Неточные совпадения
Клим Самгин, бросив
на стол деньги, поспешно вышел из зала и через минуту, застегивая пальто, стоял
у подъезда
ресторана. Три офицера, все с праздничными лицами, шли в ногу, один из них задел Самгина и весело сказал...
Поперек длинной, узкой комнаты
ресторана,
у стен ее, стояли диваны, обитые рыжим плюшем, каждый диван
на двоих; Самгин сел за столик между диванами и почувствовал себя в огромном, уродливо вытянутом вагоне. Теплый, тошный запах табака и кухни наполнял комнату, и казалось естественным, что воздух окрашен в мутно-синий цвет.
— Обедать? Спасибо. А я хотел пригласить вас в
ресторан, тут,
на площади
у вас, не плохой ресторанос, — быстро и звонко говорил Тагильский, проходя в столовую впереди Самгина, усаживаясь к столу. Он удивительно не похож был
на человека, каким Самгин видел его в строгом кабинете Прейса, — тогда он казался сдержанным, гордым своими знаниями, относился к людям учительно, как профессор к студентам, а теперь вот сорит словами, точно ветер.
В чистеньком городке,
на тихой, широкой улице с красивым бульваром посредине, против
ресторана,
на веранде которого, среди цветов, играл струнный оркестр, дверь солидного, но небольшого дома, сложенного из гранита, открыла Самгину плоскогрудая, коренастая женщина в сером платье и, молча выслушав его объяснения, провела в полутемную комнату, где
на широком диване
у открытого, но заставленного окна полулежал Иван Акимович Самгин.
Он продолжал шагать и через полчаса сидел
у себя в гостинице, разбирая бумаги в портфеле Варвары. Нашел вексель Дронова
на пятьсот рублей, ключ от сейфа, проект договора с финской фабрикой о поставке бумаги, газетные вырезки с рецензиями о каких-то книгах, заметки Варвары. Потом спустился в
ресторан, поужинал и, возвратясь к себе, разделся, лег в постель с книгой Мережковского «Не мир, но меч».
В дешевом
ресторане Кутузов прошел в угол, — наполненный сизой мутью, заказал водки, мяса и, прищурясь, посмотрел
на людей, сидевших под низким, закопченным потолком необширной комнаты; трое, в однообразных позах, наклонясь над столиками, сосредоточенно ели, четвертый уже насытился и, действуя зубочисткой, пустыми глазами смотрел
на женщину, сидевшую
у окна; женщина читала письмо,
на столе пред нею стоял кофейник, лежала пачка книг в ремнях.
Наш неопытный вкус еще далее шампанского не шел и был до того молод, что мы как-то изменили и шампанскому в пользу Rivesaltes mousseux. [шипучего вина ривесальт (фр.).] В Париже я
на карте
у ресторана увидел это имя, вспомнил 1833 год и потребовал бутылку. Но, увы, даже воспоминания не помогли мне выпить больше одного бокала.
Только ходили мы таким манером по
ресторанам да по театрам месяца три — смотрим, а
у нас уж денег
на донышке осталось.
И сразу успех неслыханный. Дворянство так и хлынуло в новый французский
ресторан, где, кроме общих зал и кабинетов, был белый колонный зал, в котором можно было заказывать такие же обеды, какие делал Оливье в особняках
у вельмож.
На эти обеды также выписывались деликатесы из-за границы и лучшие вина с удостоверением, что этот коньяк из подвалов дворца Людовика XVI, и с надписью «Трианон».
Керосинка не раз решала судьбу людей. Скажем,
у актрисы А. есть керосинка. Актер Б., из соседнего номера, прожился, обедая в
ресторане. Случайный разговор в коридоре, разрешение изжарить кусок мяса
на керосинке… Раз, другой…
Старик Щербаков был истинным другом актеров и в минуту безденежья, обычно к концу Великого поста, кроме кредита по
ресторану, снабжал актеров
на дорогу деньгами, и никто не оставался
у него в долгу.
Нищенствуя, детям приходилось снимать зимой обувь и отдавать ее караульщику за углом, а самим босиком метаться по снегу около выходов из трактиров и
ресторанов. Приходилось добывать деньги всеми способами, чтобы дома, вернувшись без двугривенного, не быть избитым. Мальчишки, кроме того, стояли «
на стреме», когда взрослые воровали, и в то же время сами подучивались
у взрослых «работе».
Об этом писали в письмах и передавали устно те деревенские соседи, которым случалось ее видеть и
на улице и
у самой Анны Марковны, — швейцары и номерные гостиниц, лакеи маленьких
ресторанов, извозчики, мелкие подрядчики.
И потому в два часа ночи, едва только закрылся уютный студенческий
ресторан «Воробьи» и все восьмеро, возбужденные алкоголем и обильной пищей, вышли из прокуренного, чадного подземелья наверх,
на улицу, в сладостную, тревожную темноту ночи, с ее манящими огнями
на небе и
на земле, с ее теплым, хмельным воздухом, от которого жадно расширяются ноздри, с ее ароматами, скользившими из невидимых садов и цветников, то
у каждого из них пылала голова и сердце тихо и томно таяло от неясных желаний.
Вообще он появляется в салонах лишь мельком и предпочитает проводить время в
ресторанах, в обществе кокоток,
у которых и телодвижения свободнее, и всегда отыщется
на языке le mot pour rire. [забавное словечко (франц.)]
Ходили
на службу в соответствующие канцелярии, писали письма к родителям, питались в
ресторанах, а чаще всего в кухмистерских, собирались друг
у друга для собеседований и т. д.
Знает ли он, что вот этот самый обрывок сосиски, который как-то совсем неожиданно вынырнул из-под груды загадочных мясных фигурок, был вчера ночью обгрызен в Maison d'Or [«Золотом доме» (ночной
ресторан)] генерал-майором Отчаянным в сообществе с la fille Kaoulla? знает ли он, что в это самое время Юханцев, по сочувствию, стонал в Красноярске, а члены взаимного поземельного кредита восклицали: «Так вот она та пропасть, которая поглотила наши денежки!» Знает ли он, что вот этой самой рыбьей костью (
на ней осталось чуть-чуть мясца) русский концессионер Губошлепов ковырял
у себя в зубах, тщетно ожидая в кафе Риш ту же самую Кауллу и мысленно ропща: сколько тыщ уж эта шельма из меня вымотала, а все только одни разговоры разговаривает!
Часов около шести компания вновь соединялась в следующем по порядку
ресторане и спрашивала обед. Если и пили мы всласть, хотя присутствие Старосмысловых несколько стесняло нас. Дня с четыре они шли наравне с нами, но
на пятый Федор Сергеич объявил, что
у него болит живот, и спросил вместо обеда полбифштекса
на двоих. Очевидно, в его душу начинало закрадываться сомнение насчет прогонов, и надо сказать правду, никого так не огорчало это вынужденное воздержание, как Блохина.
Эти строки единственные остались
у меня в памяти из газеты, которая мозолила мне глаза десятки лет в Москве во всех трактирах,
ресторанах, конторах и магазинах. В доме Чебышева,
на Большой Бронной, постоянном обиталище малоимущих студентов Московского университета, действительно оказались двое студентов Андреевых, над которыми побалагурили товарищи, и этим все и окончилось.
С тех пор он и остался
у нас, только спать уходил в квартал да по утрам играл
на бильярде в
ресторане Доминика, говоря, что это необходимо в видах внутренней политики.
Дела, само собою разумеется, и там ему не нашлось; он занимался бессистемно, занимался всем
на свете, удивлял немецких специалистов многосторонностью русского ума; удивлял французов глубокомыслием, и в то время, как немцы и французы делали много, — он ничего, он тратил свое время, стреляя из пистолета в тире, просиживая до поздней ночи
у ресторанов и отдаваясь телом, душою и кошельком какой-нибудь лоретке.
Просматривая Пепкину работу, я несколько раз вопросительно смотрел
на автора, — кажется, мой бедный друг серьезно тронулся. Всех листов было шесть, и
у каждого свое заглавие: «Старосветские помещики», «Ермолай и Валетка», «Максим Максимыч» и т. д. Дальше следовало что-то вроде счета из
ресторана: с одной стороны шли рубрики, а с другой — цифры.
«Государь в столице, а
на дрожках ездят писаря, в фуражках ходят офицеры»;
у дверей
ресторанов столики выставили, кучера
на козлах трубки курят…
Здесь он недурно исполнял роли благородных отцов и окончил мирно свое земное странствие в Москве, каким-то путем попав
на небольшие роли в Малый театр. Иногда в
ресторане Вельде или «Альпийской розе» он вспоминал свое прошлое, как он из бедного еврейского местечка
на Волыни убежал от родителей с труппой бродячих комедиантов, где-то
на ярмарке попал к Григорьеву и прижился
у него
на десятки лет.
И Петр Иваныч был прав. Теперь Дракин везде: и
на улице, и в театрах, и в
ресторанах, и в столице, и в провинции, и в деревне — и не только не ежится, но везде распоряжается как
у себя дома. Чуть кто зашумаркает — он сейчас: в солдаты! в Сибирь! Словом сказать, поступает совсем-совсем так, как будто ничего нового не произошло, а напротив того, еще расширилась арена для его похождений.
В Петровских линиях зелеными и оранжевыми фонарями сиял знаменитый
на весь мир
ресторан «Ампир», и в нем
на столиках,
у переносных телефонов, лежали картонные вывески, залитые пятнами ликеров: «По распоряжению Моссовета — омлета нет. Получены свежие устрицы».
Но Ольга Сергеевна уже не слушает и посылает к Nicolas управляющего. Nicolas, с свойственною ему стремительностью, излагает пред управляющим целый ряд проектов, от которых тот только таращит глаза. Так, например, он предлагает устроить
на селе кафе-ресторан, в котором крестьяне могли бы иметь чисто приготовленный, дешевый и притом сытный обед (и богу бы за меня молили! мелькает при этом
у него в голове).
Прежде всего зашел к портному, оделся с ног до головы и, как ребенок, стал обсматривать себя беспрестанно; накупил духов, помад, нанял, не торгуясь, первую попавшуюся великолепнейшую квартиру
на Невском проспекте, с зеркалами и цельными стеклами; купил нечаянно в магазине дорогой лорнет, нечаянно накупил тоже бездну всяких галстуков, более нежели было нужно, завил
у парикмахера себе локоны, прокатился два раза по городу в карете без всякой причины, объелся без меры конфектов в кондитерской и зашел к
ресторану французу, о котором доселе слышал такие же неясные слухи, как о китайском государстве.
Лидочка де Руни, Милочка Литовцева, Анна Евграфовна, старший бухгалтер Дрозд, инструктор Гитис, Номерацкий, Иванов, Мушка, регистраторша, кассир — словом, вся канцелярия не сидела
на своих местах за кухонными столами бывшего
ресторана «Альпийской розы», а стояла, сбившись в тесную кучку,
у стены,
на которой гвоздем была прибита четвертушка бумаги.
Часу в шестом Вельчанинов вошел наконец в один
ресторан (весьма сомнительный, но французский)
на Невском проспекте,
у Полицейского моста, сел в своем обычном углу за свой столик и спросил свой ежедневный обед.
С бегов поехали в
ресторан, а оттуда
на квартиру к Щавинскому. Фельетонист немного стыдился своей роли добровольного сыщика, но чувствовал, что не в силах отстать от нее, хотя
у него уже начиналась усталость и головная боль от этой тайной, напряженной борьбы с чужой душою. Убедившись, что лесть ему не помогла, он теперь пробовал довести штабс-капитана до откровенности, дразня и возбуждая его патриотические чувства.
Здесь он шел
на все: просиживал целыми ночами без сна с пошлыми, ограниченными людьми, весь умственный багаж которых составлял — точно
у бушменов — десяток-другой зоологических понятий и шаблонных фраз; он поил в
ресторанах отъявленных дураков и негодяев, терпеливо выжидая, пока в опьянении они не распустят пышным махровым цветом своего уродства; льстил людям наобум, с ясными глазами, в чудовищных дозах, твердо веря в то, что лесть — ключ ко всем замкам; щедро раздавал взаймы деньги, зная заранее, что никогда их не получит назад.
Всех жуковских ребят, которые знали грамоте, отвозили в Москву и отдавали там только в официанты и коридорные (как из села, что по ту сторону, отдавали только в булочники), и так повелось давно, еще в крепостное право, когда какой-то Лука Иваныч, жуковский крестьянин, теперь уже легендарный, служивший буфетчиком в одном из московских клубов, принимал к себе
на службу только своих земляков, а эти, входя в силу, выписывали своих родственников и определяли их в трактиры и
рестораны; и с того времени деревня Жуково иначе уже не называлась
у окрестных жителей, как Хамская или Холуевка.
Домики, или, по-местному, «дачи», стояли кое-как, врассыпную, вокруг небольшой площади,
у пруда.
На эту площадку протолкались, оттесняя скромных соседей, три «заведения»:
ресторан, кабак, имевший вид трактира, и просто кабак. Нечто вроде длинной улицы, примыкавшей к этой площадке, вмещало в себе еще два кабакообразных заведения.
А я к тому времени опять прихварывать начал. Перемогался изо всех сил. Случалось — подаю
на стол, вдруг как забьет меня кашель. Сначала держусь, а потом, когда не станет возможности, брошу приборы
на стол и бегом в коридор. Кашляю, кашляю, даже в глазах потемнеет. Этаких вещей ведь в хороших
ресторанах не любят. Ты, скажут, или служи, или ступай в больницу ложись. Здесь не богадельня.
У нас публика чистая.
Оделся я, вышел
на улицу. Было утро раннее, часов шесть-семь.
На улицах никого не было. Толкнулся я к Михайле — говорят, дома не ночевал, должно быть, в гостинице остался. В
ресторан мне идти рано, да и не могу туда идти — противно. Ходил я, ходил по городу. Отворили турецкие кофейни, там посидел, чашку кофе выпил черного. Гляжу
на людей и думаю: «Все, все вы счастливые,
у каждого свое дело,
у каждого чистые руки… а я!»
Его уже тянуло в
рестораны, клубы,
на званые обеды, юбилеи, и уже ему было лестно, что
у него бывают известные адвокаты и артисты и что в Докторском клубе он играет в карты с профессором.
— В
ресторане, Сережа, ты можешь платить, сколько тебе угодно, в моем же доме не
ресторан… И потом я решительно не понимаю, из-за чего ты хлопочешь, не понимаю твоей прыти.
У тебя мало денег,
у меня же добра этого куры не клюют… Сама справедливость
на моей стороне!
Иван Шишкин, уставши наконец шататься по дорожкам, сел в тени старого вяза
на скамейку, помещавшуюся
у площадки пред павильоном, куда
на летний сезон переселился некий предприниматель и открывал там кафе-ресторан и кондитерскую. По краям площадки, перед скамейками стояли зеленые столики — признак того, что предприниматель уже открыл свою летнюю деятельность к услаждению славнобубенской гуляющей публики. Экс-гимназист снял фуражку, обтер со лба пот, взъерошил немножко волосы и закурил папироску.
В первый же день, как Володя съехал
на берег и после прогулки по городу зашел в так называемый «устричный салон», то есть маленький
ресторан, где специально ели устрицы и пили пиво, разносимое молодой чешкой, — почти вся прислуга и в отелях и частных домах была в то время из представителей славянского племени (чехов) и чернокожих — и среди ряда стульев
у столиков сел вместе с доктором за один столик, Володя просто-таки ошалел в первое мгновение, когда, опершись
на спинку своего стула, увидал по бокам своей головы две широкие грязные подошвы сапог.
— Лучшего помещения вы нигде не найдете… Мы, видите ли, еще
на биваках, так сказать… Ведь всего два с половиной года, как мы заняли Сайгон, и война еще не окончилась… Эти проклятые анамиты еще бунтуют… Но наш адмирал Бонар скоро покончит с этими канальями… Скоро, будьте уверены… Через пять-шесть месяцев
у нас в Сайгоне будут и хорошие гостиницы, и
рестораны, и театры… все, что нужно цивилизованному человеку, а пока
у нас все временное…
К тому же,
на горе Висленева,
у него были свои привычки: он не мог есть бараньих пилавов в греческой кухмистерской восточного человека Трифандоса и заходил перекусить в
ресторан; он не мог спать
на продырявленном клеенчатом диване под звуки бесконечных споров о разветвлениях теорий, а чувствовал влечение к своей кроватке и к укромному уголку, в котором можно бы, если не успокоиться, то по крайней мере забыться.
Оттого, быть может, что в глазах
у нее мелькали деревья, телеграфные столбы и сугробы, самые разнообразные мысли приходили ей в голову. Она думала: по счету в
ресторане уплачено сто двадцать и цыганам — сто, и завтра она, если захочет, может бросить
на ветер хоть тысячу рублей, а два месяца назад, до свадьбы,
у нее не было и трех рублей собственных, и за каждым пустяком приходилось обращаться к отцу. Какая перемена в жизни!
У Герцена собирались по средам в довольно обширном салоне их меблированной квартиры. Только эту комнату я и помню, кроме передней. В спальню А.И. (где он и работал и умер) я не заходил, так же как
на женскую половину. Званых обедов или завтраков что-то не помню. Раза два Герцен приглашал обедать в
рестораны.
Помнится, осенью 1911 г. мы приступили к работе. Вскоре наняли квартирку для издательства
на Никитском бульваре. Первыми вышедшими книгами
у нас были: Ив. Бунин «Суходол», сборник рассказов Ив. Шмелева «Человек из
ресторана» и сборник рассказов Ив. Новикова.
У ней был настоящий maître d'hôtel, обруселый эльзасец, Огюст, полный блондин, в кудрях
на круглой голове и с легким немецким акцентом. Он служил когда-то контр-метром в
ресторане Бореля.
Палтусов вошел в
ресторан, остановился спиною к буфету и оглянул залу. Его быстрые дальнозоркие глаза сейчас же различили
на противоположном конце,
у дверей в комнату, замыкающую
ресторан, группу человек в пять биржевиков и между ними того, кто ему был нужен.
Иван Алексеич повел носом. Пахло фруктами, спелыми яблоками и грушами — характерный осенний запах Москвы в ясные сухие дни. Он остановился перед разносчиком, присевшим
на корточках
у тротуарной тумбы, и купил пару груш. Ему очень хотелось пить от густого, пряного соуса к дикой козе, съеденной в
ресторане. Груши оказались жестковаты, но вкусны. Иван Алексеич не стеснялся есть их
на улице.
У нее оказались кое-какие деньжонки; она просидела несколько дней, никуда не показываясь, пока не прошли
на лице синяки. Тогда она оделась, как можно аккуратнее, и пошла к одной знакомой актрисе опереточного театра, с которой когда-то столкнулась в компании, кутившей в
ресторане.
У Николая Егоровича явилась мысль, поддержанная Моисеем Соломоновичем и другими, отпраздновать день заключения контракта с новой артисткой роскошным ужином в одной из обеденных зал
ресторана «Эрмитаж». Он тотчас послал заказывать его, и после спектакля
на него были приглашены, кроме Александры Яковлевны, все премьеры в премьерши. Сама директриса приняла в нем благосклонное участие.