой, последил за полётом, и когда, кувыркаясь в воздухе, окурок вылетел за окно и упал далеко
на песок, Рогачёв сказал, густо и непочтительно...
Тит Титыч. А ты вот что пиши: что обидели такого-то купца, а с сына оного купца
учитель, против всяких
прав, взял расписку, чтобы жениться
на его дочери. Вот тебе и расписка. Я никаких денег не пожалею, коли сделаешь. Можешь ты это сделать?
На правом пели преимущественно взрослые воспитанники семинарии;
на левом — кое-кто из
учителей, офицеров, гимназистов, чиновников.
На этот раз Пустяков, к великому своему ужасу, должен был пустить в дело и
правую руку. Станислав с помятой красной ленточкой увидел наконец свет и засиял.
Учитель побледнел, опустил голову и робко поглядел в сторону француза. Тот глядел
на него удивленными, вопрошающими глазами. Губы его хитро улыбались, и с лица медленно сползал конфуз…
Он был для нее только тем ожидаемым мужем, который должен был сделать ее свободной, свободной для любви к ее герою.
Право свое
на такую свободу она, уже совершенно глядевшая
на все глазами своего
учителя жизни Кржижановского, считала совершенно естественным, почти законным.
Единственный человек, выходивший из дома «по своим делам», был
учитель племянников князя Сигизмунд Нарцисович Кржижановский. Он завоевал себе это
право, пользуясь влиянием
на князя Ивана Андреевича, и тот даже с некоторым благоговением смотрел
на него, как
на человека, рискующего своею жизнью для своего ближнего.
— Я держал экзамен
на сельского
учителя. Теперь ведь я православный и имею
право быть
учителем. В Новочеркасске, где я крестился, во мне приняли большое участие и обещали место в церковно-приходской школе. Через две недели поеду туда и опять буду просить.
— Нет уж, увольте! — резко оборвала ее
на полуслове Зина, —
право, у меня нет ни времени, ни охоты для воспитания всяких провинциальных девиц. — И тут же, заметя растерянность Поповны, заключила с каким-то жестоким злорадством: — Ну а сейчас примемся за французский синтаксис, пока
учитель физики еще не «пришедши!» — и насмешливо сверкнула
на новенькую загоревшимися недобро глазами.