Неточные совпадения
Не ветры веют буйные,
Не мать-земля колышется —
Шумит, поет, ругается,
Качается, валяется,
Дерется и целуется
У праздника
народ!
Крестьянам показалося,
Как вышли
на пригорочек,
Что все село шатается,
Что даже церковь старую
С высокой колокольнею
Шатнуло раз-другой! —
Тут трезвому, что голому,
Неловко… Наши странники
Прошлись еще по площади
И к вечеру покинули
Бурливое село…
Для того же, чтобы теоретически разъяснить всё дело и окончить сочинение, которое, сообразно мечтаниям Левина, должно было не только произвести переворот в политической экономии, но совершенно уничтожить эту науку и положить начало новой науке — об отношениях
народа к
земле, нужно было только съездить за границу и изучить
на месте всё, что там было сделано в этом направлении и найти убедительные доказательства, что всё то, что там сделано, — не то, что нужно.
Он видел, что Россия имеет прекрасные
земли, прекрасных рабочих и что в некоторых случаях, как у мужика
на половине дороги, рабочие и
земля производят много, в большинстве же случаев, когда по-европейски прикладывается капитал, производят мало, и что происходит это только оттого, что рабочие хотят работать и работают хорошо одним им свойственным образом, и что это противодействие не случайное, а постоянное, имеющее основание в духе
народа.
Левин видел, что в вопросе этом уже высказывалась мысль, с которою он был несогласен; но он продолжал излагать свою мысль, состоящую в том, что русский рабочий имеет совершенно особенный от других
народов взгляд
на землю. И чтобы доказать это положение, он поторопился прибавить, что, по его мнению, этот взгляд Русского
народа вытекает из сознания им своего призвания заселить огромные, незанятые пространства
на востоке.
Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть
на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие
народы и государства.
Как несметное множество церквей, монастырей с куполами, главами, крестами, рассыпано
на святой, благочестивой Руси, так несметное множество племен, поколений,
народов толпится, пестреет и мечется по лицу
земли.
Эх, тройка! птица тройка, кто тебя выдумал? знать, у бойкого
народа ты могла только родиться, в той
земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась
на полсвета, да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи.
Тогда выступило из средины
народа четверо самых старых, седоусых и седочупринных козаков (слишком старых не было
на Сечи, ибо никто из запорожцев не умирал своею смертью) и, взявши каждый в руки
земли, которая
на ту пору от бывшего дождя растворилась в грязь, положили ее ему
на голову.
Нет, поднялась вся нация, ибо переполнилось терпение
народа, — поднялась отмстить за посмеянье прав своих, за позорное унижение своих нравов, за оскорбление веры предков и святого обычая, за посрамление церквей, за бесчинства чужеземных панов, за угнетенье, за унию, за позорное владычество жидовства
на христианской
земле — за все, что копило и сугубило с давних времен суровую ненависть козаков.
— Прощайте, товарищи! — кричал он им сверху. — Вспоминайте меня и будущей же весной прибывайте сюда вновь да хорошенько погуляйте! Что, взяли, чертовы ляхи? Думаете, есть что-нибудь
на свете, чего бы побоялся козак? Постойте же, придет время, будет время, узнаете вы, что такое православная русская вера! Уже и теперь чуют дальние и близкие
народы: подымается из Русской
земли свой царь, и не будет в мире силы, которая бы не покорилась ему!..
Он вдруг вспомнил слова Сони: «Поди
на перекресток, поклонись
народу, поцелуй
землю, потому что ты и пред ней согрешил, и скажи всему миру вслух: „Я убийца!“ Он весь задрожал, припомнив это.
— Вот и вы, интеллигенты, отщепенцы, тоже от страха в политику бросаетесь. Будто
народ спасать хотите, а — что
народ?
Народ вам — очень дальний родственник, он вас, маленьких, и не видит. И как вы его ни спасайте, а
на атеизме обязательно срежетесь. Народничество должно быть религиозным.
Земля —
землей,
землю он и сам отвоюет, но, кроме того, он хочет чуда
на земле, взыскует пресветлого града Сиона…
— Наш
народ — самый свободный
на земле. Он ничем не связан изнутри. Действительности — не любит. Он — штучки любит, фокусы. Колдунов и чудодеев. Блаженненьких. Он сам такой — блаженненький. Он завтра же может магометанство принять —
на пробу. Да,
на пробу-с! Может сжечь все свои избы и скопом уйти в пустыни, в пески, искать Опоньское царство.
— Да ведь сказать — трудно! Однако — как не скажешь?
Народу у нас оказывается лишнего много, а землишки — мало.
На сытую жизнь не хватает земли-то. В Сибирь крестьяне самовольно не идут, а силком переселять у начальства… смелости нет, что ли? Вы простите! Говорю, как думаю.
— Я верю, что он искренно любит Москву,
народ и людей, о которых говорит. Впрочем, людей, которых он не любит, — нет
на земле. Такого человека я еще не встречала. Он — несносен, он обладает исключительным уменьем говорить пошлости с восторгом, но все-таки… Можно завидовать человеку, который так… празднует жизнь.
— Ну да, я — преувеличенный! — согласился Депсамес, махнув
на Брагина рукой. — Пусть будет так! Но я вам говорю, что мыши любят русскую литературу больше, чем вы. А вы любите пожары, ледоходы, вьюги, вы бежите
на каждую улицу, где есть скандал. Это — неверно? Это — верно! Вам нужно, чтобы жить, какое-нибудь смутное время. Вы — самый страшный
народ на земле…
— Господа, наш
народ — ужасен! Ужасно его равнодушие к судьбе страны, его прикованность к деревне, к
земле и зоологическая, непоколебимая враждебность к барину, то есть культурному человеку.
На этой вражде, конечно, играют, уже играют германофилы, пораженцы, большевики э цетера [И тому подобные (лат.).], э цетера…
«Вот этот
народ заслужил право
на свободу», — размышлял Самгин и с негодованием вспоминал как о неудавшейся попытке обмануть его о славословиях русскому крестьянину, который не умеет прилично жить
на земле, несравнимо более щедрой и ласковой, чем эта хаотическая, бесплодная
земля.
— Чего это годить? Ты — слушай: господь что наказывал евреям? Истребляй врага до седьмого колена, вот что. Стало быть — всех, поголовно истреби. Истребляли.
Народов, про которые библия сказывает, — нет
на земле…
— Вспомните-ко вчерашний день, хотя бы с Двенадцатого года, а после того — Севастополь, а затем — Сан-Стефано и в конце концов гордое слово императора Александра Третьего: «Один у меня друг, князь Николай черногорский». Его, черногорского-то, и не видно
на земле, мошка он в Европе, комаришка, да-с! Она, Европа-то, если вспомните все ее грехи против нас, именно — Лихо. Туркам — мирволит, а величайшему
народу нашему ножку подставляет.
— Там — все наше, вплоть до реки Белой наше! — хрипло и так громко сказали за столиком сбоку от Самгина, что он и еще многие оглянулись
на кричавшего. Там сидел краснолобый, большеглазый, с густейшей светлой бородой и сердитыми усами, которые не закрывали толстых губ ярко-красного цвета, одной рукою, с вилкой в ней, он писал узоры в воздухе. — От Бирска вглубь до самых гор — наше! А жители там — башкирье, дикари,
народ негодный, нерабочий, сорье
на земле, нищими по золоту ходят, лень им золото поднять…
На одном берегу собралось множество
народа; некоторые просили знаками наших пристать, показывая какую-то бумагу, и когда они пристали, то корейцы бумаги не дали, а привели одного мужчину, положили его
на землю и начали бить какой-то палкой в виде лопатки.
— Нельзя, — сказал Нехлюдов, уже вперед приготовив свое возражение. — Если всем разделить поровну, то все те, кто сами не работают, не пашут, — господа, лакеи, повара, чиновники, писцы, все городские люди, — возьмут свои паи да и продадут богатым. И опять у богачей соберется
земля. А у тех, которые
на своей доле, опять народится
народ, а
земля уже разобрана. Опять богачи заберут в руки тех, кому
земля нужна.
Совершенно ясно, что всё бедствие
народа или, по крайней мере, главная, ближайшая причина бедствия
народа в том, что
земля, которая кормит его, не в его руках, а в руках людей, которые, пользуясь этим правом
на землю, живут трудами этого
народа.
С этой точки зрения русские горные заводы, выстроенные
на даровой
земле крепостным трудом, в настоящее время являются просто язвой в экономической жизни государства, потому что могут существовать только благодаря высоким тарифам, гарантиям, субсидиям и всяким другим льготам, которые приносят громадный вред
народу и обогащают одних заводчиков.
Но если польское мессианское сознание и может быть поставлено выше русского мессианского сознания, я верю, что в самом
народе русском есть более напряженная и чистая жажда правды Христовой и царства Христова
на земле, чем в
народе польском.
Русский
народ нужно более всего призывать к религиозной мужественности не
на войне только, но и в жизни мирной, где он должен быть господином своей
земли.
Мировое дело овладения поверхностью
земли и расселения
на ней
народов представляется уже законченным.
Великие державы ведут мировую политику, претендуют распространять свое цивилизующее влияние за пределы Европы,
на все части света и все
народы,
на всю поверхность
земли.
Все преступления, могущие случиться
на этом клочке
земли со стороны
народа против палачей, оправданы вперед!
И что же они подвергнули суду всех голосов при современном состоянии общества? Вопрос о существовании республики. Они хотели ее убить
народом, сделать из нее пустое слово, потому что они не любили ее. Кто уважает истину — пойдет ли тот спрашивать мнение встречного-поперечного? Что, если б Колумб или Коперник пустили Америку и движение
земли на голоса?
Приподняв иконы вверх, есаул готовился сказать короткую молитву… как вдруг закричали, перепугавшись, игравшие
на земле дети; а вслед за ними попятился
народ, и все показывали со страхом пальцами
на стоявшего посреди их козака.
Из станиц Михей Зотыч повернул прямо
на Ключевую, где уже не был три года. Хорошего и тут мало было.
Народ совсем выбился из всякой силы. Около десяти лет уже выпадали недороды, но покрывались то степным хлебом, то сибирским. Своих запасов уже давно не было, и хозяйственное равновесие нарушилось в корне. И тут пшеничники плохо пахали, не хотели удобрять
землю и везли
на рынок последнее. Всякий рассчитывал перекрыться урожаем, а
земля точно затворилась.
Великая русская литература могла возникнуть лишь у многочисленного
народа, живущего
на огромной
земле.
Русский гений, в отличие от западноевропейского, поднявшись
на вершину, бросается вниз и хочет слиться с
землей и
народом, он не хочет быть привилегированной расой, ему чужда идея сверхчеловека.
Когда я пил у него чай, то он и его жена говорили мне, что жить
на Сахалине можно и
земля хорошо родит, но что всё горе в том, что нынче
народ обленился, избаловался и не старается.
Гиляки принадлежат не к монгольскому и не к тунгусскому, а к какому-то неизвестному племени, которое, быть может, когда-то было могущественно и владело всей Азиею, теперь же доживает свои последние века
на небольшом клочке
земли в виде немногочисленного, но всё еще прекрасного и бодрого
народа.
Зверский обычай порабощать себе подобного человека, возродившийся в знойных полосах Ассии, обычай, диким
народам приличный, обычай, знаменующий сердце окаменелое и души отсутствие совершенное, простерся
на лице
земли быстротечно, широко и далеко.
— Ваши-то мочегане пошли свою
землю в орде искать, — говорил Мосей убежденным тоном, — потому как
народ пригонный, с расейской стороны… А наше дело особенное: наши деды
на Самосадке еще до Устюжанинова жили. Нас неправильно к заводам приписали в казенное время… И бумага у нас есть, штобы обернуть
на старое. Который год теперь собираемся выправлять эту самую бумагу, да только согласиться не можем промежду себя. Тоже у нас этих разговоров весьма достаточно, а розним…
— Что! что! Этих мыслей мы не понимаем? — закричал Бычков, давно уже оравший во всю глотку. — Это мысль наша родная; мы с ней родились; ее сосали в материнском молоке. У нас правда по закону свята, принесли ту правду наши деды через три реки
на нашу
землю. Еще Гагстгаузен это видел в нашем
народе. Вы думаете там, в Польше, что он нам образец?.. Он нам тьфу! — Бычков плюнул и добавил: — вот что это он нам теперь значит.
— Идет волнение в
народе, — беспорядок поднимается с
земли, да! Вчера ночью в соседях у нас пришли жандармы, хлопотали чего-то вплоть до утра, а утром забрали с собой кузнеца одного и увели. Говорят, отведут его ночью
на реку и тайно утопят. А кузнец — ничего человек был…
— Ничего. Ладно живу. В Едильгееве приостановился, слыхали — Едильгеево? Хорошее село. Две ярмарки в году, жителей боле двух тысяч, — злой
народ!
Земли нет, в уделе арендуют, плохая землишка. Порядился я в батраки к одному мироеду — там их как мух
на мертвом теле. Деготь гоним, уголь жгем. Получаю за работу вчетверо меньше, а спину ломаю вдвое больше, чем здесь, — вот! Семеро нас у него, у мироеда. Ничего, —
народ все молодой, все тамошние, кроме меня, — грамотные все. Один парень — Ефим, такой ярый, беда!
И она видела, что всего было много
на земле, а
народ нуждался и жил вокруг неисчислимых богатств — полуголодный.
— Мужику не то интересно, откуда
земля явилась, а как она по рукам разошлась, — как
землю из-под ног у
народа господа выдернули? Стоит она или вертится, это не важно — ты ее хоть
на веревке повесь, — давала бы есть; хоть гвоздем к небу прибей — кормила бы людей!..
Мать сошла с крыльца, но с
земли ей не видно было Михаилы, сжатого
народом, и она снова поднялась
на ступени. В груди у нее было горячо, и что-то неясно радостное трепетало там.
— Я от
земли освободился, — что она? Кормить не кормит, а руки вяжет. Четвертый год в батраки хожу. А осенью мне в солдаты идти. Дядя Михаиле говорит — не ходи! Теперь, говорит, солдат посылают
народ бить. А я думаю идти. Войско и при Степане Разине
народ било и при Пугачеве. Пора это прекратить. Как по-вашему? — спросил он, пристально глядя
на Павла.
В лесу, одетом бархатом ночи,
на маленькой поляне, огражденной деревьями, покрытой темным небом, перед лицом огня, в кругу враждебно удивленных теней — воскресали события, потрясавшие мир сытых и жадных, проходили один за другим
народы земли, истекая кровью, утомленные битвами, вспоминались имена борцов за свободу и правду.
— Пора нам, старикам,
на погост, Ниловна! Начинается новый
народ. Что мы жили?
На коленках ползали и все в
землю кланялись. А теперь люди, — не то опамятовались, не то — еще хуже ошибаются, ну — не похожи
на нас. Вот она, молодежь-то, говорит с директором, как с равным… да-а! До свидания, Павел Михайлов, хорошо ты, брат, за людей стоишь! Дай бог тебе, — может, найдешь ходы-выходы, — дай бог!
— Товарищи! Говорят,
на земле разные
народы живут — евреи и немцы, англичане и татары. А я — в это не верю! Есть только два
народа, два племени непримиримых — богатые и бедные! Люди разно одеваются и разно говорят, а поглядите, как богатые французы, немцы, англичане обращаются с рабочим
народом, так и увидите, что все они для рабочего — тоже башибузуки, кость им в горло!
Соборная площадь кипит
народом;
на огромном ее просторе снуют взад и вперед пестрые вереницы богомолок; некоторые из них, в ожидании благовестного колокола, расположились
на земле, поближе к полуразрушенному городскому водоему, наполнили водой берестяные бураки и отстегнули запыленные котомки, чтобы вынуть оттуда далеко запрятанные и долгое время береженные медные гроши
на свечу и
на милостыню.