Неточные совпадения
Тусклая бледность
покрывала милое лицо княжны. Она стояла у фортепьяно, опершись
одной рукой
на спинку кресел: эта рука чуть-чуть дрожала; я тихо подошел к ней и сказал...
Герои наши видели много бумаги, и черновой и белой, наклонившиеся головы, широкие затылки, фраки, сертуки губернского
покроя и даже просто какую-то светло-серую куртку, отделившуюся весьма резко, которая, своротив голову набок и положив ее почти
на самую бумагу, выписывала бойко и замашисто какой-нибудь протокол об оттяганье земли или описке имения, захваченного каким-нибудь мирным помещиком, покойно доживающим век свой под судом, нажившим себе и детей и внуков под его покровом, да слышались урывками короткие выражения, произносимые хриплым голосом: «Одолжите, Федосей Федосеевич, дельце за № 368!» — «Вы всегда куда-нибудь затаскаете пробку с казенной чернильницы!» Иногда голос более величавый, без сомнения
одного из начальников, раздавался повелительно: «
На, перепиши! а не то снимут сапоги и просидишь ты у меня шесть суток не евши».
— Да чего вы скупитесь? — сказал Собакевич. — Право, недорого! Другой мошенник обманет вас, продаст вам дрянь, а не души; а у меня что ядреный орех, все
на отбор: не мастеровой, так иной какой-нибудь здоровый мужик. Вы рассмотрите: вот, например, каретник Михеев! ведь больше никаких экипажей и не делал, как только рессорные. И не то, как бывает московская работа, что
на один час, — прочность такая, сам и обобьет, и лаком
покроет!
Когда же поворотился он, чтобы взглянуть
на татарку, она стояла пред ним, подобно темной гранитной статуе, вся закутанная в
покрывало, и отблеск отдаленного зарева, вспыхнув, озарил только
одни ее очи, помутившиеся, как у мертвеца.
В
одном месте
на песке идет борьба, как в цирке, в другом
покрывают крышу барака зелеными ветвями, вдали, почти
на опушке леса, разбирают барак, построенный из круглых жердей.
Из подвала дома купцов Синевых выползли
на улицу тысячи каких-то червяков, они копошились, лезли
на серый камень фундамента,
покрывая его живым, черным кружевом, ползли по панели под ноги толпы людей, люди отступали пред ними,
одни — боязливо, другие — брезгливо, и ворчали,
одни — зловеще, другие — злорадно...
Ногою в зеленой сафьяновой туфле она безжалостно затолкала под стол книги, свалившиеся
на пол, сдвинула вещи со стола
на один его край, к занавешенному темной тканью окну, делая все это очень быстро. Клим сел
на кушетку, присматриваясь. Углы комнаты были сглажены драпировками, треть ее отделялась китайской ширмой, из-за ширмы был виден кусок кровати, окно в ногах ее занавешено толстым ковром тускло красного цвета, такой же ковер
покрывал пол. Теплый воздух комнаты густо напитан духами.
Они носят бороду; она у них большею частью длинная и жесткая, как будто из конского волоса; у
одних она
покрывает щеки и всю нижнюю часть лица; у других, напротив, растет
на самом подбородке.
Одет он был в длинный английского
покроя сюртук;
на одной руке оставалась не снятой палевая новенькая перчатка.
В саду было множество ворон; гнезда их
покрывали макушки деревьев, они кружились около них и каркали; иногда, особенно к вечеру, они вспархивали целыми сотнями, шумя и поднимая других; иногда
одна какая-нибудь перелетит наскоро с дерева
на дерево, и все затихнет…
Как только мы добрались до горницы, так сейчас же началась поверка персиков. Оказалось, что нижний ряд уж настолько побит, что пустил сок. Матушка пожертвовала
один персик мне, а остальные разложила
на доске и
покрыла полотенцем от мух.
Бабушка, сидя около меня, чесала волосы и морщилась, что-то нашептывая. Волос у нее было странно много, они густо
покрывали ей плечи, грудь, колени и лежали
на полу, черные, отливая синим. Приподнимая их с пола
одною рукою и держа
на весу, она с трудом вводила в толстые пряди деревянный редкозубый гребень; губы ее кривились, темные глаза сверкали сердито, а лицо в этой массе волос стало маленьким и смешным.
Там обыкновенно кроют их шатром, так же как тетеревов, но куропатки гораздо повадливее и смирнее, то есть глупее; тетеревиная стая иногда сидит около привады, пристально глядит
на нее, но нейдет и не пойдет совсем; иногда несколько тетеревов клюют овсяные снопы
на приваде ежедневно, а другие только прилетают смотреть; но куропатки с первого раза все бросаются
на рассыпанный корм, как дворовые куры; тетеревов надобно долго приучать, а куропаток кроют
на другой же день; никогда нельзя
покрыть всю тетеревиную стаю, а куропаток, напротив, непременно перекроют всех до
одной.
Станица сивок никогда не садится прямо
на землю: кружась беспрестанно, то свиваясь в густое облако, то развиваясь широкою пеленою, начинает она делать свои круги все ниже и ниже и, опустясь уже близко к земле, вдруг с шумом
покрывает целую десятину; ни
одной секунды не оставаясь в покое, озимые куры проворно разбегаются во все стороны.
Я думал, что он, утолив жажду, сейчас же снова скроется в лесу, но лось смело вошел в воду сначала по колено, потом по брюхо, затем вода
покрыла его спину, и
на поверхности ее осталась только
одна голова, а потом только ноздри, глаза и уши.
Один портрет во весь рост привлек
на себя внимание князя: он изображал человека лет пятидесяти, в сюртуке
покроя немецкого, но длиннополом, с двумя медалями
на шее, с очень редкою и коротенькою седоватою бородкой, со сморщенным и желтым лицом, с подозрительным, скрытным и скорбным взглядом.
Мать Енафа и инок Кирилл положили «начал» перед образами и раскланялись
на все четыре стороны, хотя в избе, кроме больной, оставалась
одна Нюрочка. Потом мать Енафа перевернула больную вниз лицом и
покрыла шелковою пеленой с нашитым
на ней из желтого позумента большим восьмиконечным раскольничьим крестом.
То, что некогда было с Аграфеной, повторилось сейчас с Федоркой, с тою разницей, что Ганна «
покрыла» глупую девку и не сказала никому об ее грехе. О будущем она боялась и подумать. Ясно было пока
одно, что Федорке не бывать за Пашкой. А Федорка укрепилась дня
на три, а потом опять сбежала, да и к утру не пришла, так что ее хватился и сам старый Коваль.
Одного только обстоятельства нельзя было скрыть: государь приказал, чтобы все, кто служит, носили какие-то сюртуки особенного
покроя, с гербовыми пуговицами (сюртуки назывались оберроками), и кроме того — чтоб жены служащих чиновников носили сверх своих парадных платьев что-то вроде курточки, с таким же шитьем, какое носят их мужья
на своих мундирах.
— За то самое, что родитель наш эти самые деньги вместе с ним прогулял, а как начали его считать, он и не
покрыл его: «Я, говорит, не
один, а вместе с головой пил
на эти деньги-то!» — ну, тому и досадно это было.
— Полячишку тут
одного, и я действительно плюнул
на все и даже, чтоб ее же не закидали грязью в обществе, не расходился с нею и
покрывал все своим именем! Но она этим не ограничилась. Нынешней весной заявила мне, что совсем уезжает за границу.
Он в восторге
покрывал ее руки поцелуями, жадно смотрел
на нее своими прекрасными глазами, как будто не мог наглядеться. Я взглянул
на Наташу и по лицу ее угадал, что у нас были
одни мысли: он был вполне невинен. Да и когда, как этот невинныймог бы сделаться виноватым? Яркий румянец прилил вдруг к бледным щекам Наташи, точно вся кровь, собравшаяся в ее сердце, отхлынула вдруг в голову. Глаза ее засверкали, и она гордо взглянула
на князя.
«Татарское селение;
на заднем занавесе виден гребень Кавказа; молодежь съехалась
на скачку и джигитовку;
на одной стороне женщины, без
покрывал, в цветных чалмах, в длинных шелковых, перетянутых туниками, сорочках и в шальварах;
на другой мужчины, кои должны быть в архалуках, а некоторые из них и в черных персидских чухах, обложенных галунами, и с закинутыми за плечи висячими рукавами».
Они теснились
одна возле другой, громоздились
одна на другую, и сквозили, и пузырились. Золото, серебро, цветные изразцы, как блестящая чешуя,
покрывали дворец сверху донизу. Когда солнце его освещало, нельзя было издали догадаться, дворец ли это, или куст цветов исполинских, или то жар-птицы слетелись в густую стаю и распустили
на солнце свои огненные перья?
Конь Афанасья Ивановича, золотисто-буланый аргамак, был весь увешан, от головы до хвоста, гремячими цепями из дутых серебряных бубенчиков. Вместо чепрака или чалдара пардовая кожа
покрывала его спину.
На вороненом налобнике горели в золотых гнездах крупные яхонты. Сухие черные ноги горского скакуна не были вовсе подкованы, но
на каждой из них, под бабкой, звенело по
одному серебряному бубенчику.
Я отворил дверь и пригласил «синего» жандарма войти, — это был Пепко в синем сербском мундире. Со страху Федосья видела только
один синий цвет, а не разобрала, что Пепко был не в мундире русского
покроя, а в сербской куцой курточке. Можно себе представить ее удивление, когда жандарм бросился ко мне
на шею и принялся горячо целовать, а потом проделал то же самое с ней.
День промелькнул незаметно, а там загорелись разноцветные фонарики, и таинственная мгла
покрыла «Розу». Гремел хор, пьяный Спирька плясал вприсядку с Мелюдэ, целовал Гамма и вообще развернулся по-купечески. Пьяный Гришук спал в саду. Бодрствовал
один Фрей, попрежнему пил и попрежнему сосал свою трубочку. Была уже полночь, когда Спирька бросил
на пол хору двадцать пять рублей, обругал ни за что Гамма и заявил, что хочет дышать воздухом.
Тут деревянная чаша, которая стояла
на скамье в переднем углу, с громом полетела
на пол. Все взоры обратились
на молчаливого проезжего: глаза его сверкали, ужасная бледность
покрывала лицо, губы дрожали; казалось, он хотел
одним взглядом превратить в прах рыжего земского.
— Стой, бабы! Не галдеть! — крикнул он,
покрывая сразу своим басом их голоса. — Орете все, как
на базаре. Ничего не слышу. Говори кто-нибудь
одна: в чем дело?
— Это мой фант, твой в лодке, — говорит чудовище. Рассеялись брызги, лодочка снова чуть качается
на одном месте, и в ней сидит Дора.
Покрывало спало с ее золотистой головки, лицо ее бледно, очи замкнуты: она мертвая.
Тогда кого-то слышно стало,
Мелькнуло девы
покрывало,
И вот — печальна и бледна —
К нему приближилась она.
Уста прекрасной ищут речи;
Глаза исполнены тоской,
И черной падают волной
Ее власы
на грудь и плечи.
В
одной руке блестит пила,
В другой кинжал ее булатный;
Казалось, будто дева шла
На тайный бой,
на подвиг ратный.
Он был в куртке готического
покроя, с стоячим воротником,
на котором блистало генеральское шитье; надетая немного набок польская шапка, украшенная пуком страусовых перьев; пунцовые гусарские чихчиры и богатый персидский кушак; желтые ботинки посыпанная бриллиантами турецкая сабля; французское седло и вся остальная сбруя азиатская; вместо чепрака тигровая кожа,
одним словом: весь наряд его и убор лошади составляли такое странное смешение азиатского с европейским, древнего с новейшим, мужского с женским, что Зарецкой не мог удержаться от невольного восклицания и сказал вслух...
Посреди большого села,
на обширном лугу, или площади,
на которой разгуливали овцы и резвились ребятишки, стояла ветхая деревянная церковь с высокой колокольнею. У дверей ее,
на одной из ступеней поросшей травою лестницы, сидел старик лет восьмидесяти, в зеленом сюртуке с красным воротником, обшитым позументом; с полдюжины медалей, различных форм и величины,
покрывали грудь его. Он разговаривал с молодым человеком, который стоял перед ним и по наряду своему, казалось, принадлежал к духовному званию.
Вот взяли его под руки и, поддерживая сзади голову, повели куда-то; вот стакан блеснул перед глазами и стукнул по зубам, и вода пролилась
на грудь; вот маленькая комната, посреди две постели рядом, покрытые чистыми, белыми, как снег,
покрывалами. Он повалился
на одну постель и зарыдал.
Лизавета Ивановна осталась
одна: она оставила работу и стала глядеть в окно. Вскоре
на одной стороне улицы из-за угольного дома показался молодой офицер. Румянец
покрыл ее щеки: она принялась опять за работу и наклонила голову над самой канвою. В это время вошла графиня, совсем одетая.
—
На одной цепи у Полуехта Степаныча сидел с Белоусом: вот и сосватались в тюрьме. Не
покрывай Арефу, Гермоген, не гоже… Из пушки его мало застрелить за его воровство.
Полоса яркого света, прокрадываясь в эту комнату, упадала
на губы скривленные ужасной, оскорбительной улыбкой, — всё кругом
покрывала темнота, но этого было ей довольно, чтобы тотчас узнать брата…
на синих его губах сосредоточилась вся жизнь Вадима, и как нарочно они
одни были освещены…
Если раз побывают они
на приваде, то
на другой же день поставить шатер и
покрыть их всех до
одной.
Должно сделать общее замечание, что курочки идут
на приваду и под шатер гораздо скорее и охотнее косачей; это, вероятно, происходит оттого, что курочки вообще смирнее. Если стая состоит из
одних курочек, то ее привадить к корму и
покрыть несравненно легче; самые упорные и осторожные бывают стаи из
одних косачей; среднее между ними составляют стаи смешанные, в которых курочки всегда первые слетают
на приваду и подходят под шатер; за ними, иногда очень не скоро, последуют и косачи.
Казалось, что такому напряжению радостно разъяренной силы ничто не может противостоять, она способна содеять чудеса
на земле, может
покрыть всю землю в
одну ночь прекрасными дворцами и городами, как об этом говорят вещие сказки. Посмотрев минуту, две
на труд людей, солнечный луч не одолел тяжкой толщи облаков и утонул среди них, как ребенок в море, а дождь превратился в ливень.
— А умеешь, то и ладно! — молвил он и в
одно мгновение вскинул меня
на одно плечо, а брата —
на другое, велел нам взяться друг с другом руками за его затылком, а сам
покрыл нас своею свиткою, прижал к себе наши колена и понес нас, скоро и широко шагая по грязи, которая быстро растворялась и чавкала под его твердо ступавшими ногами, обутыми в большие лапти.
Сначала он просто шумел по ночам в кладовой, а потом
один раз спустился в глубокий долбленый липовый напол,
на дне которого ставили,
покрывая решетом, колбасы и другие закуски, сберегаемые для приема гостей.
Покуда ни
одной сединки не видать
На голове, пока огнем живым,
Как розами, красуются ланиты,
Пока глаза во лбу не потускнели,
Пока трепещет сердце от всего,
От радости, печали, ревности, любви,
Надежды, — и пока всё это
Не пронеслось — и навсегда, — есть страсти, страсти
Ужасные; как тучею, они
Взор человека
покрывают, их гроза
Свирепствует в душе несчастной — и она
Достойна сожаления бесспорно.
Один более свободный товарищ его игр был сын сельского священника, отличавшийся белыми волосами, до того редкими, что не совсем
покрывали кожу
на черепе, и способностью в двенадцать лет выпивать чайную чашку сивухи не пьянея.
Затолклись, захлопали, застучали другие голоса — точно развязал кто-то мешок с живыми звонкими голосами, и они попадали оттуда
на землю, по
одному, по два, целой кучей. Это говорили ученики. И,
покрывая их всех, стукаясь о деревья, о стены, падая
на самого себя, загремел решительный и властный голос Петра — он клялся, что никогда не оставит учителя своего.
Трещат ружья, слышатся частые удары пушечных выстрелов; дым
покрывает один из холмов и медленно сползает с него
на поле.
— Перестаньте угадывать и ждите утра: не угадаете; может случиться и то, чего не может быть. Совершенно невозможно
на свете только
одно, — козырного туза
покрыть, этого уже никакой чудотворец не сделает.
«
Одного только нельзя было скрыть, — замечает он в своих воспоминаниях, — государь приказал, чтобы все, кто служит, носили какие-то сюртуки особенного
покроя с гербовыми пуговицами (сюртуки назывались оберроками); и кроме того — чтоб жены служащих чиновников носили, сверх своих парадных платьев, что-то вроде курточки с таким же шитьем, какое носят их мужья
на своих мундирах.
—
Одно то возьми, что, когда грех венцом
покроешь, тебе
на калачи от тестя хоть и достанется, да все же не столько, как если узнает он про ваши лесные гулянки…
«Операцию прививки, — говорит он, — я совершаю
одним из трех способов: либо я делаю укол ланцетом и наношу
на ранку отделение язвы или кондиломы; либо поднимаю кожицу нарывным пластырем и
покрываю обнаженную поверхность корпией, смоченной гноем; либо, наконец, удаляю кожицу трением пальца, обернутого в полотенце, и
на обнаженную поверхность наношу гной.