Неточные совпадения
Мелкими шагами бегая по паркету, он наполнил пустоватую комнату стуком каблуков, шарканием подошв, шипением и храпом, — Самгину шум этот напомнил противный шум кухни: отбивают
мясо,
на плите что-то булькает, шипит, жарится, взвизгивает в
огне сырое полено.
Вечером я записывал свои наблюдения, а Дерсу жарил
на вертеле сохатину. Во время ужина я бросил кусочек
мяса в костер. Увидев это, Дерсу поспешно вытащил его из
огня и швырнул в сторону.
После ужина стрелки разделились
на смены и стали сушить
мясо на огне, а я занялся путевым дневником.
Он громко запел ту же песню и весь спирт вылил в
огонь.
На мгновение в костре вспыхнуло синее пламя. После этого Дерсу стал бросать в костер листья табака, сухую рыбу,
мясо, соль, чумизу, рис, муку, кусок синей дабы, новые китайские улы, коробок спичек и, наконец, пустую бутылку. Дерсу перестал петь. Он сел
на землю, опустил голову
на грудь и глубоко о чем-то задумался.
Перед тем как класть
мясо в котел, его надо опалить
на огне; тогда плесень сгорает и
мясо становится мягким и съедобным.
Минут через десять одна вернулась с большим куском сохатиного
мяса и принялась варить обед, а другая повесила над
огнем чайник и стала жарить
на угольях свежую юколу.
Начало координат во всей этой истории — конечно, Древний Дом. Из этой точки — оси Х-ов, Y-ов, Z-ов,
на которых для меня с недавнего времени построен весь мир. По оси Х-ов (Проспекту 59‑му) я шел пешком к началу координат. Во мне — пестрым вихрем вчерашнее: опрокинутые дома и люди, мучительно-посторонние руки, сверкающие ножницы, остро-капающие капли из умывальника — так было, было однажды. И все это, разрывая
мясо, стремительно крутится там — за расплавленной от
огня поверхностью, где «душа».
Мальчики в белых одеждах разносили
на серебряных подносах
мясо, хлеб, сухие плоды и сладкое пелузское вино. Другие разливали из узкогорлых тирских сосудов сикеру, которую в те времена давали перед казнью преступникам для возбуждения в них мужества, но которая также обладала великим свойством порождать и поддерживать в людях
огонь священного безумия.
Зверь не таков. При виде крови глаза его загораются зеленоватым
огнем, он радостно разрывает прекрасное тело своей жертвы, превращает его в кровавое
мясо и, грозно мурлыча, пачкает морду кровью. Мы знаем художников, в душе которых живет этот стихийно-жестокий зверь, радующийся
на кровь и смерть. Характернейший среди таких художников — Редиард Киплинг. Но бесконечно чужд им Лев Толстой.
Они ждали рассказа о том, как горел он весь в
огне, сам себя не помня, как бурею налетал
на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала
мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное.