Неточные совпадения
Полковник присел
на край
стола и мягко спросил, хотя глаза его стали
плоскими и посветлели...
Впереди, в простенке между окнами, за
столом, покрытым зеленой клеенкой, — Лидия, тонкая,
плоская, в белом платье, в сетке
на курчавой голове и в синих очках.
Офицер снова громче щелкнул ножницами и швырнул их
на стол, а глаза его, потеряв естественную форму, расширились, стали как будто
плоскими.
Его не слушали. Рассеянные по комнате люди, выходя из сумрака, из углов, постепенно и как бы против воли своей, сдвигались к
столу. Бритоголовый встал
на ноги и оказался длинным,
плоским и по фигуре похожим
на Дьякона. Теперь Самгин видел его лицо, — лицо человека, как бы только что переболевшего какой-то тяжелой, иссушающей болезнью, собранное из мелких костей, обтянутое старчески желтой кожей; в темных глазницах сверкали маленькие, узкие глаза.
В столовой, у
стола, сидел другой офицер, небольшого роста, с темным лицом, остроносый, лысоватый, в седой щетине
на черепе и верхней губе, человек очень пехотного вида; мундир его вздулся
на спине горбом, воротник наехал
на затылок. Он перелистывал тетрадки и, когда вошел Клим, спросил, взглянув
на него
плоскими глазами...
Трехпалая кисть его руки, похожая
на рачью клешню, болталась над
столом, возбуждая чувство жуткое и брезгливое. Неприятно было видеть
плоское да еще стертое сумраком лицо и
на нем трещинки, в которых неярко светились хмельные глаза. Возмущал самоуверенный тон, возмущало явное презрение к слушателям и покорное молчание их.
Учитель был желтый, лысый, у него постоянно текла кровь из носа, он являлся в класс, заткнув ноздри ватой, садился за
стол, гнусаво спрашивал уроки и вдруг, замолчав
на полуслове, вытаскивал вату из ноздрей, разглядывал ее, качая головою. Лицо у него было
плоское, медное, окисшее, в морщинах лежала какая-то прозелень, особенно уродовали это лицо совершенно лишние
на нем оловянные глаза, так неприятно прилипавшие к моему лицу, что всегда хотелось вытереть щеки ладонью.
На столе, между зажженными канделябрами, торчали из мельхиоровой вазы, отпотевшей от холода, два белых осмоленных горлышка бутылок, и свет жидким, дрожащим золотом играл в
плоских бокалах с вином.
Над
столом висит лампа, за углом печи — другая. Они дают мало света, в углах мастерской сошлись густые тени, откуда смотрят недописанные, обезглавленные фигуры. В
плоских серых пятнах,
на месте рук и голов, чудится жуткое, — больше, чем всегда, кажется, что тела святых таинственно исчезли из раскрашенных одежд, из этого подвала. Стеклянные шары подняты к самому потолку, висят там
на крючках, в облачке дыма, и синевато поблескивают.
Шутя и смеясь, они быстро накрыли
стол для кофе и убежали, а
на смену, гуськом, один за другим из кают медленно вылезли пассажиры: толстяк, с маленькой головой и оплывшим лицом, краснощекий, но грустный и устало распустивший пухлые малиновые губы; человек в серых бакенбардах, высокий, весь какой-то выглаженный, с незаметными глазами и маленьким носом-пуговкой
на желтом
плоском лице; за ними, споткнувшись о медь порога, выпрыгнул рыжий круглый мужчина с брюшком, воинственно закрученными усами, в костюме альпиниста и в шляпе с зеленым пером.
Запоздалый грузовик прошел по улице Герцена, колыхнув старые стены института.
Плоская стеклянная чашечка с пинцетами звякнула
на столе. Профессор побледнел и занес руки над микроскопом так, словно мать над дитятей, которому угрожает опасность. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы Персиков двинул винт, о нет, он боялся уже, чтобы какая-нибудь посторонняя сила не вытолкнула из поля зрения того, что он увидал.
Беккер точно поджидал кого-то. Он сидел
на стуле, покуривая из фарфоровой трубки с выгнутым чубуком, увешанным кисточками;
на голове его красовалась
плоская, шитая бисером шапочка, сдвинутая набок;
на столе перед ним стояли три бутылки пива — две пустые, одна только что начатая.
Это был толстенький, кругленький человек, с черною окладистой бородкой,
плоскими маслистыми волосами, падавшими длинными космами по обеим сторонам одутловатого, багрового лица, отличавшегося необыкновенным добродушием; перед ним
на столе стояла огромная чашка каши, деревянный кружок с рубленой говядиной и хрящом и миска с лапшою; он уписывал все это, прикладываясь попеременно то к тому, то к другому с таким рвением, что пот катился с него крупными горошинами; слышно даже было, как у него за ушами пищало.
Глядя
на мебель, можно было подумать, что отец Яков ходил по дворам и собирал ее по частям: в одном месте дали ему круглый
стол на трех ногах, в другом — табурет, в третьем — стул с сильно загнутой назад спинкой, в четвертом — стул с прямой спинкой, но с вдавленным сиденьем, а в пятом — расщедрились и дали какое-то подобие дивана с
плоской спинкой и с решетчатым сиденьем.
Портфель лежал уже
на раскрытом
столе. Лещов сначала отпер его, держа перед собой. Ключик висел у него
на груди в одной связке с крестом, ладанкой, финифтевым образком Митрофания и золотым
плоским медальоном. Он повернул его дрожащей рукой. Из портфеля вынул он тетрадь в большой лист и еще две бумаги такого же формата.
А
на столе,
на его большом, полном карандашей, бумаги и других богатств
столе, красным огнем горела лампа и коптела:
плоской черно-серой ленточкой выбегала копоть и изгибалась в разные стороны.