Неточные совпадения
Осип. Говорит: «Этак всякий приедет, обживется, задолжается,
после и выгнать нельзя. Я, говорит, шутить не буду, я прямо с жалобою, чтоб
на съезжую да в тюрьму».
Анна Андреевна. Помилуйте, я никак не смею принять
на свой счет… Я думаю, вам
после столицы вояжировка показалась очень неприятною.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело
после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста
на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею
на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с собою, а
после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так пожить
на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему. Пусть же все добрые люди увидят, что мама и что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)
Г-жа Простакова. Без наук люди живут и жили. Покойник батюшка воеводою был пятнадцать лет, а с тем и скончаться изволил, что не умел грамоте, а умел достаточек нажить и сохранить. Челобитчиков принимал всегда, бывало, сидя
на железном сундуке.
После всякого сундук отворит и что-нибудь положит. То-то эконом был! Жизни не жалел, чтоб из сундука ничего не вынуть. Перед другим не похвалюсь, от вас не потаю: покойник-свет, лежа
на сундуке с деньгами, умер, так сказать, с голоду. А! каково это?
Стародум. Так. Только, пожалуй, не имей ты к мужу своему любви, которая
на дружбу походила б. Имей к нему дружбу, которая
на любовь бы походила. Это будет гораздо прочнее. Тогда
после двадцати лет женитьбы найдете в сердцах ваших прежнюю друг к другу привязанность. Муж благоразумный! Жена добродетельная! Что почтеннее быть может! Надобно, мой друг, чтоб муж твой повиновался рассудку, а ты мужу, и будете оба совершенно благополучны.
Был,
после начала возмущения, день седьмый. Глуповцы торжествовали. Но несмотря
на то что внутренние враги были побеждены и польская интрига посрамлена, атаманам-молодцам было как-то не по себе, так как о новом градоначальнике все еще не было ни слуху ни духу. Они слонялись по городу, словно отравленные мухи, и не смели ни за какое дело приняться, потому что не знали, как-то понравятся ихние недавние затеи новому начальнику.
Легко было немке справиться с беспутною Клемантинкою, но несравненно труднее было обезоружить польскую интригу, тем более что она действовала невидимыми подземными путями.
После разгрома Клемантинкинова паны Кшепшицюльский и Пшекшицюльский грустно возвращались по домам и громко сетовали
на неспособность русского народа, который даже для подобного случая ни одной талантливой личности не сумел из себя выработать, как внимание их было развлечено одним, по-видимому, ничтожным происшествием.
Но бригадир был непоколебим. Он вообразил себе, что травы сделаются зеленее и цветы расцветут ярче, как только он выедет
на выгон."Утучнятся поля, прольются многоводные реки, поплывут суда, процветет скотоводство, объявятся пути сообщения", — бормотал он про себя и лелеял свой план пуще зеницы ока."Прост он был, — поясняет летописец, — так прост, что даже
после стольких бедствий простоты своей не оставил".
После краткого отдыха, состоящего в маршировке, люди снова строятся и прежним порядком разводятся
на работы впредь до солнечного заката.
После новотора-вора пришел «заместь князя» одоевец, тот самый, который «
на грош постных яиц купил».
Еще во времена Бородавкина летописец упоминает о некотором Ионке Козыре, который,
после продолжительных странствий по теплым морям и кисельным берегам, возвратился в родной город и привез с собой собственного сочинения книгу под названием:"Письма к другу о водворении
на земле добродетели". Но так как биография этого Ионки составляет драгоценный материал для истории русского либерализма, то читатель, конечно, не посетует, если она будет рассказана здесь с некоторыми подробностями.
Спустя еще один месяц они перестали сосать лапу, а через полгода в Глупове
после многих лет безмолвия состоялся первый хоровод,
на котором лично присутствовал сам градоначальник и потчевал женский пол печатными пряниками.
Немного спустя
после описанного выше приема письмоводитель градоначальника, вошедши утром с докладом в его кабинет, увидел такое зрелище: градоначальниково тело, облеченное в вицмундир, сидело за письменным столом, а перед ним,
на кипе недоимочных реестров, лежала, в виде щегольского пресс-папье, совершенно пустая градоначальникова голова… Письмоводитель выбежал в таком смятении, что зубы его стучали.
— Долго ли нам гореть будет? — спросили они его, когда он
после некоторых колебаний появился
на крыльце.
Она решила, что малую часть приданого она приготовит всю теперь, большое же вышлет
после, и очень сердилась
на Левина за то, что он никак не мог серьезно ответить ей, согласен ли он
на это или нет.
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил, что ему хорошо, нигде не больно и что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он был, как ни очевидно было при взгляде
на него, что он не может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в одном и том же счастливом и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.
Прежде (это началось почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в том, что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он
после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.
— Ну что за охота спать! — сказал Степан Аркадьич,
после выпитых за ужином нескольких стаканов вина пришедший в свое самое милое и поэтическое настроение. — Смотри, Кити, — говорил он, указывая
на поднимавшуюся из-за лип луну, — что за прелесть! Весловский, вот когда серенаду. Ты знаешь, у него славный голос, мы с ним спелись дорогой. Он привез с собою прекрасные романсы, новые два. С Варварой Андреевной бы спеть.
Анна смутилась от того внимательно-вопросительного взгляда, которым смотрела
на нее Долли; Долли — оттого, что
после слов Свияжского о вегикуле ей невольно стало совестно за грязную старую коляску, в которую села с нею Анна.
После разговора своего с Алексеем Александровичем Вронский вышел
на крыльцо дома Карениных и остановился, с трудом вспоминая, где он и куда ему надо итти или ехать.
Гладиатор и Диана подходили вместе, и почти в один и тот же момент: раз-раз, поднялись над рекой и перелетели
на другую сторону; незаметно, как бы летя, взвилась за ними Фру-Фру, но в то самое время, как Вронский чувствовал себя
на воздухе, он вдруг увидал, почти под ногами своей лошади, Кузовлева, который барахтался с Дианой
на той стороне реки (Кузовлев пустил поводья
после прыжка, и лошадь полетела с ним через голову).
Левин боялся немного, что он замучает лошадей, особенно и левого, рыжего, которого он не умел держать; но невольно он подчинялся его веселью, слушал романсы, которые Весловский, сидя
на козлах, распевал всю дорогу, или рассказы и представления в лицах, как надо править по-английски four in hand; [четверкой;] и они все
после завтрака в самом веселом расположении духа доехали до Гвоздевского болота.
День скачек был очень занятой день для Алексея Александровича; но, с утра еще сделав себе расписанье дня, он решил, что тотчас
после раннего обеда он поедет
на дачу к жене и оттуда
на скачки,
на которых будет весь Двор и
на которых ему надо быть. К жене же он заедет потому, что он решил себе бывать у нее в неделю раз для приличия. Кроме того, в этот день ему нужно было передать жене к пятнадцатому числу, по заведенному порядку,
на расход деньги.
— Впрочем,
после поговорим, — прибавил он. — Если
на пчельник, то сюда, по этой тропинке, — обратился он ко всем.
Портрет Анны, одно и то же и писанное с натуры им и Михайловым, должно бы было показать Вронскому разницу, которая была между ним и Михайловым; но он не видал ее. Он только
после Михайлова перестал писать свой портрет Анны, решив, что это теперь было излишне. Картину же свою из средневековой жизни он продолжал. И он сам, и Голенищев, и в особенности Анна находили, что она была очень хороша, потому что была гораздо более похожа
на знаменитые картины, чем картина Михайлова.
При взгляде
на тендер и
на рельсы, под влиянием разговора с знакомым, с которым он не встречался
после своего несчастия, ему вдруг вспомнилась она, то есть то, что оставалось еще от нее, когда он, как сумасшедший, вбежал в казарму железнодорожной станции:
на столе казармы бесстыдно растянутое посреди чужих окровавленное тело, еще полное недавней жизни; закинутая назад уцелевшая голова с своими тяжелыми косами и вьющимися волосами
на висках, и
на прелестном лице, с полуоткрытым румяным ртом, застывшее странное, жалкое в губках и ужасное в остановившихся незакрытых глазах, выражение, как бы словами выговаривавшее то страшное слово — о том, что он раскается, — которое она во время ссоры сказала ему.
Несмотря
на всё это, к концу этого дня все, за исключением княгини, не прощавшей этот поступок Левину, сделались необыкновенно оживлены и веселы, точно дети
после наказанья или большие
после тяжелого официального приема, так что вечером про изгнание Васеньки в отсутствие княгини уже говорилось как про давнишнее событие.
На каждом шагу он испытывал то, что испытывал бы человек, любовавшийся плавным, счастливым ходом лодочки по озеру,
после того как он бы сам сел в эту лодочку.
Проснувшись поздно
на другой день
после скачек, Вронский, не бреясь и не купаясь, оделся в китель и, разложив
на столе деньги, счеты, письма, принялся за работу. Петрицкий, зная, что в таком положении он бывал сердит, проснувшись и увидав товарища за письменным столом, тихо оделся и вышел, не мешая ему.
Он не видал Кити
после памятного ему вечера,
на котором он встретил Вронского, если не считать ту минуту, когда он увидал ее
на большой дороге.
Мысли о том, куда она поедет теперь, — к тетке ли, у которой она воспитывалась, к Долли или просто одна за границу, и о том, что он делает теперь один в кабинете, окончательная ли это ссора, или возможно еще примирение, и о том, что теперь будут говорить про нее все ее петербургские бывшие знакомые, как посмотрит
на это Алексей Александрович, и много других мыслей о том, что будет теперь,
после разрыва, приходили ей в голову, но она не всею душой отдавалась этим мыслям.
Вернувшись домой
после трех бессонных ночей, Вронский, не раздеваясь, лег ничком
на диван, сложив руки и положив
на них голову. Голова его была тяжела. Представления, воспоминания и мысли самые странные с чрезвычайною быстротой и ясностью сменялись одна другою: то это было лекарство, которое он наливал больной и перелил через ложку, то белые руки акушерки, то странное положение Алексея Александровича
на полу пред кроватью.
Она говорила себе: «Нет, теперь я не могу об этом думать;
после, когда я буду спокойнее». Но это спокойствие для мыслей никогда не наступало; каждый paз, как являлась ей мысль о том, что она сделала, и что с ней будет, и что она должна сделать,
на нее находил ужас, и она отгоняла от себя эти мысли.
Но и
после, и
на другой и
на третий день, она не только не нашла слов, которыми бы она могла выразить всю сложность этих чувств, но не находила и мыслей, которыми бы она сама с собой могла обдумать всё, что было в ее душе.
Она смутно решила себе в числе тех планов, которые приходили ей в голову, и то, что
после того, что произойдет там
на станции или в именьи графини, она поедет по Нижегородской дороге до первого города и останется там.
Глаза его блестели особенно ярко, и он чувствовал то твердое, спокойное и радостное состояние духа, которое находило
на него всегда
после уяснения своего положения.
Вронский смотрел
на Анну и с замиранием сердца ждал, что она скажет. Он вздохнул как бы
после опасности, когда она выговорила эти слова.
Положим, я вызову
на дуэль, — продолжал про себя Алексей Александрович, и, живо представив себе ночь, которую он проведет
после вызова, и пистолет,
на него направленный, он содрогнулся и понял, что никогда он этого не сделает, — положим, я вызову его па дуэль.
— Проходит великая княгиня с каким-то
послом, и
на его беду зашел у них разговор о новых касках.
Увидав уходившую Кити и мать, встречавшую ее
на ступеньках, Левин, раскрасневшийся
после быстрого движения, остановился и задумался. Он снял коньки и догнал у выхода сада мать с дочерью.
Сережа, и прежде робкий в отношении к отцу, теперь,
после того как Алексей Александрович стал его звать молодым человеком и как ему зашла в голову загадка о том, друг или враг Вронский, чуждался отца. Он, как бы прося защиты, оглянулся
на мать. С одною матерью ему было хорошо. Алексей Александрович между тем, заговорив с гувернанткой, держал сына за плечо, и Сереже было так мучительно неловко, что Анна видела, что он собирается плакать.
Кити чувствовала, как
после того, что произошло, любезность отца была тяжела Левину. Она видела также, как холодно отец ее наконец ответил
на поклон Вронского и как Вронский с дружелюбным недоумением посмотрел
на ее отца, стараясь понять и не понимая, как и за что можно было быть к нему недружелюбно расположенным, и она покраснела.
— Отлично, отлично, — говорил он, закуривая толстую папиросу
после жаркого. — Я к тебе точно с парохода
после шума и тряски
на тихий берег вышел. Так ты говоришь, что самый элемент рабочего должен быть изучаем и руководить в выборе приемов хозяйства. Я ведь в этом профан; но мне кажется, что теория и приложение ее будет иметь влияние и
на рабочего.
На третий день
после отъезда брата и Левин уехал за границу. Встретившись
на железной дороге с Щербацким, двоюродным братом Кити, Левин очень удивил его своею мрачностью.
Одна из молодых баб приглядывалась к Англичанке, одевавшейся
после всех, и когда она надела
на себя третью юбку, то не могла удержаться от замечания: «ишь ты, крутила, крутила, всё не накрутит!» — сказала она, и все разразились хохотом.
Он думал о том, что Анна обещала ему дать свиданье нынче
после скачек. Но он не видал ее три дня и, вследствие возвращения мужа из-за границы, не знал, возможно ли это нынче или нет, и не знал, как узнать это. Он виделся с ней в последний раз
на даче у кузины Бетси.
На дачу же Карениных он ездил как можно реже. Теперь он хотел ехать туда и обдумывал вопрос, как это сделать.
Гостиница эта уже пришла в это состояние; и солдат в грязном мундире, курящий папироску у входа, долженствовавший изображать швейцара, и чугунная, сквозная, мрачная и неприятная лестница, и развязный половой в грязном фраке, и общая зала с пыльным восковым букетом цветов, украшающим стол, и грязь, пыль и неряшество везде, и вместе какая-то новая современно железнодорожная самодовольная озабоченность этой гостиницы — произвели
на Левиных
после их молодой жизни самое тяжелое чувство, в особенности тем, что фальшивое впечатление, производимое гостиницей, никак не мирилось с тем, что ожидало их.
Когда
после того, как Махотин и Вронский перескочили большой барьер, следующий офицер упал тут же
на голову и разбился замертво и шорох ужаса пронесся по всей публике, Алексей Александрович видел, что Анна даже не заметила этого и с трудом поняла, о чем заговорили вокруг.
Она, счастливая, довольная
после разговора с дочерью, пришла к князю проститься по обыкновению, и хотя она не намерена была говорить ему о предложении Левина и отказе Кити, но намекнула мужу
на то, что ей кажется дело с Вронским совсем конченным, что оно решится, как только приедет его мать. И тут-то,
на эти слова, князь вдруг вспылил и начал выкрикивать неприличные слова.