Неточные совпадения
— Мадье де Монжо? — повторил он вдруг опять
на всю залу, не давая более никаких объяснений, точно так же как давеча глупо повторял мне у двери, надвигаясь
на меня: Dolgorowky?
Поляки вскочили с
места, Ламберт выскочил из-за стола, бросился было к Андрееву, но, оставив его, подскочил к
полякам и принялся униженно извиняться перед ними.
—
Поляк он, ее офицер этот, — заговорил он опять, сдерживаясь, — да и не офицер он вовсе теперь, он в таможне чиновником в Сибири служил где-то там
на китайской границе, должно быть, какой полячоночек мозглявенький.
Место, говорят, потерял. Прослышал теперь, что у Грушеньки капитал завелся, вот и вернулся — в том и все чудеса.
Тогда
на месте А. А. Волкова, сошедшего с ума
на том, что
поляки хотят ему поднести польскую корону (что за ирония — свести с ума жандармского генерала
на короне Ягеллонов!), был Лесовский. Лесовский, сам
поляк, был не злой и не дурной человек; расстроив свое именье игрой и какой-то французской актрисой, он философски предпочел
место жандармского генерала в Москве
месту в яме того же города.
Случилось это следующим образом. Один из наших молодых учителей,
поляк пан Высоцкий, поступил в университет или уехал за границу.
На его
место был приглашен новый, по фамилии, если память мне не изменяет, Буткевич. Это был молодой человек небольшого роста, с очень живыми движениями и ласково — веселыми, черными глазами. Вся его фигура отличалась многими непривычными для нас особенностями.
В одной камере с выбитыми стеклами в окнах и с удушливым запахом отхожего
места живут: каторжный и его жена свободного состояния; каторжный, жена свободного состояния и дочь; каторжный, жена-поселка и дочь; каторжный и его жена свободного состояния; поселенец-поляк и его сожительница-каторжная; все они со своим имуществом помещаются водной камере и спят рядом
на одной сплошной наре.
Река Дуйка, или, как ее иначе называют, Александровка, в 1881 г., когда ее исследовал зоолог
Поляков, в своем нижнем течении имела до десяти саженей в ширину,
на берега ее были намыты громадные кучи деревьев, обрушившихся в воду, низина во многих
местах была покрыта старым лесом из пихты, лиственницы, ольхи и лесной ивы, и кругом стояло непроходимое топкое болото.
— Спасибо, сынок! — сказал он, выслушав донесение о действиях отряда по серпуховской дороге. — Знатно! Десять
поляков и шесть запорожцев положено
на месте, а наших ни одного. Ай да молодец!.. Темрюк! ты хоть родом из татар, а стоишь за отечество не хуже коренного русского. Ну что, Матерой? говори, что у вас по владимирской дороге делается?
— Не взыщи, боярин! Я привык хозяйничать везде, где настоящий хозяин не помнит, что делает. Мы,
поляки, можем и должны желать, чтоб наш король был царем русским; мы присягали Сигизмунду, но Милославский целовал крест не ему, а Владиславу. Что будет, то бог весть, а теперь он делает то, что сделал бы и я
на его
месте.
На его
место, разглаживая усы, выступал
поляк.
Расскажем в коротких словах его содержание, обнажив главный ход от явлений эпизодических: влюбленный в неизвестную девушку, виденную им недавно в московской церкви Спаса
на Бору, Юрий Милославский едет в Нижний; в продолжение дороги, а особливо в доме боярина Кручины Шалонского глаза его открываются, и раскаяние в присяге Владиславу им овладевает; в Нижнем это чувство возрастает до высочайшей степени, до отчаяния, и Юрий, сказав речь в собрании сановников нижегородских как посланник Гонсевского и спрошенный Мининым: что бы он сделал
на их
месте? — не выдержал и дал совет идти к Москве, ибо
поляки слабы.
Скоро, скоро вы соберетесь
на звук вечевого колокола, и надменный
поляк скажет вам
на лобном
месте: «Вы — рабы мои!» Но бог и великий Иоанн еще о вас пекутся.
В тех маскарадах, где мы встречались, с ней почти всегда ходил высокий, франтоватый блондин, с которым и я должен был заводить разговор. Это был
поляк П., сын эмигранта, воспитывавшийся в Париже, учитель французского языка и литературы в одном из венских средних заведений. Он читал в ту зиму и публичные лекции, и
на одну из них я попал: читал по писаному, прилично, с хорошим французским акцентом, но по содержанию — общие
места.
Выйдя
на почтовую дорогу из Могилёва в Чериков, шайка
на станции Придорожной захватила двух проезжавших офицеров и почтовых лошадей, и с бодрым духом и польскими песнями пустилась далее; но тут воевода получил отчаянные вести от лекаря Михаила Оскерко, жившего в Могилёве, как самом удобном
месте, при администрации наводненной
поляками, для получения и передачи кратчайшим путем сведений от обеих сторон.
— С другой стороны, Жучок действует
на бывших крестьян Платеров. Это раскольники — стража русского духа в здешнем крае, она охраняет его от полонизма. Живут к северу Витебской губернии, разбросаны и по другим
местам ее. Народ трезвый, фанатически преданный своей вере. Они зорко следят за всеми действиями панов. Жучок, хитрый, лукавый, не упускает случая, чтобы выведать о польских затеях. Есть еще у меня один человек,
поляк Застрембецкий, враг
поляков.