Неточные совпадения
Подложили цепи под колеса вместо тормозов, чтоб они не раскатывались, взяли лошадей под уздцы и начали спускаться; направо был утес, налево пропасть такая, что целая деревушка осетин, живущих
на дне ее, казалась гнездом ласточки; я содрогнулся, подумав, что часто здесь, в глухую ночь, по этой
дороге, где две
повозки не могут разъехаться, какой-нибудь курьер раз десять в год проезжает, не вылезая из своего тряского экипажа.
Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши
повозки по извилистой
дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось,
дорога вела
на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало
на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
Ну, так вот я в
дороге. Как же, спросите вы, после тропиков показались мне морозы? А ничего. Сижу в своей открытой
повозке, как в комнате; а прежде боялся, думал, что в 30˚ не проедешь тридцати верст; теперь узнал, что проедешь лучше при 30˚ и скорее, потому что ямщики мчат что есть мочи; у них зябнут руки и ноги, зяб бы и нос, но они надевают
на шею боа.
— Непременно, — сказал Нехлюдов и, заметив недовольство
на лице Крыльцова, отошел к своей
повозке, влез
на свой провиснувший переплет и, держась за края телеги, встряхивавшей его по колчам ненакатанной
дороги, стал обгонять растянувшуюся
на версту партию серых халатов и полушубков кандальных и парных в наручнях.
Между тем Долгорукий, довольный тем, что ловко подшутил над приятелями, ехал торжественно в Верхотурье. Третья
повозка везла целый курятник, — курятник, едущий
на почтовых! По
дороге он увез с нескольких станций приходные книги, перемешал их, поправил в них цифры и чуть не свел с ума почтовое ведомство, которое и с книгами не всегда ловко сводило концы с концами.
Если же
повозка едет скоро и стрепет видит, что его догоняют, он поднимается и, отлетев несколько сажен, а иногда и шагов, садится
на землю и через несколько времени также возвращается опять
на дорогу.
Уже въезжая в улицу разваленных остатков каменных стен татарских домов Дуванкòй, поручик Козельцов снова был задержан транспортом бомб и ядер, шедшим в Севастополь и столпившимся
на дороге.
Повозка принуждена была остановиться.
Она не могла говорить дальше. Евсей взобрался
на козлы. Ямщик, наскучивший долгим ожиданием, как будто ожил; он прижал шапку, поправился
на месте и поднял вожжи; лошади тронулись сначала легкой рысью. Он хлестнул пристяжных разом одну за другой, они скакнули, вытянулись, и тройка ринулась по
дороге в лес. Толпа провожавших осталась в облаке пыли безмолвна и неподвижна, пока
повозка не скрылась совсем из глаз. Антон Иваныч опомнился первый.
Едучи
дорогой, Юлия Матвеевна не вскрикивала, когда
повозка скашивалась набок, и не крестилась боязливо при съезде с высоких гор, что она прежде всегда делала; но, будучи устремлена мысленно
на один предмет, сидела спокойно и расспрашивала издалека и тонко Людмилу обо всем, что касалось отношений той к Ченцову.
Хаджи-Мурат ехал шагом. Казаки и его нукеры, не отставая, следовали за ним. Выехали шагом по
дороге за крепостью. Встречались женщины с корзинами
на головах, солдаты
на повозках и скрипящие арбы
на буйволах. Отъехав версты две, Хаджи-Мурат тронул своего белого кабардинца; он пошел проездом, так, что его нукеры шли большой рысью. Так же ехали и казаки.
Большая (и с большою грязью)
дорога шла каймою около сада и впадала в реку; река была в разливе;
на обоих берегах стояли телеги,
повозки, тарантасы, отложенные лошади, бабы с узелками, солдаты и мещане; два дощаника ходили беспрерывно взад и вперед; битком набитые людьми, лошадьми и экипажами, они медленно двигались
на веслах, похожие
на каких-то ископаемых многоножных раков, последовательно поднимавших и опускавших свои ноги; разнообразные звуки доносились до ушей сидевших: скрип телег, бубенчики, крик перевозчиков и едва слышный ответ с той стороны, брань торопящихся пассажиров, топот лошадей, устанавливаемых
на дощанике, мычание коровы, привязанной за рога к телеге, и громкий разговор крестьян
на берегу, собравшихся около разложенного огня.
Счастливцев. Я, Геннадий Демьяныч, обдержался-с. В дальнюю
дорогу точно трудно-с; так ведь кто
на что, а голь
на выдумки. Везли меня в Архангельск, так в большой ковер закатывали. Привезут
на станцию, раскатают, а в
повозку садиться, опять закатают.
Как ни вслушивался я в ученые разговоры нашего наставника, но меня одолел сон, и я не слыхал ни окончания
на сем переезде начатого, ни в последующие затем дни в
дороге нашей разговоров, потому что лишь только влезал в
повозку, то и засыпал… ergo скажу по-ученому, я путь свой совершил спокойно для тела и рассудка, не обременяя его никакими рассуждениями.
Повозка стояла
на гребне холма.
Дорога шла
на запад. Сзади, за нами,
на светлеющем фоне востока, вырисовывалась скалистая масса, покрытая лесом; громадный камень, точно поднятый палец, торчал кверху. Чертов лог казался близехонько.
В 1800-х годах, в те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных
дорог, ни газового, ни стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философов-женщин, ни милых дам-камелий, которых так много развелось в наше время, — в те наивные времена, когда из Москвы, выезжая в Петербург в
повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления, ехали восемь суток по мягкой, пыльной или грязной
дороге и верили в пожарские котлеты, в валдайские колокольчики и бублики, — когда в длинные осенние вечера нагорали сальные свечи, освещая семейные кружки из двадцати и тридцати человек,
на балах в канделябры вставлялись восковые и спермацетовые свечи, когда мебель ставили симметрично, когда наши отцы были еще молоды не одним отсутствием морщин и седых волос, а стрелялись за женщин и из другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно и не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава и решали семейные дела выниманием билетиков, когда прелестные дамы-камелии прятались от дневного света, — в наивные времена масонских лож, мартинистов, тугендбунда, во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных, — в губернском городе К. был съезд помещиков, и кончались дворянские выборы.
На этот раз приказано мне было приехать
на почтовых, в простой ямской
повозке; а главное, я должен был ехать не в милое и
дорогое мне, богатое водами, лугами, болотами и отдельными рощами Оренбургское Аксаково, а в скучное, безводное, кругом лесное, старое Симбирское Аксаково, где и дома порядочного не было.
Стены комнаты раздвигались, и я опять видел себя далеко
на дороге, в темной
повозке.
Выйдя из лесу
на большую
дорогу, разложили келейницы свой скарб по
повозкам и одна за другою пошли пешком в Деяново.
И матери Аркадии, и матери Никаноре неохота была с мягкими перинами расставаться; то ли дело лежать да дремать, чем шагать по засоренному валежником лесу, либо по тоненьким, полусгнившим кладкам перебираться через мочажины и топкие болотца. Строго-настрого девицам старицы наказали не отходить далеко от
дороги, быть
на виду и
на слуху, и принялись дремать в ехавших шагом
повозках.
Еще утренняя заря не разгоралась, еще солнышко из-за края небосклона не выглядывало, как
на большой
дороге у Софонтьевых крестов одна за другой зачали становиться широкие уемистые скитские
повозки, запряженные раскормленными донельзя лошадьми и нагруженные пудовыми пуховиками и толстыми матерями.
Пришел корпусный батюшка, покропил нас водой; потом казначей дал нам по двадцати семи рублей пятидесяти копеек денег
на дорогу, и нагруженные нами
повозки, съехав с казенного двора, тяжело застучали по мостовой, медлительно подвигаясь к пестрым бревнам заставы.
Чтобы не тревожиться утром, а также чтобы не платить особых денег за ночлег, мы все спали в
повозке, — и Кирилл, съезжая со двора, не будил нас; а обеденный покорм, длившийся часа четыре, мы нередко держали у
дороги на лесных опушках или где-нибудь над рекою, в которой непременно купались и иногда по нескольку раз в самое короткое время.
Наш обоз стоял
на краю
дороги, но въехать
на дорогу не мог.
Повозки непрерывно двигались одна за другою, задняя спешила не отстать от передней, чтоб не дать нам врезаться.
Наши
повозки одна за другою быстро выкатывались
на дорогу.
Мы ехали
на север. С юга дул бешеный ветер, в тусклом воздухе метались тучи серо-желтой пыли, в десяти шагах ничего не было видно. По краям
дороги валялись издыхающие волы, сломанные
повозки, брошенные полушубки и валенки. Отставшие солдаты вяло брели по тропинкам или лежали
на китайских могилках. Было удивительно, как много среди них пьяных.
На дороге по-прежнему медленно тянулись к северу бесконечные обозы. У края валялись стащенные с
дороги два солдатских трупа, истоптанные колесами и копытами, покрытые пылью и кровью. А где же японцы? Их не было. Ночью произошла совершенно беспричинная паника. Кто-то завопил во сне: «Японцы! Пли!» — и взвился ужас.
Повозки мчались в темноте, давили людей, сваливались с обрывов. Солдаты стреляли в темноту и били своих же.
Загораживая проезд, темнели тяжело нагруженные фуры; дальше перед ними была ровная, пустая
дорога. Солдаты дремали
на повозках.
В серых сумерках
повозка за
повозкою выезжали
на дорогу. До нас было еще далеко. Мы напились чаю и зашли с Шанцером в фанзу, где спали офицеры. Она была уже пуста. Мы присели
на кхан (лежанку). Постланные
на нем золотистые циновки были теплы, и тепло было в фанзе. Я прилег
на циновку, положил под голову папаху; мысли в голове замешались и медленно стали опускаться в теплую, мягкую мглу.
Обозы переходили реку по льду. Лед был уже очень плохой, он трещал и гнулся под тяжестью
повозок; из дыр, бурля, выступала вода и растекалась мутными лужами. Слева от нас тянулась по льду грязная
дорога, обрывавшаяся
на большой полынье: утром здесь подломился лед под обозами.
Обозы мчались…
На дороге было тесно, часть
повозок свернула в сторону и скакала прямо по полю, через грядки. Из лесу вылетел
на нашу
дорогу артиллерийский парк. Двойные зеленые ящики были запряжены каждый в три пары лошадей, ездовые яростно хлестали лошадей по взмылившимся бокам. Ящики мчались, гремя огромными коваными колесами. Артиллеристы скакали, как будто перед ними была пустая
дорога, а она вся была полна обозами.
Шла широкая китайская
дорога, с обеих сторон заросшая кустами. В клубах пыли густо двигались обозы.
На краю
дороги, у трех фанз, толпился народ; подъезжали и отъезжали
повозки. Это был интендантский склад. Его не успели вывезти, и прежде, чем зажечь, раздавали все направо и налево проходившим войскам. Подъехал наш главный врач со смотрителем, взяли ячменю, консервов.
Кучер нашей
повозки встрепенулся, яростно ударил по лошадям и вкатился
на дорогу.
Наши
повозки одна за другою быстро вкатывались
на дорогу, кучера-солдаты с злыми и торжествующими лицами хлестали кнутами морды подгоняемых наперерез, встававших
на дыбы чужих лошадей.
Большую
дорогу окружили со всех сторон и, выждав псковитян, мигом налетели
на них с обоих боков
повозок.
Следом за княжескими
повозками,
на значительном расстоянии, всю
дорогу, до самой вотчины, ехал
на телеге какой-то неизвестный чумазый мужичонка.
Князь Андрей с презрением смотрел
на эти бесконечные, мешавшиеся команды,
повозки, парки, артиллерию и опять
повозки,
повозки и
повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную
дорогу.